Не желая сдаваться, соседи по приходу старались улаживать споры в своем кругу, избегая обращений с жалобами к господину-мироохранителю. Они договаривались о том, как распределить между домами все, что нужно было платить каждый год за поддержание мира. Грубые формы сеньориальной налоговой системы побуждали крестьян теснее сплачиваться. Они вместе защищали «добрые» обычаи. Господин же нарушал их как мог. Крестьяне периодически напоминали о своих обязанностях и своих правах, перечисляя их перед лицом прево, забывая о первых и настаивая на вторых. Они поступали точно так же, как во времена предков, когда их доверенным поручалось говорить о том, что тогда было справедливым. Именно в этом прошлом подданные черпали свою силу. Они хранили память об обычаях, и обычай оказывался сильнее господ, какими бы могущественными они ни были. Господь различал, конечно, в этой системе тех, чьим уделом было повиновение, и тех, кто мог повелевать. Но власть вождей наталкивается на обычаи, то есть на власть сообщества подданных, единственно правомочных толковать эти обычаи. Осуществление властных полномочий предполагало постоянный диалог. Приход создавал своеобразные рамки для такого диалога и, следовательно, для эксплуатации — ограниченной, всегда неопределенной по характеру — всех тех, кого называли «селянами» или же «деревенщиной» и кто был обречен оставаться объектом эксплуатации в силу своей оседлости.

Слово «оклеточивание», как видим, весьма подходит для определения процесса. В самом деле, речь идет о клетках с более или менее твердыми ядрами, более или менее колючих; и «плебс» — «чернь» (так называли этих людей авторы того времени, более всех других уверовавшие в свое превосходство, полученное при рождении) участвовала внутри этих клеток в общественной жизни. В большинстве провинций такие клетки уже были достаточно прочными на пороге XI века, когда люди Церкви вознамерились превратить «бедных людей» в миротворцев, и именно тогда, в 1038 году, Эймон, архиепископ Буржский, решил установить общественный порядок, опиравшийся на коллективную клятву всех взрослых мужчин. Во главе с кюре, осененные хоругвями, крестьяне выступили против «плохих» господ. Приходская территория уже тогда стала основой для системы регулирования крестьянского общества. Веком позже король Людовик VI, ведя с «тиранами» борьбу, подобную той, которую развернул архиепископ Эймон, воспользовался этой системой. Его придворный летописец Сугерий рассказывает о сельском кюре, который вместе со своей паствой преодолевал оборонительные сооружения замка Пьюзе. Наблюдавший за событиями из Нормандии Ордерик Виталий уделяет большое внимание этим приходским сообществам; по его словам, король Франции опирается на них, отвоевывая незаконно отнятый у него титул «отца общин». И когда в середине XII века епископы юга королевства также пытались поддержать общественный порядок, они предписали миротворцам принимать поочередно в каждом приходе клятвенные обещания взаимной помощи и содействия коллективной безопасности.

В эту эпоху завершалось создание сети, следы которой сегодня отчетливо видны в административном делении страны. Каждую ее ячейку отделяли от всех других свои традиции. Поэтому одновременно с распространением письменности подданные и правители договаривались о том, чтобы с ее помощью зафиксировать положения обычного права и покончить, таким образом, как с забывчивостью при его толкованиях, так и с нововведениями властей, по крайней мере, выявить спорные моменты. Это уменьшение сферы неопределенности, произвола было воспринято как освобождение. Его утверждают слова, смысл которых не перестает волновать: льгота, освобождение от налогов; права, вольности; община, коммуна. Народное сообщество укреплялось по мере сельскохозяйственного подъема, реорганизации властных структур и обновления христианства в результате успешной пасторской деятельности. Процесс шел маленькими шажками. Движение продолжалось и после воцарения Людовика Святого, постепенно приближаясь к завершению. Возникла и распространилась привычка различать крестьян по приходам, в которых они постоянно проживают, а сеньория на своем нижнем уровне смешивалась с деревней. На этой ткани тогда отпечатались те контрастные формы, которые и сегодня отличают французский ландшафт.

