Тот лежал возле цветущих алых кустов шиповника, крепко обняв инструмент, как драгоценный предмет, который он прихватил из самого Берлина и бережно провез через всю Европу, чтобы сыграть в деревне перед девчатами. Всем известно, что для любого настоящего гармониста нет ничего дороже его гармони на всем белом свете.

– Братва, теперь будет чем повеселиться!

– Повезло тебе, Симпатяга, – отозвался низкорослый широкоплечий бандит, похожий своей квадратной фигурой на рекордсмена-штангиста; он бродил, нагруженный баулами, связанными между собой и перекинутыми через мощное плечо. – Симыча с его бабой будешь развлекать.

– А то, – самодовольно заявил Симпатяга. – Аккордеон – это тебе, Колун, не какая-нибудь захудалая гармонь. Ни одна девка, даже самая приличная, перед ним не сможет устоять, враз отдастся. Штабелями будут передо мной падать. Так что теперь я отказу иметь не буду, даже не надейся.

Бандиты, слушавшие их разговор, дружно заржали.

Симпатяга проворно закинул за спину «Шмайсер» и стал с лихорадочной поспешностью освобождать аккордеон из крепких объятий красноармейца. Но хитрый боец, притворявшийся мертвым, подобной наглости стерпеть не смог, чем себя и выдал.

– Не тронь инструмент, – сквозь зубы процедил он, вцепившись в аккордеон еще сильнее, – морда бандитская.

Симпатяга, не ожидавший, что свалившийся с крыши на полном ходу красноармеец не свернет себе шею, а выживет, к тому же окажет решительное сопротивление, поначалу растерялся, но потом вступил в борьбу, не желая расставаться с драгоценным инструментом.

– Отдай, курва, – сипел он, не выпуская аккордеон из рук. – Убью, сволочь!

Натужно пыхтя, они с переменным успехом тянули инструмент каждый на себя, обзывая друг друга самыми обидными словами.

– Не рыпайся, сисенок, – со злобным рычанием обозвал смелого красноармейца подошедший рослый бандит в длиннополом пальто нараспашку и несколько раз выстрелил ему из нагана в голову. – Здесь тебе не фронт, гнида подколодная!

Солдат мгновенно обмяк, пальцы разжались; он выгнулся в пояснице, запрокинув голову с растрепанными белесыми волосами, выскреб каблуками кирзовых сапог ямку в земле и затих. Кровь, хлынувшая алыми фонтанчиками из его потного от ожесточенной борьбы загорелого лба, запятнала горячими брызгами лицо Симпатяги.

– Симыч, курва, – озлился тот и принялся с брезгливостью лихорадочно обтирать рукавом светлой рубахи чужую кровь со своего лица, – поаккуратнее нельзя было?

– Нельзя, – сурово буркнул Симыч и, уходя, приказал: – Сапоги с него на память сними. Они справные, еще послужат.

В разных местах стали раздаваться выстрелы: бандиты принялись с особой жестокостью добивать уцелевших при падении людей, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля на случай, если банду вдруг накроет милиция.

Журавлев, плотно прижимаясь к влажной траве, с осторожностью, чтобы не привлекать внимания, пополз в ближайшие кусты орешника. Но, увидев, что к нему направляется один из бандитов, неимоверно длинный, покачивающийся при каждом шаге, словно каланча на ветру, тотчас замер, не дыша, с таким расчетом, чтобы в случае явной опасности все же можно было скрыться в лесу.

Бандит с ходу пнул его ногой в бок, переворачивая на спину. Илья, стерпев острую боль, податливо перевернулся, отчего его рука безвольно откинулась в сторону.

– Опаньки! – обрадовался бандит, по-воровски востроглазо разглядев на руке Журавлева офицерские трофейные часы со светящимся циферблатом. – Подфартило!

Он присел на корточки, склонился над трофеем, разглядывая кожаный ремешок.

– Фитиль, – окликнул бандита его приятель, – чего там?

– Все ништяк, – торопливо отозвался осекшимся от волнения голосом Фитиль, заметно переживая, что ценные «котлы» могут достаться не ему, и засуетился, расстегивая тугой ремешок.

В этот самый момент Илья стремительно схватил его за горло, подмял под себя и точным, выверенным движением свернул ворюге тонкую шею. Бандит от неожиданности даже ничего не успел сообразить, лишь коротко всхрапнул; позвонки хрустнули, и он безвольным кулем распластался на земле.

