Предложение спартанцев убедило многих афинян, сомневавшихся в разумности решения о вступлении полиса в войну только из-за мегарского указа, который изначально был все же лишь тактическим маневром и сам по себе, конечно, не стоил того, чтобы из-за него воевать. Но Перикл оставался непреклонен, настаивая на третейском суде, предусмотренном договором, хотя и не мог игнорировать давление тех, кто ждал ответа. Это вылилось в постановление с официальными обвинениями в событиях, якобы спровоцировавших эмбарго; оно было направлено в Мегары и Спарту в защиту афинских действий. «Это постановление составлено Периклом; оно имело целью справедливое и мягкое решение спора», – говорит Плутарх (Перикл 30.3). Перикл объяснил свой отказ отменить эмбарго ссылкой на неясный афинский закон, запрещавший ему снимать табличку, на которой был начертан указ. Спартанцы возразили: «А ты не уничтожай доску, а только переверни ее: ведь нет закона, запрещающего это» (Перикл 30.1–3), но Перикл держался твердо, и большинство было с ним.

Наконец спартанцы прислали ультиматум: «Лакедемоняне желают мира, и мир будет, если вы признаете независимость эллинов» (I.139.3). Это было равносильно требованию роспуска Афинской державы, и Перикл предпочел бы, чтобы спор в афинском народном собрании сосредоточился на этом явно неприемлемом предписании, но его оппонентам удалось определить условия дебатов. «Тогда афиняне созвали по этому вопросу народное собрание, и было решено, обсудив все обстоятельства, дать лакедемонянам окончательный ответ. Мнения многочисленных ораторов, выступавших на собрании, разделились: одни были за войну, между тем как другие считали, что мегарское постановление не должно быть помехой миру и его следует отменить» (I.139.3–4).

Защита Периклом своей политики, публично опиравшаяся на нечто такое, что может показаться юридической формальностью, на самом деле имела гораздо более фундаментальное основание. Спартанцы последовательно отказывались подчиниться третейскому суду, как того требовал договор, и вместо этого пытались добиться своего угрозами или силой. «Они предпочитали решать споры силой оружия, нежели путем переговоров. И вот ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с повелениями. ‹…› Если же вы решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует обращаться как с равными» (I.140.3, 6). Перикл был готов уступить по любому конкретному вопросу; если бы спартанцы обратились в третейский суд, он был бы вынужден согласиться с его решением. Однако он не мог смириться с прямым вмешательством спартанцев в дела Афинской державы в Потидее и на Эгине или в афинскую торговую и державную политику, представленную в мегарском постановлении. Эта уступка фактически означала бы, что гегемония Афин в Эгейском море и их контроль над собственным государством невозможны без разрешения спартанцев. Если бы афиняне поддались нынешним угрозам, они отказались бы от своих претензий на равенство и стали бы объектом шантажа в будущем. Перикл отчетливо сформулировал эту опасность в своей речи к народному собранию:

Многим спартанцам, да и некоторым афинянам, наверное, было трудно понять, почему это пустячное постановление заслуживает боевых действий. Оправдана ли была позиция Афин? Рассматриваемые претензии на самом деле были важны лишь постольку, поскольку они относились к ссоре между Афинами и Спартой; единственное неоспоримое требование Спарты не содержало ничего существенного или стратегически значимого. Если бы афиняне отозвали мегарское постановление, кризис, вероятно, был бы предотвращен, а впоследствии ряд обстоятельств мог бы способствовать поддержанию мира. Предательство Спарты в отношении Коринфа, несомненно, привело бы к охлаждению между этими двумя полисами и, возможно, даже к разрыву, достаточно серьезному для того, чтобы отвлечь спартанцев от конфликта с Афинами. На Пелопоннесе могли также возникнуть и другие проблемы, как это уже случалось в прошлом. Чем дольше сохранялся мир, тем больше было шансов, что все примирятся со сложившимся статус-кво.

