«Никогда не знаешь, что ждет тебя за следующим поворотом на дороге жизни, но это не значит, что надо останавливаться». Это стало его девизом, значит вероятно, в свое время было его личностным преодолением. Но что это действительно для него значило? Возможно, папе, как и мне, было присуще желание остановиться, повиснуть на полах уходящего времени, не давая ему уйти, пока однажды он не понял, что в меняющемся мире это сродни попыткам зацепиться за древесный ствол во время урагана – природная стихия все равно вырвет дерево с корнем. И я это понимаю, но лишь рассудком. Меня мучит страх перед будущим: я не знаю, станет ли оно лучше или хуже, и до смерти боюсь что либо менять. Я боюсь решений и боюсь их последствий. Не знаю, случайно ли это подметил Эд своим подарком или намеренно, но я медленный человек. Это правда. Каждый шаг вперед сопровождает новое усилие. Я не хочу двигаться, я боюсь. Но жизнь толкает вперед не спрашивая.

Я сворачиваюсь калачиком и под мерное дыхание Вонки проваливаюсь в сон, позволив памяти самой решить, что стоит запомнить. Да, этот момент прекрасен, но он не драгоценный камень: его не положишь в шкатулку, не добавишь в коллекцию. Я засыпаю в надежде, что дальше будет только лучше, и отпускаю этот волшебный миг, позволив ему остаться за поворотом. Пусть это лишь маленький шаг к переменам, но это уже начало.

***

Я на дух не переношу большие торговые центры: их атмосфера соткана из навязчивой суеты, и входя в их мир, ты будто вступаешь в гонку, где первый приз – недостижимое совершенство. Твои добровольные взносы - это самоотдача, терпение, чувство вкуса, хорошая память и толстый кошелек. От навязчивой музыки к третьему часу начинает болеть голова, ноги гудят, а на вешалках, кажется, только одежда, которая у тебя уже есть, или та, которую ты никогда не наденешь. Как правило, я быстро выматываюсь и еле волочу ноги, а придя домой, без сил бросаюсь на кровать и сразу засыпаю.

Но выбирая одежду для Чарли, я вхожу во вкус и покупаю ей две пары джинсов: голубые и темно-синие, кремовый летний сарафан, шерстяное платье, несколько пар белья, носков и колготок, кипу разноцветных футболок, клетчатую рубашку, целых четыре разных юбки, кашемировый свитер, персиковый пуховичок и нежно-розовый легкий плащ, шорты, бриджи цвета морской волны, джинсовку, трикотажный кардиган и груду разносезонной обуви.

Шарлотта быстро устает от примерок, ноет, скулит, просится обратно, угрожает побегом, и мне дважды приходится поддаться на ее провокации и купить ей мятное мороженое местного производства (которое, если верить Вонке, здесь делается из порошка для чистки раковин, перетертого с сахаром).

Именно в тот момент, когда Чарли усердно поглощает вторую порцию, происходит нечто очень странное: мимо нас проходит сухопарая женщина с тонким злым ртом и прической, напоминающей цветную капусту, и, Шарлотта, заметив ее, вздрагивает и практически кидается мне на шею, перепачкав мороженым волосы.

- Миссис Вонка, тс-с-с, если она меня увидит – хана. Умоляю, не смотрите на нее! Не называйте меня по имени!

Она прячет лицо у меня на груди, я чувствую, как ее тело дрожит, и мне самой становится не по себе. А тут еще эта женщина, будто почувствовав, что говорят о ней, резко оборачивается и ее взгляд, как сканер, просвечивает меня от макушки до подошв. Я наигранно улыбаюсь и глажу Шарлотту по волосам, все еще сомневаясь, что поступаю правильно, идя на поводу у ребенка. Если эта женщина каким-то образом связана с прошлым Чарли, то, возможно, она – моя последняя ниточка, последняя инстанция, куда я могу обратиться, чтобы спасти Шарлотту от участи бездомной и вместе с тем быть уверенной, что не навредила. С другой стороны, лицо у этой дамы такое, словно вместо зубочисток она использует детские косточки, даже в уголках глаз отпечаталась ненависть к судьбе и миру, так что возможно, самым правильным будет не спешить. Возможно. Но возможно, я все-таки слушаю голос своего эго, находясь под властью нереализованных инстинктов, подсознательно желая дать Чарли кров, если не стать полноценной матерью?

Когда женщина скрывается за углом, Чарли решительно тянет меня к выходу.

- А шевелить ногами быстрее вы не можете, миссис Вонка? – шипит она, снова, как и в нашу первую встречу, напоминая маленького дикого зверька.

- Кто это был, Чарли?

- Где?

- Дама, от которой мы бежим, - кто она?

Шарлотта кривится:

- Да так… Одна особа, с которой лучше не встречаться в темном переулке… Долгая история…

- У нас достаточно времени. Не волнуйся, я умею хранить секреты.

Чарли недоверчиво хмыкает:

- Ну да. Все так говорят. Никто за здорово живешь не признается в обратном… Но хорошо, я скажу, но только с двумя условиями. И вы поклянетесь, что их выполните.

- Какие условия? – осторожно уточняю я, зная, насколько коварными могут быть дети.

- Во-первых, что бы вы там себе не думали, ничего не делайте. Даже если вам будет казаться, что так вы мне поможете. Я знаю лучше, что для меня лучше. Понятно? Вы ничего не предпринимаете – это ясно?

