А потом я поняла, что это не так. Вернее, не совсем так. Не все люди взрослеют. А те, кому это удается, делают это в разное время. И здесь нет никаких рамок и никакого давления. Просто однажды ты встречаешься с такими обстоятельствами, после которых уже не можешь быть прежним. Будет ли это смерть близких, или унижение, или слава, неожиданное открытие или духовное прозрение – каждый из нас рано или поздно споткнется о камень, который станет ступенькой вверх. Можно долго ходить обходными тропами, но как гласит избитая цитата: «от судьбы не уйдешь».

Я знала Мэтти еще с университета. Она всегда была легким, непосредственным существом, из тех, что порхают по жизни и не отягощают себя серьезными думами. Такие не склонны к рефлексии, они громко и открыто выражают свои чувства, первыми начинают аплодировать в театре и, если в ресторане им принесут не то, что они ожидали, громко отчитают официанта. С курортов они привозят гору магнитиков и открыток, фотографируют все, что видят, чтобы потом мучить снимками друзей и родственников, разрисовывают лица на фестивалях, громко вопят на рок-концертах и матчах, танцуют, если хотят танцевать, и поют, если хотят петь, а еще радуются всяким банальностям, вроде сезонных распродаж и свободного уличного движения. Кто-то назовет их пошлыми обывателями, но я считаю их самыми счастливыми людьми на свете.

Мэтти одевалась, как фрик, сплетничала про всех и каждого и вечно попадала в неприятности. Она много смеялась, крутила романы направо-налево и жила одним днем. В течение пяти лет она оставалась для меня точкой опоры, она привносила баланс в мой хрупкий меняющийся мир, так как не менялись ни ее вкусы, ни увлечения, ни взгляды. Она была еще большим ребенком, чем я, и при мысли об этом я чувствовала облегчение. Ее присутствие в моей жизни позволяло мне не сойти с ума от одиночества. Для меня стало неожиданностью, как хорошо мы подружились, стоило мне ей открыться и взглянуть на ее натуру менее предвзято. Я поняла ее и, поняв, полюбила. Наши свадьбы состоялись с разницей в два месяца, и это еще сильнее сплотило нас. А сегодня, когда я провела бессонную ночь, сжимая ее горячие пальцы и умоляя тужиться посильнее, поняла, что мы окончательно стали одним целым.

- Лиззи, как думаешь, я буду хорошей мамой? – шептала она.

- Замечательной.

- А как думаешь, мне стоит сразу сесть на диету, а то я так располнела, что…

- Нежелательно. Лучше немного подождать. К тому же, тебе сейчас предстоят непростые деньки, думаю, лишний вес сам уйдет.

- Да-да, ты права… А Эдди там, за дверью?

- Да, ждет тебя. Позвать его?

- Нет-нет… Он был такой бледненький, вряд ли он это выдержит. Не хотелось бы, чтобы он еще раз шмякнулся в обморок на глазах у этой чванливой акушерки. Она так на него зыркнула, будто он кучку наложил. Да и вообще, не хотелось бы чтобы шмякнулся… Вдруг он поранится?.. Ох! Ох, Лиззи я не могу. Я бы тебе порекомендовала не проходить через это, но уже поздно. Но ты рада, да? Я тоже так рада за тебя.

- Я знаю.

- Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста. Что угодно. Мне надо отвлечься, - просила она. И я говорила. Я впервые была так многословна, а она впервые так покорно слушала, умоляя меня не останавливаться. Я рассказала ей и про Шарлотту и ее историю, и про Франческу, и про то, что пока никто, кроме нее и Эдвина, не знает о моем положении. Я говорила, пока во рту не стало сухо.

Роды длились всю ночь, но прошли благополучно. Малыша назвали Джейкоб.

Когда Мэтти дали его подержать, и она с трепетом, но пока неумело, приняла его на ручки, наши глаза случайно встретились, и я не узнала ее. Ее взгляд был мало похож на озорной взгляд моей беспечной подружки, к которому я так привыкла. Теперь в нем была лишь любовь и нежность, взятые в квадрат, чистые и безупречные. У меня защипало в носу.

- Он хорошенький, правда, Лиззи? – хрипло спросила она.

- Очаровательный, - кивнула я, все еще с упоением наблюдая за этой удивительной трансформацией.

