Мы едем размеренно. Больше всего боялась, что Кир будет гнать. А я не люблю скорость. Но он даже из ряда в ряд не перестраивается, хоть, как поняла, мы и опаздываем. Мне нравится, как он ведет машину. Есть в этом что-то сексуально-возбуждающее. В таком спокойствии и уверенности.

– И куда ты все-таки меня везешь? – спрашиваю между делом. Стараюсь придать голосу непринужденный тон, а саму так и раздирает любопытство. Усидеть спокойно на месте очень сложно.

– В одно интересное место. Сам еще не был. – Кир говорит это спокойным тоном, взгляд устремлен на дорогу. Только изредка посматривает на меня, словно проверяет, на месте ли я еще.

Пальцы постоянно теребят повядшие лепестки гвоздики. Кир убрал огромный букет роз снова на заднее сиденье, а сломанный цветок остался у меня в руке.

– Знал бы, букет гвоздик тебе подарил, – говорит тихо, с легкими хриплыми нотками в голосе, и странно косится он на мои руки. Взглядом колен касается. Кожу покалывать начинает, словно щетиной по ней провели.

– Я люблю пионы, – томно вздыхаю и отворачиваюсь к окну, скрывая ладонью улыбку.

Тащусь от того, как на мою колкость, он отвечает своей. До порхающих мотыльков в животе.

Кир хмыкает, но молчит. Готова снова повторить то, что сказала. Я просто требую его вкусную реакцию на мой выпад!

А он лишь говорит:

– Душу из меня вынимать по кусочкам будешь, да? Эх, Зоя.

– Только если она сладкая.

Ох, мурашки расползаются от наших диалогов.

Мы подъезжаем к ресторану. Хочется сказать, что банальщина. Возникает желание позлить Леманна. Но я пока сижу и помалкиваю. Все же предвкушение чего-то странного и необычного окутывает невесомой дымкой.

И совершенно выбешивает меня, когда помогает выбраться из машины, подав руку. Что ж он такой… хороший?

– Ты никогда не был в ресторанах, Леманн? – провоцирую и смотрю прямо в глаза.

Говорят, в мире зверей у самцов это означает вызов. А если самка с таким вызовом будет смотреть на самца? На задворках сознания мелькает, что это опасно и нужно быть осторожной.

– Этот ресторан особенный, – говорит скомкано и опускает взгляд на мои губы. Рефлекторно облизываю их, а Кир повторяет ровно тоже со своими. Мы стоим и пялимся на губы друг друга.

То, что происходит в эту секунду между нами, заставляет дыхание сбиться. Это становится привычным, но я противлюсь изо всех сил.

Потому что «всего три свидания».

Мы проходим в холл ресторана, где нас встречают и просят надеть на глаза что-то вроде очков. Долго смотрю на этот предмет. Воздух вбираю ртом, по нервам разряды проходят как по проводам. Они опасно искрят.

– Ты. Куда. Меня привел? – цежу сквозь зубы. Или шиплю. От страха и гнева просто пелена застилает глаза.

– В ресторан, – кажется, Кир не замечает изменений во мне. А я уже трясусь вся. Понять бы, это так страшно или от желания голову ему открутить.

– А это зачем? – указываю на «очки».

– Чтобы ничего не видеть.

Боже, меня выворачивает наизнанку и скручивает в рулет. От неприятных ощущений готова выть и ругаться. Ненавижу. Не-на-ви-жу!

– Кирилл. Я туда не пойду. Я. Боюсь. Темноты.

До остановки сердца, до высушенных вен, леденеют органы. Всегда боялась. Я даже сплю только с включенным ночником. Потому что как только закрываю глаза, дыхание сбивается, сердце частит до гулкой боли, а тело сводит от пронизывающего страха.

В детстве бабушка в наказание часто запирала меня в чулане. Он был маленьким, и света там не было. Я постоянно слышала скрип половиц и какие-то шуршания в углах. Спиной прижималась к двери, обнимала колени руками, глаза были зажмурены настолько, что сверкали молнии перед ними. Векам от напряжения со временем становилось больно, а я терпела. Время растягивалось как свежая смола.

– Пфф, ты чего? – спрашивает между делом.

Кир рассматривает очки пристально, словно выбирает: купить или нет. Это выглядит странно. А потом достает из кармана маленькую упаковку влажных салфеток и достает одну, чтобы протереть.