- Твой тон обижает меня, Чарли, пожалуйста, выбирай выражения осторожнее, - мягко замечаю я, зная, что любые утверждения в стиле «не груби» будут восприняты в штыки: когда человек вынужден защищаться, глупо ожидать от него толерантности. – Хорошо. Я ничего не предпринимаю, предварительно не обсудив это с тобой. Второе условие?

- Сперва поклянитесь.

- Я клянусь, что ничего не предпринимаю, предварительно не обсудив это с тобой. Так что за второе условие?

- Секрет в обмен на секрет, миссис Вонка. Расскажите мне свой самый большой секрет.

- У меня нет секретов, милая, - улыбаюсь я. До чего же все-таки дерзкая девчонка!

- Неправильно! – Шарлотта одергивает меня, как директор – школьницу. - У всех есть. И не вздумайте мне снова лгать, я это сразу пойму. Я сходу въезжаю в такие штуки. Если соврете, я вам ничегошеньки не расскажу.

- Ладно, Чарли, давай только присядем, - я мягко толкаю ее в сторону свободного диванчика и пристраиваюсь рядом. – Знаешь, чего бы мне очень хотелось? Чтобы ты осталась на фабрике, но не потому что тебе предложили работу, а потому что захотела бы увидеть в нас всех семью, в которую мы с радостью тебя примем. Вот мой секрет. Ты чудесная девочка, Чарли, и если бы ты тоже захотела остаться с нами – это сделало бы меня очень счастливой, - нескладно признаюсь я, чувствуя волнение, как во время объяснения в любви. Не слишком ли я тороплю события? Но нет, не в первый раз я встречаю человека и знаю наперед, что эта встреча изменит все. Мне кажется, будто я была рядом с Чарли с самого ее рождения, будто всегда только и ждала, пока случайная цепь событий не сведет нас вместе.

Несколько мгновений Шарлотта раздувает ноздри, смотря вперед невидящим взглядом, а потом с шумом выдыхает воздух:

- У меня есть семья! Есть! Понятно вам?! А вы мне не нужны, не нужны!

Она внезапно начинает рыдать, захлебываясь словами «не нужны» в паузах между всхлипами, а потом словно какая-то сила кидает ее ко мне в объятия, и она безутешно обхватывает меня руками, как утопающий - обломок судна, все продолжая причитать это свое «не нужны».

И я понимаю, что я нужна. Что необходима.

========== Часть 17 ==========

После выматывающего шоппинга мы решаем заскочить в уютный итальянский ресторанчик по соседству, и там Шарлотта наконец приступает к своей истории. Она говорит коротко и сухо, так что кажется, что ее интересует лишь кусок пиццы в руке. Но эта нарочитая небрежность только укрепляет меня в мысли, что в сердце этой маленькой девочки зияет огромная рана, которая все еще кровоточит.

- У меня есть семья, я не соврала. Только родители уже мертвы. Уже почти три года как. Но это нормально, вы не думайте, что я собираюсь тут нюни распускать. Все люди умирают, все рано или поздно переживают смерть своих родителей. Только тут не как на контрольной: чем раньше отстреляешься, тем лучше, - тут наоборот все. Ну, вы поняли же, – да? Я вообще-то должна была вам рассказать про ту ужасную тетку, но если я начну с нее, вы начнете задавать вопросы. Еще перебивать станете. Я терпеть не могу, когда меня перебивают. Поэтому я начну с самого начала, чтобы уже никаких пояснений не делать. Наверное, я должна немного рассказать про своих родителей? Ну так, чтобы у вас возникло какое-то представление. Так вот, папа работал в компании, но только не в такой, где что-то производят. Хотя папа и говорил, что они производят стабильность. Но стабильность нельзя потрогать, так что я думаю, он так шутил. Люди, которые чего-то боялись, платили компании деньги, чтобы, если плохое все-таки произойдет, фирма бы сделала так, чтобы они будто бы ничего не потеряли, ну в деньгах, в смысле. «Возместить ущерб» это называется. А поскольку все плохое происходит не так уж часто, дела у них шли неплохо. Так папа говорил. Я, кажется, невнятно объяснила, ну да черт с ним… А мама… Мама носила очки с прямоугольными стеклами и любила зеленые яблоки. Такие, знаете, маленькие и кислючие, которые и есть-то невозможно. А она справлялась с ними на раз, не поморщившись даже. Закидывала в рот, как чипсы или крекеры. Добавляла в салаты, мясо, пироги… Даже в пиццу могла добавить, я не вру. Вот в такую, как эта. Зеленые яблоки нам с папой осточертели до тошноты – мы их не то что видеть, даже слышать их хруста не могли. Вот как они опротивели. А мама все равно их лопала за обе щеки. Но это лучше, чем если бы она так любила сосиски или бекон – папа был веганом, вряд ли бы это ему понравилось. А они и так все время ссорились. Иногда из-за меня, иногда нет. Я не знаю, в чем была причина их ссор: когда они начинали ругаться, то говорили: «не при малышке» и уходили в спальню, чтобы ругаться там. Но они любили друг друга, потому что всегда мирились. И тогда папа дарил маме цветы, которые она ставила в вазу на обеденном столе. А однажды они так поругались, что мама надела пальто и ушла: хотя было темно и шел сильный ливень. Она даже зонтик не взяла: так разозлилась.