Теперь афиняне понимали, что готовиться к войне необходимо – по крайней мере, против Коринфа, при этом они по-прежнему пытались избежать втягивания Пелопоннесского союза. Еще до битвы при Сиботах афиняне прервали свою грандиозную строительную программу, чтобы сохранить финансы на случай начала военных действий. После Сибот они занялись укреплением своих позиций в северо-западной Греции, Италии и Сицилии, а следующей зимой послали ультиматум в Потидею, город на севере Эгейского моря (карта 9). Потидея входила в Афинский морской союз и в то же время являлась колонией Коринфа, необычайно близкой к городу-основателю. Зная, что коринфяне планируют отомстить, афиняне опасались, что они могут объединиться с враждебным царем соседней Македонии и поднять восстание в Потидее. Оттуда оно могло перекинуться на другие полисы и вызвать серьезные проблемы в державе.

Без каких-либо дополнительных провокаций афиняне приказали потидейцам снести стены, защищавшие их со стороны моря, выслать чиновников, которых ежегодно присылали из Коринфа, и доставить в Афины несколько заложников. Целью этого было вывести город из-под влияния Коринфа, чтобы он оказался во власти Афин. Вновь афинскую стратегию следует понимать как дипломатический ответ на назревающую проблему, промежуточный выбор из нежелательных крайностей. Бездействие могло привести к восстанию, в то время как отправка военных сил для установления физического контроля над Потидеей сделала бы город неопасным для Афин, но имела шанс сработать как провокация. Ультиматум же стал мощным сигналом для потенциальных мятежников в Потидее, оставаясь при этом вопросом державного регулирования, четко дозволенного Тридцатилетним миром.

Неудивительно, что потидейцы выступили против таких требований, и дискуссии продолжались всю зиму, пока в конечном счете афиняне не приказали командиру экспедиции, которую они ранее отправили в Македонию, «взять в Потидее заложников, заставить срыть городскую стену и зорко следить за соседними городами, чтобы те не восстали» (I.57.6). Подозрения афинян подтвердились: поддержанные коринфянами, потидейцы уже тайно обратились к Спарте с просьбой помочь им в восстании. В ответ на это спартанские эфоры пообещали вторгнуться в Аттику, если потидейцы восстанут. Что стало причиной такого переворота в политике Спарты?

МЕГАРСКОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ[8]

В ту же зиму 433/432 г. до н. э. (в непосредственной хронологической близости от ультиматума Потидее, но до или после – неясно) афиняне приняли постановление, преграждавшее мегарцам путь в гавани Афинской державы и на афинскую Агору. Экономическое эмбарго порой используется в современном мире как орудие дипломатии, как средство принуждения, не требующее военных действий. Однако в Древнем мире мы не знаем ни одного более раннего случая применения эмбарго в мирное время.

Это, безусловно, было еще одним нововведением Перикла, поскольку современники винили в войне этот указ и лично Перикла как человека, издавшего его, но сам он упорно отстаивал постановление до конца, даже когда оно, казалось, стало единственным фактором войны и мира. Почему афинский лидер ввел эмбарго и почему он и большинство афинских граждан одобряли и придерживались его? Исследователи по-разному толкуют это решение: как акт экономического империализма; как механизм, служащий для преднамеренной провокации войны; как манифест о неповиновении Пелопоннесскому союзу; как попытку разозлить спартанцев, чтобы те нарушили договор; даже как первое мероприятие в рамках реальной войны. Официальное объяснение указа гласило, что его появление было вызвано мегарцами, которые возделывали священные земли, оспариваемые афинянами, незаконно вторгались на пограничные территории и укрывали беглых рабов.

