Оловянные.

Одна даже чуть мятая. Зато надежно.

Пироги стояли тут же, в большой плетеной корзине, прикрытой полотенцем.

Я и присела. Есть хочу. Странное чувство, если честно. Я уже и забыла, когда была голодна. Чаще всего приходилось себя заставлять. Одно время и вовсе по часам, потому как Софья пригрозила сдать меня Медведю. А с него бы сталось и к целителям отправить.

Я покосилась на дверь.

– Матушка – хороший специалист.

– Не сомневаюсь. – Я впилась в пирожок зубами.

Говорить с набитым ртом и неприлично, и неудобно. Да и вовсе люди воспитанные пьют чай в гостиной, а не на кухне. И может, потом, позже, когда в доме появятся кухарка, пара горничных и крепкий лакей, так оно и будет.

А пока вот…

– Вы начали рассказывать про знакомство… – Он все-таки был упертым, этот взъерошенный мужчина, который смотрел на пирожок с сомнением. – Если, конечно, я не лезу не в свое дело.

Лезет.

И распрекрасно это знает. Я не дура. Я знаю, что им с рождения вбивают в голову все эти правила. Такт. Вопросы, которые нельзя задавать людям. А он задает.

Переступив через воспитание.

И через себя.

Я чую, насколько ему… неуютно? Неудобно? Но продолжает. Почему? Не из пустого любопытства. В нем смысла нет. Кто он, кто мы… ему ведь достаточно приказы отдавать. А он лезет, пусть и не в душу, но где-то рядом.

Маг-аналитик. Пусть даже дефективный.

Ну да мы все тут такие, так что впишется. Но… неужели совсем не нашлось иного применения? Не верю.

Но молчу.

Перебираю воспоминания. У Софьи есть жемчужные бусы, которые она иногда достает из шкатулки, но не надевает, а просто сидит, гладит бусины. Успокаивается. И я вот сейчас, почти как она.

– Да сложно сказать, что там было не так. Мы пошли первыми. Я и Одинцов. К тому времени мы давно работали… считай, с самого начала.

– Как вы… вообще попали… в программу? – Теперь он явно давит воспитание усилием воли.

Говорю же, упертый.

И это почему-то не раздражает. Не потому ли, что он все-таки похож на Одинцова?

– Да… обыкновенно. Шла, шла… вышла к своим. Тогда как раз эти наступали… Я не одна была. С… со зверем.

Уточнять, какой именно зверь, он не стал.

Мрак.

Черная упрямая скотина. До сих пор больно. И злюсь. Как он посмел взять и подставиться? Глупо… под осколки. Осколки – поганей всего. Это пуля летит по направлению, и даже можно попробовать угадать. Уклониться. Точнее, ходят слухи, что можно, но пока таких, у кого получилось бы, не знаю. Но это да, пуля. А вот осколки… когда рядом падает фугас, то летят они во все стороны.

Трясу головой.

Нет уж. Не хочу.

Не это.

И не то, где я брела. Просто брела. Не особо понимая, куда и что. Когда… попадались деревни и хутора. Остатки хуторов. Их почему-то жгли, а вот в деревнях останавливались. И как-то я даже видела – что мотоциклистов в черной форме, что пару грузовиков, приткнувшихся к старому забору.

И людей тоже.

Поэтому деревни мы обходили. Мрак настоял, а я не была против. Но и в лесу… встречались люди. И тогда я пряталась. Прятала. Однажды увидела в тумане, который возникал, след. Он был ярким-ярким, как красная нить, которую бросили на ковер из мхов. И след пугал. Мы обошли его стороной.

Мрак вывел меня к своим.

И случилось это уже в начале осени. Повезло. Дожди в тот год зарядили рано. И люди поговаривали, что все это – из-за магии, из-за силы, выплеснувшейся в мир и его изменившей.

Как бы то ни было…

Я непостижимым образом научилась скрываться. С каждым днем ведь их, в черном, становилось все больше. И Мрак почти не спал. А я… я что-то делала, что-то такое, что позволяло идти. Хоть как-то.

– Нас едва не пристрелили.

Я подхватила чайник, выдохнувший облако пара. Чай нашелся в банке, и лучше не думать, сколько лет он там лежит. Вряд ли Бекшеева успела насыпать свежий. Я понюхала ссохшиеся листья. Вроде не воняет.

Глядишь, и не отравимся. Я-то точно, того, кто пять лет в окопах провел, гнилым чаем не отравишь. А вот Бекшеев – аристо. Создание априори нежное.