- Спасибо, Лиззи, что приехала и все это время была со мной. Ты много для меня значишь… – сглотнув, проговорила она.

- Ты тоже для меня.

- Нет, погоди, я еще не все сказала. Ты моя лучшая подруга, и хотя мы в последнее время часто ссоримся и редко видимся, я очень тебя люблю. Очень-очень, - внезапно по ее щекам потекли слезы. – Ой, прости, я что-то совсем разнюнилась. Столько переживаний.

- Ничего, - я ободряюще погладила ее по руке. – Я тоже очень тебя люблю. И я счастлива, что теперь ты мама такого чудесного малыша.

- Джейкоба. Мы не знали, как его назовем, но когда я его увидела, я сразу поняла: это малыш Джейк.

- Прекрасное имя.

- Я уже говорила, что люблю тебя, Лиззи?

Не помню, что я сказала ей в ответ: скорее всего, что-то столь же умилительное. Меня все еще занимала перемена, произошедшая в ней. Как заметно изменился блеск ее глаз и тон голоса, даже резковатая жестикуляция наполнилась грацией. Это была все та же Мэтти, но теперь неуловимо другая. Я понимала, что произошло на моих глазах. Чувствовала это своим бешено колотящимся сердцем. Мэтти повзрослела и сделала это в одночасье. Неужели и мне предстоит то же самое?

Я скользнула рукой вниз, коснулась своего живота, и, кажется, впервые по-настоящему осознала, что со мной происходит.

Матильда была не единственной, кто прочувствовал каждый момент произошедшего. Справедливо будет добавить, что Эдвин пять минут рыдал у меня на плече от счастья, а потом, испугавшись столь бурного проявления эмоций, еще пятнадцать заходился в извинениях. Но из деликатности я, пожалуй, опущу все подробности.

Когда свежим утром морозного дня я покидала стены роддома, я чувствовала странную смесь смертельной усталости, счастья и ужаса. Теперь мое радостное положение еще и казалось безвыходным. «А вдруг?..» душило горло страшными картинками возможного развития событий. Я осознала, какая огромная ответственность ложится на мои плечи, и меня замутило. Конечно, если Вонка примет на себя часть этой ответственности, то вдвоем нам будет легче и, поддерживая друг друга, мы сумеем стать отличными родителями. Но захочет ли он? Одно дело – поделиться сказкой, а совсем другое – бременем ответственности. Вечный ребенок, празднующий торжество жизни, сознательно отказавшийся от взросления, будет вынужден стать взрослым. Душа, которой нужны свобода и полет, отныне будет крепко-накрепко привязана к другому существу. И это… это подрежет ему крылья. Кем он станет, приняв на себя ответственность? Будет ли он прежним?

Я встала как вкопанная.

Я могу измениться сама, но я не могу просить у него изменений. И не могу изменять его. Не могу, потому что люблю его и уважаю его свободу.

Но есть ли у меня выбор? Ведь одно лишь мое признание в том, что я жду ребенка, уже вынудит его принять на себя ответственность. Уже лишь это изменит его. За него все решили, и это несправедливо. Вонка споткнется о свой камень перемен, и, получается, этот камень подброшу ему я. Я стану проводником перемен. Я определю его судьбу. Я убью его своими руками. Разве я могу это допустить? Уж лучше бы он никогда меня не встретил! Тогда он был бы счастлив, как счастлив сейчас в своем неведении. А теперь не только наш корабль медленно, но верно идет на рифы, но и он сам, его натура, его личность. И кажется, уже ничего нельзя сделать. Нет! Нет! Я отказываюсь в это верить, потому что всегда должен быть выход! Ведь должен?..

========== Часть 21 ==========

До фабрики я добираюсь вконец измученной, чувствуя, что полная волнений бессонная ночь истощила все мои внутренние резервы. Я мечтаю только о горячем душе и прохладных свежих простынях. Еще, может быть, о сэндвиче с курицей, потому как последние пятнадцать часов во рту у меня не было ни крошки.

В Шоколадном цехе я встречаю миссис Бакет. В одной руке у нее бумажный пакет с выпечкой, из которого торчит длинный французский багет, в другой – пятилитровая пластиковая канистра с молоком.