Однако при внимательном рассмотрении современные теории не выдерживают критики, а претензии древних можно отбросить как простой предлог. Истинная цель мегарского указа заключалась в умеренном наращивании дипломатического давления, которое бы помогло предотвратить распространение войны на союзников Коринфа, наказав Мегары за их действия при Левкимме и Сиботах. Коринфяне могли добиться успеха лишь в том случае, если бы им удалось убедить других пелопоннесцев, в особенности Спарту, присоединиться к борьбе. Ранее Мегары не только досадили Афинам, но и бросили вызов спартанцам, послав помощь Коринфу при Левкимме и Сиботских островах, даже когда большинство союзников-пелопоннесцев высказались против. Со временем эти полисы могли бы примкнуть к коринфянам в очередной схватке с Афинами; если бы достаточное их число решилось на такой шаг, сами спартанцы могли бы остаться в стороне, лишь рискуя своим лидерством в союзе и собственной безопасностью.

И опять решение афинян следует рассматривать как срединный путь. Бездействие могло побудить Мегары и другие полисы помочь Коринфу. Нападение на город военными силами нарушило бы договор и втянуло бы Спарту в войну против Афин. Эмбарго, напротив, не ставило Мегары на колени и не причиняло им серьезного вреда. Оно должно было создать неудобства большинству мегарцев и нанести значительный ущерб тем, чье процветание зависело от торговли с Афинами и их державой, – некоторые из них, без сомнения, были членами олигархического совета, управлявшего городом. Наказание также могло убедить Мегары не ввязываться в будущие неприятности и послужить предупреждением для других торговых государств, что они не застрахованы от афинского возмездия даже в период официального мира.

Однако мегарское постановление не было лишено рисков. Мегарцы наверняка обратились бы с жалобами к спартанцам, которые, возможно, сочли бы себя обязанными прийти на помощь. Но спартанцы также легко могли отказаться, ведь постановление не нарушало договор, никак не затрагивающий торговые или экономические отношения. Кроме того, Перикл был близким другом Архидама, на тот момент единственного царя в Спарте (Плистоанакт был отправлен в изгнание в 445 г. до н. э.). Он знал, что Архидам выступает за мир, и мог рассчитывать, что спартанский лидер поймет его собственные мирные намерения и сдержанные цели постановления и, в свою очередь, поможет другим спартанцам понять их. Хотя Перикл был прав в своей оценке Архидама, он недооценил пыл некоторых спартанцев, пробужденный в них чередой событий, произошедших после заключения союза с Керкирой.

Обещание спартанских эфоров потидейцам вторгнуться в Аттику было тайным, оно не было одобрено спартанским народным собранием, и Спарта не сдержала его, когда весной 432 г. до н. э. потидейцы подняли мятеж. Ни царь, ни большинство соплеменников еще не были готовы к войне, но влиятельная фракция стремилась изменить их настрой.

Афинских войск, отправленных для предотвращения мятежа в Потидее, оказалось недостаточно, и прибыли они слишком поздно, чтобы принести пользу. Коринфяне не осмелились послать официальную экспедицию на помощь восставшим, что было бы формальным нарушением договора. Вместо этого они организовали корпус «добровольцев» под командованием коринфского стратега, который возглавил отряд из коринфян и наемников-пелопоннесцев. Афиняне тем временем заключили мир с Македонией, чтобы освободить свои силы, задействованные там, и использовать их против Потидеи, а также направили дополнительные подкрепления из Афин. К лету 432 г. до н. э. крупный контингент воинов и кораблей окружил город и начал осаду, которая продолжалась более двух лет и стоила колоссальных денег.

После осады Потидеи и ожесточенного протеста мегарцев против афинского эмбарго коринфяне перестали быть единственной стороной, имеющей счеты с Афинами{4}. Поэтому они призвали все полисы, имевшие какие-либо претензии к Афинам, оказать давление на спартанцев. Наконец, в июле 432 г. до н. э. эфоры созвали в Спарте народное собрание, объявив, что приглашают всякий союзный полис, недовольный Афинами, прибыть в Спарту и высказаться. Это был единственный известный случай, когда союзников пригласили выступить на спартанском народном собрании, а не на собрании Пелопоннесского союза. То, что спартанцы прибегли к этой необычной процедуре, показывает, сколь по-прежнему малым было летом 432 г. до н. э. их желание воевать.