Эти факторы позволяют понять, почему уже первая работа Щербатского по индийской философии была посвящена логике, а критическое отношение к традиционной западной логике и в Европе и в России (ср. движение в направлении «реформы логики») помогает осмыслить основной компаративистский пафос этой работы — как попытки найти альтернативу классической европейской логике в философской истории Индии. Они же дают возможность с самого начала констатировать, что сам «компаративистский интерес» русского ориенталиста принципиально отличался от установок его предшественников, самым значительным из коих был П. Дойссен, которые видели в сравнительном изучении философии путь к «вечной метафизике» (см. глава 1).
§ 2.
Доклад «Логика в древней Индии» был читан на заседании Восточного отделения Императорского русского археологического общества 25 октября 1901 г. и в следующем году был опубликован в «записках» этого общества. Он открывался тезисом, согласно которому объемы понятия «логика» в Европе и Индии не совпадают. Логика европейская в традиционном смысле, т. е. аристотелевская, включает науку о приемах мышления, ведущего к познанию истины, по-другому, учение о силлогизме и его составных частях — суждении и понятии. Классическая западная логика является наукой собственно формальной, абстрагирующейся от содержания нашего мышления и потому она отделена от метафизики, с одной стороны, и психологии — с другой. Не то в Индии, где «всякая философия» начинает с анализа явлений восприятия и сознания (психология), затем переходит к силлогистике, а затем к области собственно философии или метафизике[127].
История индийской логики восходит к глубокой древности — к «жреческому периоду» (по-современному, к поздневедийской эпохе), к диспутам ритуаловедов, к становлению экзегезы священных текстов (миманса) и науке диалектических приемов (ньяя). К той же приблизительно эпохе Щербатской относит и появление «Ньяя-сутр» (по его расчетам уже к IV в. до н. э.), где, наряду с «сомнением», излагаются и такие полемические приемы как reductio ad absurdum или regressus ad infinitum, употреблявшиеся и греческими софистами. Собственно же творцом индийской логики он считает Дигнагу (V в.н. э.), так как только он отделил теорию познания и логику от метафизики и совершенно переработал учение о восприятии и силлогизме[128].
Для наглядного сравнения двух типов силлогизма русский индолог сопоставляет классические примеры греческого:
Все люди смертны,
Сократ — человек,
Следовательно, Сократ смертен
и индийского:
Холм воспламенен,
Поскольку дымится,
Ибо все, что дымится, воспламено (как, например, очаг) и что не дымится, не воспламено (как, например, озеро),
Но холм дымится,
Следовательно, он воспламенен.
В аристотелевском силлогизме частный случай выводится из общего: перед нами «чисто формальный процесс мышления». В Индии же силлогизм имел не только формальное, но и «материальное» значение: он есть средство познать то, что не познаваемо посредством органов чувств, и мы получаем некоторое новое знание. Пользуясь кантовской терминологией, можно сказать, таким образом, что аристотелевский силлогизм является аналитическим суждением, а индийский — в известном смысле и синтетическим[129].
Другие существенные различия связаны, в первую очередь, с тем, что если в аристотелевской логике суждение отлично от умозаключения, то в индийской они не разделены. Всякое суждение здесь — свернутое умозаключение. Это положение дел в индийской логике вполне естественно: всякое суждение есть связь неких подлежащего и сказуемого; эта связь мыслится по какой- то причине; причина же эта — не что иное, как логическое основание или средний термин; потому если этот средний термин в суждении не эксплицируется, то он подразумевается.
Из этого следует, что индийцы вернее понимали сущность мыслительного процесса, чем европейцы. Мыслительный процесс заключается у них в приведении мгновенных впечатлений в известную схему посредством ассоциаций, которые и составляют «внутреннее умозаключение». Что же касается вербализации этого «внутреннего умозаключения», то наиболее естественной его формулировкой можно считать силлогизм из трех посылок, но могут быть силлогизмы из пяти (классический индийский) и даже десяти (древнейший индийский) посылок; «для теории познания же имеет значение только внутреннее умозаключение»[130].
По Щербатскому, причины того, что классический античный силлогизм означал лишь подведение частного под общее, связаны с тем, что Аристотель, как и Платон, мыслил мир идей отдельным от мира явлений. Если же мыслить, как буддисты, что мир идей есть субъективный мир нашего сознания, то мыслительный процесс не должен отличаться от ассоциаций представлений, т. е. внутренних умозаключений или суждений. Здесь индийцы близки к Канту: в «Критике чистого разума» не отводится никакой роли умозаключению в силлогистической форме, но говорится только о суждении или внутреннем умозаключении[131].
Учитывая разномыслия новейших западных философов по вопросу о соотношении суждения и умозаключения, — Щербатской подробно излагает мнения Дж. Венна, Дж. Ст. Милля, В. Вундта, — русский индолог выражает уверенность, что индийская позиция в данном вопросе, по крайней мере, заслуживает внимания наряду с аристотелевской и современной. Он формулирует индийскую дифференциацию между этими двумя общезначимыми формами мысли как силлогизм «для себя» и силлогизм «для другого» (это различение было введено школой Дигнаги) и сопоставляет с новейшим различением аксиомы силлогизма и определением силлогизма у Венна и других логиков[132].
Еще одно различие между аристотелевским и индийским силлогизмом состоит в том, что в первом умозаключение производится от общего к частному, а во втором — от частного к частному (в приведенном примере — от данного дыма к данному огню). После второго члена («потому что холм дымится») — указания на основание для вывода — следует, в третьем члене силлогизма, указание на аналогичный случай («как в случае с жаровней») и только потом, «в качестве вспомогательной операции», припоминается общее правило о необходимой связи между средним термином (дым) и большим (огонь). В этой связи нельзя не вспомнить, считает Щербатской, как Милль и его последователи подвергли критике аристотелевский силлогизм, находя, что анализ мыслительного процесса отражен в нем некорректно, ибо в действительности мысль исходит не из общего (его мы знать не можем), но из частного в направлении частного, а общая посылка имеет только «интерпретационное значение», удобное для запоминания. Этим положениям Милля полностью соответствуют установки индийских логиков, иногда совпадающие с его формулировками почти буквально[133].
Еще одно различие между классической европейской и индийской логикой следует видеть в том, что различаемые Аристотелем фигуры силлогизма (в зависимости от места, занимаемого средним термином) и множество их разновидностей для индийской логики не были актуальными. Это понятно в связи с самой задачей индийского силлогизма — служить средством познания того, что не наблюдаемо — для реализации коей фигуры умозаключения и его разновидности ничего не дают. Напротив, для индийцев большое значение имело, входят ли в состав посылок суждения утвердительные или отрицательные: отрицательные посылки ведут к отрицательному заключению, которое есть познание небытия. Потому самое древнее деление силлогизма в Индии — деление на силлогизм сходства и различия. Другое основание деления, принятое в школе ньяя, также касается отнюдь не формальной, но содержательной стороны умозаключения: заключение делается 1) от причины к следствию, 2) от следствия к причине, 3) от общего к частному[134].