– Фитиль, чего там у тебя? – вновь окликнул его прежний голос. – Чего как поросенок хрюкаешь?

Журавлев мгновенно обшарил одежду бандита, пытаясь найти у него какие-либо документы, чтобы впоследствии милиция смогла определить личность налетчика. Но кроме позолоченного портсигара, блеснувшего желтым цветом в далеком свете колеблющегося огня, исходившего от фонаря «летучая мышь», ничего не обнаружил.

– Фитиль, чего молчишь? – опять раздался настырный голос приятеля, который, как видно, беспокоился, что его кореш разживется чем-нибудь ценным без него. – Сволочь, не молчи! – Напарник решительно направился к кустам, откуда последний раз отозвался притихший уже Фитиль.

Илья хотел было прихватить с собой немецкий автомат убитого, но, увидев приближающуюся темную фигуру, мигом передумал и проворно пополз в сумрачный лес. Скрывшись за деревьями, лейтенант торопливо поднялся и быстро, насколько это было возможно в непроглядной ночи, побежал в сторону ушедшего поезда, время от времени еще подававшего приглушенные расстоянием пронзительные гудки.

– Братва! – услышал Журавлев через минуту тревожный голос за спиной. – Какая-то мразь Фитиля завалила. Голыми руками, сука, прикиньте.

Среди деревьев далеко позади замелькал слабый луч ручного фонаря «жучок», но его мощности не хватало даже на то, чтобы пробить сгущавшуюся перед рассветом тьму на несколько шагов, и скоро погоня отстала.

– Мы эту суку, которая нашего Фитиля на тот свет отправила, в Инжавино подстережем, – пообещал разъяренный Симыч. – Некуда ему больше податься. Там мы с ним и поквитаемся. Зуб даю! Плешивый, – уже более спокойно, но по-прежнему сурово окликнул он свою «шестерку», – отправь Малого посыльным, чтобы предупредил про нашего гостя.

Окраина Инжавино выглядела для районного городка довольно убого. Улицы густо заросли травой-муравой. А все оттого, что это были не широкие ухоженные проспекты, которые Журавлеву приходилось видеть в Европе, а самые обыкновенные улочки и переулки, до того узкие и кривые, что чужому человеку недолго было среди них и заблудиться.

Свойственная российской глубинке разруха и нищета, особенно наблюдавшиеся в послевоенное время, для глаз деревенского жителя были привычны, а вот наличие высокой просторной голубятни, которую Илья разглядел, как только выбрался из леса, его приятно удивило. До войны он и сам был любитель возиться с голубями, держал на чердаке три пары сизарей. А тут были не какие-нибудь одомашненные сизари, а красивые зобастые дутыши, которые на недосягаемой высоте кружили крошечной стайкой, словно выпущенная из охотничьего ружья мелкая дробь. Они время от времени забавно кувыркались, устремлялись вниз, трепеща крыльями, и вновь взмывали в безоблачное голубое небо, наполненное солнечным светом.

Илья, проведший в пути четыре часа без отдыха, успевший за короткое время отмахать не менее тридцати километров, остановился отдохнуть, а заодно полюбоваться виртуозным полетом голубей. Тяжело дыша, лейтенант оперся руками на ограду, не сводя восхищенных глаз с белобрысого мальчишки с лицом конопатым, как перепелиное яйцо, в заношенном облезлом картузе с рваным козырьком. Счастливый обладатель прекрасных птиц стоял на крыше голубятни, по-хозяйски широко расставив босые ноги, и, сунув в рот грязные пальцы, лихо свистел, не давая голубям приземлиться на высокие поперечные жердочки, возвышавшиеся над их жилищем. Верховой теплый ветер колыхал на мальчишке синюю рубаху в крупную клетку и широкие, когда-то коричневые, а теперь вылинявшие до ржавого цвета, обтрепанные снизу штаны.

Недолго передохнув, Илья последний раз оглянулся, быстро скользнув глазами по лесной кромке, по блестевшим на солнце отполированным годами колесными парами рельсам, которых он всю дорогу придерживался, чтобы не сбиться с пути в незнакомой местности, поправил на плече вещмешок и торопливо зашагал вдоль улицы, заросшей выгоревшей рыжей травой.