Незначительный инцидент в отдаленном уголке привел к кризису, который теперь угрожал стабильности всего греческого мира. Пока проблема касалась лишь Эпидамна и Керкиры, она оставалась исключительно локальной, поскольку ни тот ни другой не принадлежали ни к одному из двух межгосударственных союзов, доминировавших в Греции. Но когда в дело вмешался Коринф и начал вовлекать в него членов Пелопоннесского союза, чем сподвиг Керкиру обратиться за помощью к Афинам, стала возможна широкомасштабная война. Именно осознание этой опасности побудило спартанцев присоединиться к керкирским переговорщикам и оказать поддержку в урегулировании ссоры.

Однако коринфяне не сдали позиций. Поскольку категорический отказ на виду у спартанцев был бы постыдным, они сделали встречное предложение: если керкиряне отведут свои корабли от Эпидамна, а иллирийцы отступят, коринфяне рассмотрят предложение Керкиры.

Этот замысел позволил бы коринфским войскам получить стратегическое преимущество в Эпидамне, укрепив свои позиции в городе, создав запасы провизии и приготовившись к осаде. Попытка коринфян, очевидно, была несерьезной, но керкиряне и здесь не прервали переговоры, а предложили взаимный отвод войск или перемирие на время ведения переговоров на месте. Коринфяне снова отказались, на этот раз объявив в ответ войну и отправив к Эпидамну флот из семидесяти пяти кораблей с 2000 пехотинцев. По пути они были перехвачены керкирским отрядом из восьмидесяти кораблей и потерпели сокрушительное поражение в битве при Левкимме. В тот же день Эпидамн сдался осаждавшим его керкирянам. Теперь Керкира властвовала на море и в спорном городе.

Горя желанием отомстить, коринфяне в течение следующих двух лет строили самый крупный в своей истории флот, нанимая опытных гребцов со всей Греции, включая города Афинской державы. Афиняне, по-прежнему стремившиеся не вмешиваться в конфликт, не возражали, что, возможно, укрепило веру коринфян в необоснованность заявлений керкирян о получении афинской помощи. В конце концов керкиряне отправили в Афины посольство, чтобы просить союза против Коринфа, и тем самым раскрыли все карты. Когда коринфяне узнали об этой миссии, они тоже отправили послов в Афины, «опасаясь, что объединение морских сил афинян и керкирян не позволит закончить войну на желательных для коринфян условиях» (I.31.3). Первоначальный кризис, казавшийся маленьким облачком на голубом небе, не выходивший за пределы крайнего северо-запада, всего лишь один из многих в длинной череде ссор между колонистами из Керкиры и их коринфской метрополией, теперь грозил выйти на более опасный уровень, вовлекая по крайней мере одну из великих держав греческого мира.

В сентябре 433 г. до н. э. афинское народное собрание сошлось на холме Пникс, чтобы выслушать послов из Керкиры и Коринфа. Каждый довод был высказан, услышан и обсужден в присутствии всего собрания. Те же люди, которым предстояло сражаться на любой потенциальной войне, обсуждали вопросы и определяли своими голосами курс, который следует выбрать.

Перед керкирянами стояла сложная задача. Между ними и Афинами не было прежней дружбы, а конфликт затрагивал материальные интересы Афин. Зачем афинянам заключать договор, который втянет их в войну как минимум против Коринфа, а возможно, и против всего Пелопоннесского союза? Керкиряне отстаивали моральную справедливость своего дела и законность предложенного ими соглашения, ведь Тридцатилетний мир прямо разрешал союз с нейтральной стороной. Но, как и большинство людей, афинян больше волновали вопросы безопасности и выгоды – вопросы, в которых керкиряне были готовы их удовлетворить: «Мы обладаем сильнейшим после вашего флотом» (I.33.1–2), другими словами, силой, которую можно присоединить для укрепления афинского могущества.

