Несмотря на холод, Шунь больше не кашлял. Видать, тункинский шаман все-таки пожалел его.

— До весны бы дотянуть, а там, глядишь, и отойду с миром, — лежа на горячей печи, предсказывал себе будущее ветеран. — Неохота, понимаешь, зимой помирать, могилу не выкопать, не хочу тебя лишний раз утруждать. В случае чего, ты меня не сжигай, на дворе до весны заморозь. Ты только не думай, деду Кириллу дров не жалко, но я ведь все-таки крещеный, а не буддист какой.

Сбылось: помидоры покрылись серым налетом и сгнили, дед Кирилл умер в мае. Он выполз на двор, нацедил березового соку в солдатскую кружку, выпил, сказал: “Хватит!” — и бросил ее оземь. Кружка разлетелась вдребезги на невидимые алюминиевые атомы.

Продираясь лопатой сквозь корни, Шунь вырыл могилу возле березы, сколотил крепкий крест. Гвозди оказались слишком длинными, пришлось загибать. Дело было сделано, огневая точка разрасталась в сигнальный костер…

Шунь проделал круг по стране, все деревья России обросли на одно годовое кольцо. Настало новое лето. Шунь брел по заброшенной лесной дороге. Было душно. На запах пота летели слепни, путник отбивался от них веткой. И тут откуда-то повеяло свежестью, комары со слепнями остались за спиной. Взойдя на пригорок, Шунь увидел развалины монастыря, чуть дальше раскинулось озеро. Пять лебедей выгибали шею и плыли красивым гуськом. А может, это были дикие гуси?.. Не рассмотреть. Дальний берег сливался с горизонтом. Огневая точка медленно опустилась на песчаное дно. Вода отдавала синим, как если бы это было море. Ласковый ветерок высушил капельки пота на лбу, закачал сосны, ели, березы и дуплистые дубы, извлекая из них протяжные звуки.

Тут бы самое время Шуню сочинить подходящее случаю стихотворение, но он не успел. Почтальонша тетя Варя прытко собирала землянику в прочную служебную сумку. Щечки горели русской китайкой. Увидев странника, она на минуту оторвалась от сбора:

— По ягоды пришел или место ищешь?

— Уже нашел! — выдохнул Шунь.

— Вот и хорошо! Не пожалеешь — у нас здесь микроклимат целебный и долгожительный, место намоленное. Так что за фэншуй пусть у тебя душа не болит, инь и ян в равносилии пребывают, никто никого одолеть не может. Мне вот, например, лет сто уже стукнуло, на все войны сыновей провожала — и на империалистическую, и на гражданскую, и на финскую, и на отечественную. Афган и Чечня, правда, меня миновали, больно стара стала. Только все равно никто не вернулся, всех поубивало. И, как видишь, никаким целлюлитом не мучаюсь, о смерти надолго не задумываюсь, на пенсию мне еще рано, — помахала она сумкой с земляникой. — Правду сказать, писем сюда не пишут, газет сюда не выписывают, а телеграммы и вовсе устаревшим информационным продуктом теперь считаются. Место-то райское! Могла бы и на государственный покой уйти, да только сумку казенную отберут, а мне ее жалко. Где я еще такую возьму, чтобы из натуральной кожи!..

Что оставалось Шуню? Во весь рост упал он в траву, схватил губами ягоду, сдавил другую, пустил сок из третьей. Душистая сила пролилась ему в рот.

— Правильно делаешь, — похвалила его тетя Варя и склонилась над раскидистой земляникой. Шунь не успевал следить за мельканием ее рук. Будто арфу перебирала…

Паспортисткам — Александра, остальным — Шурочка… Шурочка газет не читала, телевизора не смотрела, радио не слушала. “Руки у меня сильные, а голова слабая. Я всему на слово верю, мне от их гадостей дурно делается”. И потому, кабы не Сюзанна эта Очкасова, не узнать ей никогда, куда запропастился Шунь.

Сюзанна была женщиной ураганного типа — ворвалась в Шурочкину квартирку, отчего та немедленно съежилась в метраже.

— Давай скорее примеримся, а то я на акцию опаздываю, — с порога закричала Сюзанна.

— Что за акция? Привилегированная, что ли? — вяло поинтересовалась Шурочка, доставая триколорную комбинацию.

Сюзанна пришла в возбуждение и захлопотала лицом:

— Акция благотворительная, “Газ — детям” называется. Я там речь зажигательную произнесу в пользу бедных, воздушные шарики сиротам раздам. Теперь, видишь, сирые в моду вошли, не сравнить с прошлыми беспризорными временами. А шарики не пустые — газом из моей новенькой трубы надуты. Чтобы все, значит, убедились, что газа нам никому не жалко. А то распускают, понимаешь, слухи, что мы с Очкасовым жадные. Обидно ведь, обидно, бля.