Около 1170 года один нормандский поэт противопоставлял обитателей «бокажей» (окультуренных ландшафтов) и обитателей «равнин». Первые живут в замкнутых пространствах, отделенных друг от друга изгородями, их хозяйства разбросаны далеко одно от другого, узы солидарности там слабее; по большей части в тех краях почвы неплодородны, туда пришли поэтому последние волны колонизации. Вторые, люди равнин, занимают широкие и светлые пространства, застроенные большими деревнями. А романы, которые читали вслух в домах знати, повествовали о еще более глубоком контрасте между двумя мирами. В одном из них — ухоженные, приведенные в порядок земли. Этот порядок здесь поддерживают священники, воины и находящиеся в их услужении люди — управляющие, сборщики налогов, крупные арендаторы, а также наполовину независимые от них предприниматели — мельники и кузнецы. Церковь, замковая башня, люди в услужении — три порядка — сословия. Действительно, вновь возникает идеология трех дополняющих друг друга функций, которую сформулировали епископы Камбрейский и Лаонский полтора века назад. В эту эпоху завершается обустройство сельской местности, имевшее целью крепче привязать к своим управителям вилланов. Другой мир, беспорядочный и вольный, — «лес». Он приобретает ценность в течение XII века. Потребности города и богачей обусловливают возрастающий спрос на то, что дают невозделываемые земли, — древесину, уголь, железо, стекло, шерсть, говядину. И владельцы этих земель начинают думать о том, что необходимо их оградить от вторжения корчевателей. Остававшиеся большие леса, ланды, болота приглашали к приключениям. Там обитали сказочные существа — феи, драконы. Там проходили инициации, испытания, которые готовили молодых людей к обрядам, позволявшим им войти в круг взрослых. В лесах по-прежнему таились дурные верования. Но эти скрывавшие опасность земли не были пустынными. В дебрях появлялись отшельники, странствующие рыцари, угольщики. Мы снова видим носителей трех порядков, но на этот раз — находящихся вне закона, никому не подвластных. И не случайно Жан из Мармутье, сочиняя надгробное слово в честь Жоффруа Плантагенета, делает этот потусторонний мир местом встречи своего героя с вилланом, человеком из леса, который его пугает, но одновременно ему помогает. Выводя графа Анжуйского из чащобы, где тот заблудился, виллан во время пути наставляет графа. Человек призывает графа, говоря, что следовало бы править по истинной справедливости, действовать так, чтобы законную власть, которой он обладает, не извратили те, кто выступает от его имени, — воины, кюре, прево, дабы умерился гнет, заставляющий страдать бедняков в равнинном краю.

Процесс, который в сельской местности привел к укреплению «сообществ жителей», как их называли при «старом порядке», трудно проследить. Рассмотрению легче поддается другая тенденция развития, ибо она проявлялась значительно резче и была характерна для верхних этажей общественного здания, которые освещаются в документах более подробно. Эта тенденция привела к образованию сеньории. Латинские слова, которыми в текстах той эпохи обозначают данный феномен, это dominatio (владычество), dominium (владение) или просто potestas (властная сила, мощь). Все они входят в словарь публичной власти — той, которую император, король доверяли своим помощникам. Писцы княжеских канцелярий считали эту власть государевой; в самом деле, она принадлежала принцам — государям; титулом dominus именовали лишь короля, епископов и «друзей» короля — графов, которые делили свой титул только с Господом. Действительно, с помощью таких терминов обозначалась власть, отличная от власти частной, которую имеет крупный собственник над ленниками, обязанными возделывать клочки земли, выделенные им из своего домена, от власти патрона, хозяина дома, начальника над мужчинами и женщинами своего рода, над домашними, его слугами, над рабами, ютившимися в хижинах, а также над вольными людьми, обязанными периодически делать ему подношения в знак признательности. Для обозначения власти народных предводителей, наделенных правом вершить суд и восстанавливать мир, в принципе служили слова: potestas, dominatio. Но в период после 1000 года эта власть раздроблена; ее бразды находятся в руках гораздо более многочисленных, чем прежде, а зона, в которой она осуществлялась, заметно сокращается.