Ну да… целитель рядом. За дверью.

…Тетка Зима, малинки…

Я потрясла головой, избавляясь от навязчивого Мишкиного голоса.

– Я вышла-то уже там, за линией часовых. Среди палаток. Грязная оборванка со… зверем.

Благодаря Мраку нас и не пристрелили.

Он тогда заворчал, а я… я выплеснула силу и исчезла. А потом появилась, когда поднятый по тревоге штатный маг выдавил в явь.

– Как-то и разобрались.

Мне дали хлеба. И котелок с горячей кашей. Я три месяца не ела горячего… сырое мясо – оно, конечно, неплохо, но вот эта каша…

Стоило вспомнить, и рот наполнился слюной. Я и вцепилась в пирожок.

– А дальше?

– Дальше… просто. Сперва попытались изъять Мрака. Только оказалось, что это не так и просто. Он не подчиненный. Сопряжение. И признал меня хозяйкой. Ну как… формально признал. Скорее уж он был старшим из нас. У меня замерили уровень дара. Расспросили.

Подробно. Пусть даже та информация, которой я обладала, давно и безнадежно устарела. Но я старалась. Не потому, что боялась чего-то. Нет, там были очень вежливые люди.

Особенно один.

– Ну и предложили работать.

– Вы были несовершеннолетней! – Надо же, какое возмущение.

– Была, – согласилась.

И замолчала.

Как объяснить, что те пятнадцать лет, что они закончились задолго до того, как я… что? Таскала мертвецов в дом? Глотая слезы, подвывая от бессилия? Или когда лежала на той сосне? Когда проваливалась в болото, думая, что уж точно не выберусь, потому как сил нет? Или когда вжималась в мокрый холодный мох, молясь всем богам, и старым, и новым, чтобы меня не заметили?

И не сказала.

Это сложно объяснить. Да и не умею я. Но он понял. Взгляд отвел и тихо произнес:

– Мне было девятнадцать. Второй курс университета. Старшие братья, они… Влад уже выпустился. Служил. На границе. Погиб в первый день войны, хотя… только спустя три года удалось выяснить, что с ним. До того числился пропавшим без вести. И семья его тоже. Жили под Брестом. В общем, никого не осталось.

Никого не осталось.

Я часто слышала это. И часто слышу, хотя почему-то сейчас, спустя годы, о таком стараются не говорить вслух, будто и вправду стыдятся. Было бы чего, на самом-то деле.

– Марк… Марк добровольцем ушел. Когда объявили… сперва-то даже никто не поверил. Шутка. Розыгрыш. У нас же с Германией вечный мир. И…

И наследник собирался взять в жены их принцессу. Немок часто выбирали, уж не знаю почему. И о помолвке почти договорились. Даже в газетах вон пропечатали.

И никто не ждал.

Никто ведь действительно не ждал.

– Марк дошел до Берлина. И вернулся. Он сильный маг…

– И теперь?

– Жена. Трое детей. Четвертого ждут. Девочку. – Он мягко улыбнулся, а я подумала, что о таком посторонним не рассказывают.

Слишком уж это… личное? Да, пожалуй.

А мы тут.

Вдвоем.

На кухне. И чай заварен, даже почти не воняет пылью.

– Так что есть кому род продолжить. А мне… Я тогда тоже на фронт хотел, но мне предложили поучаствовать в эксперименте.

Он и согласился.

Дурак.

Впрочем, я ничуть не лучше.

Отвела взгляд. Вот странность, я все-таки не собака, да и они разными бывают, но смотреть в глаза кому-то тяжело. Разве что Софке могу, но это оттого, что она не поймет. Не увидит.

Надо бы заглянуть.

Я посмотрела на часы, подумывая: свалить бы ненадолго. Но кто меня отпустит-то?

– А вам? Что предложили вам? – Бекшеев точно не собирался отступать.

– А то не знаете, тоже эксперимент своего рода.

Я вытянула ноги. Иногда мышцы начинали ныть. Просто так, без особых причин. И главное, боль была не сильной, скорее уж муторной. Наш док, когда я дошла ему пожаловаться, только головой покачал.

Мол, изменения тела не могут остаться безнаказанными.

И выписал обезболивающее, которое, правда, нисколько не помогало. Ну да я как-то не особо и усердствовала. Наоборот, боль странным образом возвращала меня в жизнь. И теперь тоже.