Здесь важно уточнить такой момент: я никого не отговариваю быть действительно добрыми, справедливыми, любящими, честными, неравнодушными и сострадательными – я лишь хочу сказать, что самоидентификация с добродетелью неискренна. Это просто маска, надевая которую, мы предаем свое истинное «Я» в стремлении угодить значимым людям, в которых мы так отчаянно нуждаемся. Это не значит, что люди, отождествившие себя с добродетелью, не могут быть сострадательными, добрыми и внимательными, – проблема возникает лишь тогда, когда они в своем поведении руководствуются чувством вины, стыда и острой необходимости нести ответственность за всех, а не мотивами своего истинного «Я».

Несмотря на очевидные проблемы, сопутствующие отождествлению с добродетелью, все-таки многим из нас оно свойственно. Как следует из цитаты, приведенной ранее, в детстве мы слишком маленькие и хрупкие, мы не можем сопротивляться гипнотическому трансу, в который нас погружает семья. Таким образом, отождествление с добродетелью начинает определять наши мысли, чувства и поведение, подкрепляя нашу убежденность в том, что это обеспечит выживание и чувство причастности к семье. Внутреннее «Я» выпадает из фокуса сознания, направленного теперь на поддержание принятой извне самоидентификации. Вот одно из самых четких из известных мне определений феномена самоидентификации: «Самоидентификация противоположна самосознанию. В состоянии самоидентификации человек не помнит себя, он потерян для себя. Его внимание направлено вовне, а внутренние процессы игнорируются»[2].

Это определение проясняет причину того, почему человек поддерживает свою самоидентификацию: он просто не помнит ничего другого о себе. И, как напоминают Фирман и Джила, когда мы живем в рамках некой идентичности, «наши действия становятся ограничены и управляемы соответствующим мировоззрением»[3]. Поскольку ничего другого мы не знаем, то живем свою жизнь, выбирая для себя те профессиональные сферы, отношения и виды деятельности, которые соответствуют нашей самоидентификации и подкрепляют ее. Вся наша энергия уходит на поддержание выбранной идентичности, а редкие и едва уловимые проявления истинного «Я» вытесняются на задворки нашей жизни – но пока это кажется нам правильным, мы вряд ли прекратим это делать.

Например, Бет воспитана родителями, чье понимание добродетели сводится к тому, что она всегда должна быть приятной другим, – что, безусловно, подразумевает, что неприятной быть нельзя никогда. С виду подобная установка выглядит безобидно, ведь большинство родителей хотят, чтобы их дети были приятными людьми. Но самые ранние наши представления о приятном и неприятном определяются лишь тем, что мы усваиваем из внешнего мира: выражения лица, язык тела и речь. Бет, довольно чувствительный ребенок, знает, что представления родителей очень важны для них, и, конечно, она стремится быть хорошей, чтобы угодить им. Для ребенка отношение родителей к его поведению практически означает отношение их к нему как личности, а не как к ребенку – в детстве увидеть разницу между этими вещами трудно, поэтому она действительно изо всех сил пытается делать и говорить то, что будет считаться не только хорошим, но и приятным. Она много улыбается, одевается в приятную глазу одежду, она старается угождать окружающим, все время отслеживая в выражениях их лиц и в языке тела признаки того, что она им угодила. Если это войдет в привычку, девочка будет отождествлять себя с необходимостью угождать людям. До тех пор пока она заслуживает одобрение людей своим приятным поведением, она закрепляет себя в этой роли и наверняка продолжит вести себя так же. Даже если она периодически испытывает отчаяние из-за неудач, все равно она, скорее всего, будет поддерживать эту роль, поскольку за каждым периодом отчаяния следует возрождение надежды, основанной на вере в правильность угождающего поведения.

Конечно, нельзя винить за это родителей Бет. Как уже говорилось, обсуждение роли родителей в формировании самоидентификации хорошего человека не подразумевает перекладывание на них вины. Прежде всего потому, что, как вы увидите в дальнейшем, проекция осуществляется бессознательно, а человека нельзя винить за то, что он делает бессознательно, тем более есть надежда, что это когда-нибудь выйдет на уровень сознания. Во-вторых, как вы убедитесь на нескольких примерах, приведенных в следующих главах, родители наверняка находятся в плену собственных самоидентификаций. И в-третьих, нам важно понять, как возникает обсуждаемая нами проблема, а это невозможно без рассмотрения феномена родительской проекции. Но родителей не нужно винить, хотя бы потому, что такое обвинение превращает всех нас в жертв и снимает личную ответственность за то, чтобы сделать хоть что-нибудь для решения своей проблемы, – а в этой книге речь идет как раз о принятии личной ответственности за свои действия и о необходимости самостоятельно делать что-нибудь для улучшения качества своей жизни.

Когда мы не в состоянии справиться с определенными эмоциями или представлениями о себе, мы можем проецировать их на других, а другие, в свою очередь, могут интроецировать то, что мы им навязываем. Такая взаимная динамика может быть едва ощутимой, но запутанной. В этой главе мы рассмотрим на нескольких примерах, как самоидентификация хорошего человека формируется посредством процессов проекции и интроекции – с точки зрения как ребенка (интроектора), так и родителя (проектора). Следующая история даст вам более ясное представление о том, как это может происходить.

Мы рассмотрим яркий пример проекции и интроекции на примере истории Дианы и ее отца, Джексона. Каждая ошибка, которую допускает Джексон, совершается по вине кого-то другого; все, что он намеренно делает в гневе, от стыда, на грани насилия, все проявления темной части его натуры проецируются на кого-нибудь: «Ты заставляешь меня делать такие вещи, если бы ты не была такой-то, мне бы не пришлось так поступать. Ты просто должна перестать быть такой-то».

Даже любая неосознанная ошибка, если ему на нее указать, отрицается, или вина за нее перекладывается на другого. Это способ выживания Джексона – потому что для него всепоглощающее чувство стыда, накрывающее в моменты неправоты, равносильно смерти. Он просто не в состоянии видеть себя неправым, потому что само его ощущение бытия привязано к собственной непогрешимости.

Поскольку Диана, как любой ребенок, появилась из утробы матери, где она пребывала в единстве со всем вокруг, и поскольку на самом глубоком уровне своего естества мы на самом деле ощущаем это единство друг с другом и со всем сущим, она воспринимает все свое окружение и тех, кто живет рядом с ней, как единое целое. Таким образом, все вокруг нее становится зеркалом, в котором она находит свое отражение, то есть она в своем нежном возрасте находится в первобытном состоянии восприимчивости: она воспринимает все, что происходит вокруг, как часть самой себя. Именно поэтому дети плачут, когда слышат, как родители ругаются неподалеку, и поэтому трехмесячный ребенок, сумевший дотянуться до погремушки, сразу тянет ее себе в рот: он думает, что игрушка – это такая же часть его, как, например, его большой палец. И это хорошая иллюстрация процесса интроекции.

Джексон бессознательно проецирует на Диану все то, что он не может вынести в себе, а Диана интроецирует, то есть принимает эту проекцию как свою идентичность. Если отец проецирует неправоту, она ощущает себя неправой. Некоторые люди, склонные к интроекции, впоследствии признают, что чувствуют себя виноватыми за то, что родились, – настолько сильны их первичные самоидентификации. Интроекция означает, что Диана включает в свою самоидентификацию все те вещи, которые Джексон на нее проецирует, и верит, что они являются ее частью.