Лектрод так разволновался, что с силой вонзил тросточку в гальку. Петух повернулся к нему профилем и осуждающе завращал глазом. Шунь был тоже раздосадован, негодовал и Богдан. “Отпетый евроцентрист!” — сказали они тихо в один голос.

Но на городошной площадке князь сменил гнев на милость.

— Вот это ни на что не похоже! Никогда такого не видел! Русский дух, да и только! — воскликнул князь.

В ответ на эту реплику Шунь выставил ему простейшую фигуру — “пушку”. Князь скинул пиджак и засучил накрахмаленные рукава. Но перчаток при этом не снял. Шунь предложил ему суковатую палку, которую он использовал в качестве биты, но Лектрод предпочел трость: “Она у меня на все случаи жизни годится”. Но ничего у него не вышло — трость то безжизненно клевала в траву перед “городом”, то улетала далеко за него в смородиновые кусты. Богдан совсем запыхался, подавая князю его универсальный инструмент. Ему показалось, что внутри трости что-то приятно побулькивает.

Шунь пожалел раскрасневшегося князя и небрежно швырнул свою биту с дальнего кона — все пять городков с глупым деревянным треском вылетели за черту.

— Это тебе не в рулетку играть, — скупо подытожил он.

При слове “рулетка” лицо князя просветлело.

— Метеоусловия скоро испортятся. Пора! — воскликнул Лектрод уже на крыльце и от экскурсии по библиотеке отказался: — Слишком пыльно.

Вместо этого он свинтил с трости набалдашник, вытряхнул флакон с прозрачной жидкостью и три серебряные стопочки. Ловко разлил, произнес:

— На дорожку и на посошок!

“Не иначе как медицинский спирт”, — с испугом подумал Богдан. Его поколение не отличалось здоровьем и не увлекалось экстримом, предпочитая компьютер, мультики и жидкое пиво. Богдан был в душе яппи, а его собутыльники оказались хиппи… Однако в стопочках оказался вовсе не спирт, а монакская чача. “Сам гоню из своего же винограда”, — гордо объявил князь.

Содержимое стопочки ухнулось прямо в телесный вниз, воспламеняя внутренности. “Зато с сиротством покончено!” — с чувством исполненного долга подумал Богдан. Князь немедленно разлил по второй.

— For the road! — сказал ответный тост Шунь и протянул гостю изрядный кусок оставшегося с завтрака сасими.

— О! Теперь я уже никогда не забуду вашу Сасимову пустынь! — пошутил Лектрод. Он плеснул жидкостью на ступени крыльца и поднес охотничью спичку. По ступеням и в воздухе пробежал голубой огонек. — Как слеза! Не меньше шестидесяти градусов! — воскликнул князь. Разжевав судака, он воскликнул еще раз: — Странно! Ведь судак-то не озерный, а морской! Уж я-то в рыбе толк знаю, у меня вкусовые пупырышки на языке очень тонко устроены. К тому же я являюсь по совместительству директором Национального музея океанологии.

— Сам не знаю, откуда здесь морской судак взялся, — отвечал Шунь. — Да и никто не знает, хотя ихтиологи на него много бумаги извели. Пусть это останется тайной! А пока мы трезвые и пока я не забыл, заруби себе на носу: придет время, и я тебе вот этими самыми городками весть подам. А ты уж там действуй по обстоятельствам. Я тебе доверяю. По рукам?..

Ответ был исключительно положительным.

Теперь уже хозяин поднес Лектроду лафитничек самогону на березовых почках, отказа не получив.

— Поздравляю! И твой — как слеза! — начал повторяться Лектрод.

— Еще бы! — отвечал Шунь. — По рецепту самого Егория сварено! Наш святой, мужицкий!

Социальная дистанция стремительно сокращалась, культурная разница растворялась в градусе. “За Северный полюс!” — “За княжество Монако!” — “За россов!” — “За дружбу и взаимное уважение!” — “За права человеков!” — “За археологическую удачу!” — “За присутствующих здесь дам!”

Тарас в недоумении завертел головой. Из сучек в пределах видимости находилась только каурая такса, возившаяся с куском конины. Время от времени Тирана урчала от удовольствия и бросала благодарный взгляд на Богдана. “За нее, что ли? И зачем они так частят?”

