– Почему они поехали на раскопки Лики? – спрашивает Лесли, переварив последнюю фразу.
– Может, у Арнольда там были какие-то дела. Лики из тех, кого действительно заботит благосостояние простых африканцев.
– Возможно, – соглашается Лесли, что-то записывая в блокнот с зеленой обложкой. – Она с ним встречалась?
– Насколько мне известно, нет.
– Арнольд?
– Понятия не имею. Полагаю, вам следует задать этот вопрос Лики.
– Мистер Лики никогда о них не слышал, пока не включил телевизор на прошлой неделе, – мрачно отвечает Лесли. – Мистер Лики в эти дни проводит большую часть своего времени в Найроби, пытаясь «отмыть» режим Мои, и ему очень непросто донести свои аргументы до Запада.
Роб смотрит на Лесли, должно быть, ждет команды. Та чуть заметно кивает. Он наклоняется к столу, пододвигает диктофон к Джастину: говори, мол, сюда.
– А что вы можете сказать о белой чуме? – сурово спрашивает он, словно обвиняя Джастина в распространении этой болезни. – Белая чума, – повторяет он, поскольку Джастин медлит с ответом. – Что это? Мы вас слушаем.
Лицо Джастина превращается в непроницаемую маску. Голос становится дипломатически бесстрастным. Ему есть о чем сказать, но он не считает нужным делиться тем, что ему известно.
– Белой чумой когда-то называли туберкулез, – отвечает он. – Дед Тессы умер от этой болезни. Ребенком она стала свидетелем его смерти. У Тессы была книга под таким названием, – он не добавляет, что книга эта лежала на ее ночном столике, пока он не переложил ее в саквояж «гладстон».
Теперь уже Лесли проявляет осторожность:
– По этой причине она проявляла особый интерес к туберкулезу?
– Насчет особого сказать не могу. Как вы и сами указали, работая в трущобах, она проявляла интерес ко многим медицинским проблемам. В том числе и к туберкулезу.
– Но, Джастин, если ее дед умер от туберкулеза…
– Тессе особенно претила сентиментальность, которой была овеяна эта болезнь в литературе, – чеканит Джастин. – Ките, Стивенсон, Колридж, Томас Манн… она говорила, что людям, которые находили что-то романтичное в туберкулезе, следовало посидеть у кровати ее деда.
Роб вновь взглядом консультируется с Лесли, получает согласие-кивок.
– Тогда вы, наверное, удивитесь, узнав о том, что в ходе несанкционированного обыска квартиры Арнольда Блюма мы нашли копию старого письма, которое он отправил главе маркетингового отдела «Три Биз», предупреждая о побочных эффектах нового быстродействующего противотуберкулезного препарата, который продвигала «Три Биз»?
Джастин отвечает без малейшей паузы. Новое, опасное, связанное с лекарствами направление допроса активировало его дипломатические навыки.
– Почему я должен удивляться? НГО Блюма уделяло особое внимание лекарствам «третьего мира». Лекарства – это беда Африки. Если хоть что-то и говорит о безразличии Запада к страданиям Африки, так это отсутствие хороших лекарств и неприлично высокие цены, по которым фармакологические фирмы продают свой товар в последние тридцать лет… – на Тессу он не ссылается, но, по существу, цитирует ее. – Я уверен, что Арнольд отправил десятки таких писем.
– Копию этого он спрятал отдельно, – поясняет Роб. – Вместе с множеством технических данных, которые недоступны нашему пониманию.
– Что ж, будем надеяться, что вы сможете попросить Арнольда расшифровать их, когда он вернется, – отвечает Джастин, не пытаясь скрыть неудовольствия, которое вызвали полицейские, признавшись, что рылись в вещах Блюма и читали его корреспонденцию без разрешения хозяина.
Лесли берет инициативу на себя:
– У Тессы был лэптоп, не правда ли?
– Действительно, был.
– Какой фирмы?
– Название не помню. Маленький, серый, японский, это все, что я могу вам сказать.
Он лжет. Не слишком искусно. Он это знает, они – тоже. Судя по лицам, их отношение к нему меняется, атмосфера дружелюбия испаряется. Но не со стороны Джастина. Его упрямый отказ пойти им навстречу аккуратно скрыт ширмой дипломатической любезности. К этой схватке он готовился дни и ночи, втайне надеясь, что до нее так и не дойдет.
– Она держала лэптоп в своем кабинете, так? Вместе с доской для заметок, документами и материалами, связанными с ее работой.
– Если не брала с собой, да.
– Она использовала его, когда писала письма… готовила документы?
– Полагаю, что да.
– Для электронной почты?
– Постоянно.
– И делала с него распечатки?
– Иногда.
– Пять или шесть месяцев тому назад она подготовила большой документ, примерно восемнадцать страниц основного текста и приложений. Протестовала против злоупотреблений, то ли в медицине, то ли в фармакологии, а возможно, и там, и там. Расследование чего-то серьезного, творящегося здесь, в Кении. Она показывала вам этот документ?
– Нет.
– И вы не прочитали его сами, без ее ведома?
– Нет.
– Вы ничего о нем не знаете. Правильно мы вас поняли?
– Боюсь, что да, – извиняющаяся улыбка.
– Только мы вот гадаем, а не связан ли этот документ с величайшим преступлением, с которым она столкнулась?
– Я понимаю.
– И не имеет ли «Три Биз» отношения к этому преступлению.
– Такое всегда возможно.
– Но вам она документ не показывала? – настаивает Лесли.
– Как я уже и говорил вам несколько раз, Лесли, нет, – и чуть не добавляет: «милая дама».
– Но вы думаете, что документ этот мог как-то затрагивать «Три Биз».
– Увы, не имею ни малейшего представления.
Но он имеет. То было ужасное время. Время, когда он боялся, что может ее потерять. Когда ее лицо каменело с каждым днем, а в юных глазах горело пламя фанатизма. Когда ночь за ночью она проводила у своего лэптопа, окруженная кипами исчерканной бумаги. Когда ела, не замечая, что кладет в рот, а потом мчалась наверх, даже не сказав спасибо. Когда скромные крестьяне из окрестных деревень входили в дом через дверь черного хода, сидели с ней на веранде, ели еду, которую приносил им Мустафа.
– Так она никогда не обсуждала с вами этот документ? – Лесли изображает изумление.
– Боюсь, никогда.
– А в вашем присутствии… скажем, с Арнольдом или Гитой?