Однако самым мощным из доводов керкирян было воззвание к страху. Они утверждали, что Афины нуждаются в объединении, потому что война между Афинами и Пелопоннесским союзом кажется теперь неизбежной: «Лакедемоняне стремятся к войне из страха перед вами… коринфяне – ваши враги, столь влиятельные у них» (I.33.3). Поэтому Афины должны были принять союз с Керкирой из вполне практических соображений: «У эллинов есть только три значительных флота: ваш, наш и коринфский. Если вы допустите объединение двух последних флотов и если коринфяне нас покорят, то вам придется потом одновременно сражаться на море с керкирянами и пелопоннесцами. Если же вы примете нас в союз, то сможете, усилив свой флот нашими кораблями, успешно вести войну с ними» (I.36.3).

Послу коринфян было еще сложнее представить дело. Все-таки Коринф был агрессором в Эпидамне и отверг все предложения о мирном решении, идя наперекор даже рекомендациям своих союзников. Самым веским аргументом коринфян было оспаривание законности афинского договора с Керкирой. Формально Тридцатилетний мир разрешал такой союз, поскольку Керкира не принадлежала ни к одному из блоков, но коринфяне утверждали, что он нарушает дух договора, как и здравый смысл: «Если договор гласит, что каждый город, не включенный в список союзников, может по желанию присоединиться к любому союзу, то этот пункт договора не имеет в виду тех, кто вступает в союз во вред другому, а лишь тех, кто ищет защиты, не уклоняясь от своих обязательств» (I.40.2). Никто из ведших переговоры или присягавших первоначальному соглашению не мог представить себе, чтобы одна сторона одобрила союз с нейтральной стороной, находящейся в состоянии войны с другой. Коринфяне подчеркнули этот тезис простой угрозой: «Если вы пойдете с ними, то нам, разумеется, предстоит неизбежно сражаться и с вами, и с ними» (I.40.3).

Затем коринфяне опровергли утверждение керкирян о неизбежности войны. Они также напомнили афинянам о прошлых заслугах, особенно о своих действиях во время Самосского восстания, когда они помогли отговорить Спарту и Пелопоннесский союз от нападения на Афины в момент их крайней уязвимости. Они полагали, что в тот раз утвердили ключевой принцип, определяющий отношения между двумя союзами, жизненно важный для поддержания мира: невмешательство каждой стороны в сферу влияния другой. «Не принимайте же в союз керкирян наперекор нам и не защищайте их бесчинств. Такое решение будет справедливо и наиболее выгодно для вас самих» (I.43.3–4).

Однако довод коринфян был не вполне логичным. В отличие от Самоса, который являлся союзником Афин, Керкира в союзе с Коринфом не состояла, и даже самое широкое толкование договора не помешало бы афинянам помочь нейтральной стороне, подвергшейся нападению Коринфа. Приняв предложение Керкиры, Афины имели бы на это твердые законные основания. Но коринфяне были правы в более глубоком смысле: долгий мир невозможен, если одна из сторон решает содействовать нейтральным полисам в их войнах с другой стороной.

Поведение афинян с 445 г. до н. э. и на протяжении всего периода кризиса ясно показывает, что они хотели избежать войны, но Керкира представляла собой уникальную проблему. Ее поражение и выдача ее кораблей противнику привели бы к созданию пелопоннесского флота, достаточно сильного, чтобы посягнуть на афинское военно-морское превосходство, от которого зависело могущество, процветание и, более того, само выживание Афин и их державы. Хотя афинянам угрожало смертельное изменение баланса сил в результате одного почти мгновенного удара, коринфяне, похоже, были уверены, что Афины откажутся от союза с Керкирой и, как они имели смелость предположить, возможно, даже объединятся с коринфянами против Керкиры. Почему же коринфяне так просчитались? Для них Эпидамн был всего лишь локальным дельцем. Преследуя свои узкие интересы, разгоряченные давним раздражением и злобой на издевательства со стороны меньшего полиса, они недооценили значение своих действий для баланса сил в системе межгосударственных отношений. Они не предприняли никаких усилий, чтобы убедиться, что афиняне останутся в стороне, пока они будут вести войну на Керкире. Вместо этого они проигнорировали опасность и бросились вперед, надеясь, что все сложится в их пользу.