Примерив наряд, Сюзанна напружинила перед зеркалом бровь:

— Молодец! И линия груди достаточно подчеркнулась! И оборочка на месте! Я прям так и отправлюсь! — Полезла в сумочку: — Ах-ах, деньги-деньги, снова позабыла, очень уж занята стала, мне теперь в магазинах все бесплатно дают, чтобы я на них своим “Бентли” не наехала! Но ничего, это ведь тебе не страшно, деньги — прах, да и не в них счастье! Ерунда, переживешь, потерпишь! На вот, вместо этого газетку почитай, а не то от поступи великой страны навсегда отстанешь, как последняя мудосранка! — ткнула Сюзанна в Шурочку желтыми страницами “Дикоросса”, которые зашелестели от сероводородного смерча, поднятого ее сногсшибательным бегством по жизни.

“Надо бы дополнительно насытить воздух кислородом”, — подумала Шурочка и распахнула окно.

На первой полосе газеты красовался портрет Сюзанны, высоким указом назначенной, как оказалось, президентом добровольного общества “Единый зоофил”, эмблемой которого служила харя бурого медведя с острой секирой. “Сюзанна Очкасова, супруга небезызвестного всем члена Ближней Думы Очкасова, к своим многочисленным общественным деяниям добавила еще одно. После единогласного назначения на эту многотрудную должность она немедленно выступила с актуальной инициативой, заявив, в частности, вашему специальному корреспонденту в эксклюзивном интервью: “Бедным животным должно быть обидно, когда мы непродуманно произносим: “рыло свиньи”, “морда коровы”, “харя медведя” — и так далее, в том же роде. И не только обидно. От этого у них снижается привес, падает удой, портится вкус. Всем нам должно стать горько и стыдно; следует призвать себя к порядку и вместо “рыл” и “морд” однозначно именовать это место “лицом”, “ликом”, ну хотя бы “личиной” и тому подобным личиком…””

При этом Сюзанна прижимала к своей морде собственного карликового бульдога со сморщенным отвратительным ликом и к тому же в очках, в которые был вмонтирован слуховой аппарат. Хозяйка гордилась новомодным приобретением: годовалый кобелек был зачат в сингапурской пробирке. Умилительно, что к трапезе он приступал только в слюнявчике, а очки ему были надобны для рассматривания эротических собачьих журналов, без которых он не был способен к спариванию.

А вот рубрика “Понаехали!” наконец-то обратилась к внешней тематике: колумнист Швиблов обсуждал предполагаемый приезд Папы Римского в Златоглавую. “Разве ж в России-матушке отцы перевелись? Разве ж есть у нас сироты и безотцовщина? Разве ж у нас своего патриарха не имеется? Нет, нам заморский папаня не нужен! Тем более что он прибывает в составе группы поддержки итальянской сборной по футболу. Кто к нам с мячом придет, тот от меча и погибнет!” — таков был финальный аккорд бойкого автора.

Шурочка перевернула страницу и увидела фотографию Шуня. Он как-то совсем не походил на человека, в организме которого вызревает золотая пилюля. “Растворилась в желудочном соке, что ли? Питается, наверное, всухомятку, оттого и кислотность, видать, повысилась. Постарел, косичка обветшала, надо бы шерстяные носки связать”, — с любовью подумала Шурочка. Заметка под фотографией гласила: “Небезызвестный Шунь из Егорьевой пустыни совершил очередное чудо: после совершенно бесплатного сеанса шокотерапии (стакан первача на кошачьей моче без закуски плюс одновременное зачитывание указа об отмене отсрочки призыва в армию для инвалидов всех категорий, включая слепоглухонемых, плюс посыпание головы пеплом, полученным при сжигании истории болезни) слепоглухонемой Григорий Воттенатти прозрел, стал прекрасно слышать и даже заговорил. Будучи доставлен спецрейсом в столицу нашей родины, где ему была предоставлена возможность посетить мавзолей Ленина, могилу Неизвестного солдата и кладбище Новодевичьего монастыря, он, в частности, сказал: “Вот те на! И это все?” Консилиум во главе с членом Ближней Думы Очкасовым пришел к единогласному мнению, что первая часть данного высказывания не имеет ничего общего с фамилией больного, а высказывание в целом следует понимать однозначно в том смысле, что бывший пациент выразил свое восхищение увиденным и услышанным, одновременно выказав неудовольствие, что экскурсионная программа закончилась так быстро. Медики утверждают, что после реабилитационного периода Григорий Воттенатти сможет выражать свои мысли более развернутыми предложениями и честно выполнит свою почетную обязанность по защите Родины, ибо ему только что стукнуло восемнадцать”.