Страх куда-то уплыл. Вместо него удивление ударило по голове.

– Ничего не бойся. Я же с тобой буду, – говорит ровно и так, блин, уверенно. Шансов не оставляет.

Кир протягивает вторую салфетку мне. Жест выглядит обыденным, и его совсем ничего не смущает. Ни вопросительный взгляд встречающего, ни мое молчание. Будто все так, как и должно быть.

А тут мужчина очки дезинфицирует салфетками, которые носит с собой в кармане как мама малыша.

Я забираю у него салфетку и повторяю его действия. Пока мой мозг переваривает происходящее, Кир помогает мне с очками, надевает их на меня и берет за руку.

С этого момента его рука самое ценное. Я помню, какая она. И, не задумываясь, сжимаю крепче.

– Трусишка, – говорит мягко. Это почему-то сейчас не кажется мне обидным, хотя я всю свою жизнь не люблю это прозвище.

Когда глаза перестают видеть, обостряются другие чувства: слух, вкус, даже ощущения на кончиках пальцев по-другому воспринимаются. Все рецепторы становится очень чувствительными.

Мозг пытается перестроиться на изменения во мне, и я ощущаю легкое головокружение и тошноту.

Похожее состояние было, когда мы на гастролях ходили в популярные «дома-перевертыши». Вся обстановка оформлена вверх дном, а размеры мебели могут быть изменены: широкое стало узким и наоборот. Наша привычная картинка стала другой, и организм проходит стадию шока.

Только крепче хватаюсь за Кира. Аромат его туалетной воды, смешанный с запахом кожи, такой явный. Удивляюсь, почему я так отчетливо не слышала его хотя бы машине. Вдыхаю аромат полной грудью. Боже, какой же он вкусный.

Захотелось поцеловать бьющуюся венку на шее, куда попадают первые капли духов.

Кажется, если допустить мысль, что он отпустит мою руку, я найду его только по одному запаху. Меня не собьет и запах еды, чужого парфюма, какая-то сладость сахарной ваты, и … твою мать, пота. Мы прошли какую-то вонючку. Тошнота усиливается, и на ощупь руками прохожусь по телу Кира. Жмусь и нюхаю его.

– Ты тоже вкусно пахнешь. Так бы и съел, – плотоядно говорит. И более чем уверена, скалится. Его острые клыки снова выделяются. Я правда вижу его таким перед собой.

– Чем? – спрашиваю и жду ответа. В темноте время и правда тянется. Только сейчас мне не страшно. Скорее остро.

Он смеется глухо. Смех из глубин диафрагмы идет и кажется очень низким.

– Вкусным сексом, Зоя.

Не вижу, но чувствую, как покрываюсь позорным румянцем. Щеки в момент становятся пунцовыми. Сейчас я несказанно рада, что мы в кромешной тьме, и Кир не видит моего позора.

Прозвучало несколько расслабленно, в стиле Леманна. Мне должно быть приятны такие слова. Наверное. Я лишь хочу высвободить свою ладонь.

А он это чувствует. Говорю же, все обостряется.

– Не пугайся. Сегодня только первое свидание. Впереди еще два. Раньше не полезу к тебе.

– Тебе никогда не говорили, что ты очень самоуверенный?

– Говорили. На первом свидании, – и снова я чувствую его оскал.

Мы не видим еду, которую приносят. Можем только по запаху определить, по вкусу понять. Как загадка. Ну, пальцами щупать то, что принесли, я не стала. А вот Кир тыкнул. Ему стало интересно.

Я смеялась. Не думала, что Кирилл Леманн на такое способен. Я все еще не могу его понять. Сейчас он кажется одним, а потом резко меняется и передо мной уже совсем другой человек. Сложно уловить истинного Кира. Это раздражает безумно, а потом восхищает. Он сам весь смесь безумия и восхищения, которая может такой бедлам учудить. И в моей жизни тоже.

– Ты знаешь, что сама концепция ресторанов в темноте – это социальный проект? Чтобы обычные люди, без каких-либо особенностей, могли почувствовать на себе, какова жизнь тех, кто лишен зрения. Скажи, интересно?

Кир снова говорит быстро, немного сбивчиво. Заметила, как только он сбрасывает с себя маску обходительного мажора и становится обычным парнем, то начинает быстро изъясняться. Будто время его ограничено, он рискует не успеть.