– Святой боже, Сэнди, ты, должно быть, единственный человек в Найроби, который может себе такое представить! – Она встает, игра окончена. – Я думаю, тебе лучше уйти. Люди начнут говорить о нас. Я больше не буду посылать тебе никаких документов, надеюсь, тебя это обрадует. Мы не можем допустить, чтобы ты потерял благорасположение посла, не так ли? А не то ты можешь остаться без повышения…

Прокручивая в памяти эту сцену, как он прокручивал ее двенадцать последних месяцев, вновь испытывая унижение и раздражение, чувствуя спиной тот презрительный взгляд, которым она его проводила, Вудроу выдвинул ящик инкрустированного столика, который так любила мать Тессы, и сунул в него руку, чтобы выгрести все содержимое. «Я напился, я обезумел, – говорил он себе, объясняя тот поступок. – Я хотел совершить что-то отчаянное. Пытался обрушить крышу над головой, чтобы увидеть чистое небо».

Один листок бумаги, более ничего он не просил у судьбы, лихорадочно обшаривая ящики и полки, один синий листок издательства Ее Величества , с несколькими строчками, написанными на одной стороне, его почерком, смысл которых отступал от исповедуемого им правила: « С одной стороны, все обстоит именно так, но, с другой, я ничем не могу помочь» . И подписал он эти строчки не «С» или «СВ», а «Сэнди Вудроу», большими буквами, чтобы показать всему миру и Тессе Куэйл, что на пять минут, проведенных в кабинете, когда перед глазами стоял ее обнаженный силуэт, а содержимое большого стакана с виски уже перекочевало в желудок, у некоего Сэнди Вудроу, главы «канцелярии» британского посольства в Найроби, снесло башню, и он рискнул карьерой, женой и детьми в обреченной на неудачу попытке сблизить свою жизнь и свои чувства.

И, написав то, что написал, вложил листок в конверт Ее Величества и запечатал его, смочив клей слюной с привкусом виски. Аккуратно вывел адрес и, игнорируя все внутренние голоса, предлагающие подождать час, день, жизнь, вновь наполнить стакан виски, попроситься в отпуск, в самом крайнем случае отправить письмо утром, проспавшись, отнес конверт в комнату писем посольства, где клерк из местных, кикуйю по имени Джомо, названный в честь великого Кениаты, не удосужившись спросить, а почему глава «канцелярии» посылает письмо с пометкой «личное» обнаженному силуэту молодой жены коллеги и подчиненного, бросил его в большой мешок с маркировкой: «МЕСТНАЯ НЕСЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА» и подобострастно проворковал в удаляющуюся спину: «До свидания, мистер Вудроу».

Старые рождественские открытки.

Старые приглашения, помеченные крестом, то есть «нет», поставленным рукой Тессы. И другие, с более эмоциональной пометкой: «Никогда».

Открытка с наилучшими пожеланиями от Гиты Пирсон, с индийскими птичками на оборотной стороне.

Кусок ленты, пробка от бутылки, схваченные большой скрепкой визитные карточки дипломатов.

Но не единственный синий листок с торжествующей записью: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю. Сэнди Вудроу».

Он скользил вдоль полок, наугад открывая книги, шкатулки, признавая свое поражение. «Возьми себя в руки, парень», – приказал он себе, пытаясь обратить плохую новость в хорошую. Все ясно: письма нет. А почему оно должно быть? У Тессы? После двенадцати месяцев? Возможно, она со смехом бросила его в мусорную корзину, как только получила. К такой женщине, не чуждой флирта, с безвольным мужем, подкатывались дважды в месяц. Трижды! Каждую неделю! Каждый день! Он потел. В Африке пот вдруг начинал лить с него градом, потом высыхал. Вудроу постоял, не мешая капелькам скатываться, прислушиваясь.

Что этот человек делает наверху? Чего ходит взад-вперед? Личные бумаги, сказал он. Письма адвокатов. Какие бумаги она держала наверху, полагая, что они слишком личные, чтобы лежать на первом этаже? Телефон звонил и звонил. Звонил без перерыва с того самого момента, едва они вошли в дом, но Вудроу только сейчас обратил внимание на этот трезвон. Журналисты? Любовники? Какая разница? Пусть звонит. Он нарисовал в голове план второго этажа собственного дома, приложил к этому. Джастин находился прямо над ним, слева от лестницы. Там гардеробная, ванная и большая спальня. Вудроу вспомнил слова Тессы о том, что она превратила свою гардеробную в кабинет. « Теперь кабинеты есть не только у мужчин, Сэнди. Мы, девушки, тоже обзаводимся ими» , – соблазняющим тоном сообщила она ему, словно делясь интимными подробностями своей жизни. Звуки, доносящиеся сверху, изменились. Теперь Джастин куда-то все складывал. Что именно? «Документы, которые дороги нам обоим» . «Для меня, возможно, тоже», – подума л Вудроу, и у него засосало под ложечкой.

Обнаружив, что он стоит у окна, выходящего в сад, Вудроу раздвинул занавески и увидел цветущие кусты, которыми так гордился Джастин, когда устраивал для сотрудников «канцелярии» экскурсии по своему Элезиуму и угощал их клубникой со сливками и холодным белым вином. «Один год садоводства в Кении равен десяти в Англии», – говорил он, проходя по кабинетам «канцелярии» и даря цветы мужчинам и женщинам. Собственно, и похвалиться-то он мог лишь своими знаниями по садоводству. Вудроу оглядел склон. Дом Куэйлов находился совсем рядом с его. По ночам они могли видеть огни друг друга. Вот и сейчас он видел окно, из которого так часто смотрел на дом Куэйлов. Внезапно он почувствовал, что вот-вот расплачется. Ее волосы касались его лица. Он мог плавать в ее глазах, вдыхать аромат ее духов и запах теплой травы, который исходил от нее, когда он танцевал с ней на Рождество в «Мутайга-клаб» и случайно ткнулся носом в ее волосы. «Это занавески, – осознал он, ожидая, когда желание расплакаться сойдет на нет. – Они сохранили ее запах, а я стою совсем рядом». Импульсивно он схватил занавеску обеими руками, чтобы зарыться в нее лицом.

– Спасибо, Сэнди. Извини, что заставил тебя ждать.

Он обернулся, отбросив занавеску. Джастин стоял в дверном проеме, вроде бы раскрасневшийся, как и Вудроу, с длинным, желто-оранжевым, похожим на сардельку, кожаным саквояжем «гладстон », туго набитым, с медными заклепками, углами, замками.

– Все в порядке, старина? Долг чести уплачен? – спросил Вудроу, захваченный врасплох, но, как и положено хорошему дипломату, быстро пришедший в себя. – Вот и отлично. Тогда в путь. Ты взял все, что хотел?