Проводы князя походили на шахматную партию с укороченным контролем времени. И все это проделывалось стоя на крылечке, без перекуров и отдыха на обед. Начиная с Северного полюса, Богдан заполовинил. Кот бил хвостом, демонстративно глотал слюну и требовал своей доли, которую он был готов взять валерьянкой. Наконец, вне всякой связи с последним тостом (“Чтоб они сдохли!”), князь тяжело произнес:

— У меня даже в моче помутилось. Передавайте приветик вашему падишаху Николаеву.

— Монегаск ты или нет? — попробовал подбодрить его Шунь.

Слово “монегаск” далось ему с превеликим трудом. Когда он добрался до последней согласной, было уже поздно: Лектрод доковылял до тележки. Залезть в нее он не смог, Богдан подсадил его. Князь перевалился через бортик, махнул тростью, вскрикнул: “Трогай!” Собаки послушно натянули постромки, но Шунь все-таки успел императорским жестом забросить в повозку прощальный подарок — ароматические палочки “Шуньевый эрос”. “Пускай их на Северном полюсе от моего имени навсегда сожжет, чтобы здесь не воняло”, — подумал он. Лектрод же последним усилием воли швырнул на землю коробок фосфорных спичек. Богдан подобрал их — на этикетке был изображен Лектрод в окружении своры собак. Производство охотничьих спичек было в Монако княжеской монополией. Глядя путешественнику вслед, Шунь пробормотал:

— Сопьешься так или с ума сойдешь. Пора бы пассажиропотоку окорот дать и восстановить стену.

За верхушками сосен засинела похожая на свинцовое вымя тучка. Тирана вела упряжку на север. Вкус конины не шел у нее из ума.

Напившись утреннего травяного чаю, Богдан занялся разведкой окрестностей. Вспрыгнув в лодку, он решил переплыть озеро. Берег казался близким, но отступал все дальше и дальше по мере работы веслом. Так Богдан и не доплыл, вернулся обратно. Обратившись к почтальонше тете Варе за разъяснениями, Богдан услышал:

— Знать ничего не знаю, но только на моей памяти никто на том берегу не был. Мужик нынче пошел мелкий и совсем не отчаянный. Старые люди говорят, что оттуда уже не возвращаются. Сказывают, там одна протока имеется, кувшинками белее лотоса заросла; сказывают, с морем-окияном соединенная. Не врут, я думаю. А иначе откуда у нас здесь судаку морскому взяться? Не с неба же он свалился.

— А океан-то какой? Атлантический? Тихий? Индийский? А в океане что?

— А в море-окияне остров на трех китах стоит, климат там умеренный, летом жарко, но ветерок прохладу на кожу наносит, комаров отгоняет. А зимой там холодно, снег пушистый ложится. Распутицы не бывает. Рожь с пшеницею дают урожай богатый, хлеб пекут мягкий. А рису там мало сеют. Может, на другом каком острове риса и много, а на Буяне он плохо родится, рису мокрость нужна, а мы к ней не приучены. Березонька там, конечно, посередь острова растет, девки в красных сарафанах хороводы водят. Девки ладные, станом стройные, в волосах — венки душистые. Хоровод свой поводят-поводят, а потом деток враз зимою рожать начнут. Ножки пухленькие, кожа чистенькая и безо всякого диатезу. Это березонька так на них влияет. Недаром в детстве моем ее чистяком звали. Давно это было, ни тебя не было, ни отца твоего. Может, и меня тоже еще не было. И на острове том ни тебе коммунистов, ни либералов из Чикаго. А уж про Ближнюю Думу лучше там не заикайся — мужики язык с корнем вырвут, обратно никакой иглой не вошьешь.

Почтальонша тетя Варя даже зажмурилась от удовольствия.

— А как насчет Бодхидхармы? Бодхидхарма там имеется?

— Егорий там точно есть, взглядом всех нас обласкает. Это уж без обману. А про Бодхидхарму твоего не слыхивала, но только там всем места хватит.

— А ты туда добраться не пробовала — до протоки? У тебя ведь и лодка есть, сам видел. Интересно ведь, познавательно!

— Эх, сынок, та протока не во всякий час принимает. Да и все мы там еще будем… Надоест еще.

— И я буду?

— И ты будешь, и я буду.

Ее уверенность успокоила Богдана. И все-таки он спросил:

— А когда тот час настанет?