В то же время одна из спартанских фракций, существовавшая по меньшей мере полвека, оставалась ревнивой и подозрительной по отношению к афинянам и неумолимо враждебной к их державе. Сговорчивость Афин могла бы на некоторое время успокоить страхи большинства спартанцев, но враги Афин не перестали бы выполнять роль подрывных сил. Уступка в 431 г. до н. э. могла лишь поощрить еще бóльшую неуступчивость спартанцев и сделать войну еще более вероятной.

Эти соображения были главными для Перикла, но его решение также зависело от стратегии, которую он избрал для ведения войны. Стратегия – это не просто дело военного планирования, как, например, тактика. Народы и их лидеры обращаются к войне для достижения своих целей, когда другие средства не помогают, и формулируют стратегию, которая, по их мнению, позволит достичь этих целей силой оружия. Однако до начала войны различные стратегии могут иметь разное влияние на принятие как раз тех решений, которые приведут к войне или позволят ее избежать. Во время кризиса 432–431 гг. до н. э. и Спарта, и Афины выбрали стратегии, которые невольно способствовали войне.

Привычная манера ведения боевых действий между греческими полисами заключалась в том, что одна фаланга вступала на вражескую территорию, где ее встречала фаланга противника. Две армии сталкивались, и в течение одного дня решался вопрос, из-за которого разгорелся конфликт. Поскольку силы Спарты значительно превосходили силы афинян, у спартанцев были все основания верить в победу, если афиняне вступят с ними в обычную схватку, а большинство спартанцев не сомневались, что так и будет. В случае же, если бы афиняне избрали другой план действий, спартанцы рассчитывали, что один, два, три года разорения афинской территории приведут либо к решающему сражению, которого они добивались, либо к капитуляции афинян. В начале войны спартанцы, как и остальные греки, были убеждены, что эта простая наступательная стратегия гарантирует быструю и решительную победу. Если бы они полагали, что им придется вести долгую, трудную, дорогостоящую войну с неопределенным исходом, в чем их пытались убедить афиняне и Архидам, они, возможно, действовали бы иначе.

Однако Перикл разработал новую стратегию, которая стала возможной благодаря уникальному характеру и масштабам афинского могущества. Флот афинян позволял им править державой, приносившей доход, с помощью которого они могли как поддерживать свое превосходство на море, так и обменивать и приобретать необходимые товары. Хотя земли и посевы Аттики были уязвимы для нападений, Перикл практически превратил сами Афины в остров, построив Длинные стены, которые соединили город с портом и военно-морской базой в Пирее. Учитывая состояние осадного дела в Греции тех лет, взять эти стены было невозможно, так что, если бы афиняне решили отойти за них, они могли бы оставаться там в безопасности и спартанцы не сумели бы ни подобраться к ним, ни победить их.

Стратегия Перикла, которую Афины применяли, пока он был жив, была в основном оборонительной, хотя и содержала некоторые сдержанно-наступательные элементы. Он «предсказывал афинянам победу, если они не вступят в бой с врагом в открытом поле, а вместо этого будут укреплять свое морское могущество и во время войны не станут расширять своих владений, подвергая опасности самое существование родного города» (II.65.7). Поэтому они должны были отказаться от сражения на суше, покинуть сельскую местность и отступить за свои стены, пока спартанцы безрезультатно опустошают их поля. Тем временем афинский флот предпринял бы серию рейдов к побережью Пелопоннеса, но не для того, чтобы всерьез навредить, а просто чтобы досадить врагу и дать ему понять, какой ущерб могут нанести афиняне, если захотят. Замысел состоял в том, чтобы продемонстрировать спартанцам и их союзникам, что те бессильны победить Афины, и истощить их психологически, а не физически или материально. Естественные разногласия в шаткой организации Пелопоннесского союза, например между более уязвимыми прибрежными полисами и более защищенными внутренними, проявились бы в разорительных стычках. Вскоре стало бы очевидно, что пелопоннесцы не смогут победить, и был бы заключен мир. Полностью дискредитированная спартанская военная фракция уступила бы власть благоразумной стороне, которая оберегала мир с 446–445 гг. до н. э. И тогда Афины могли бы с нетерпением ждать наступления эпохи мира, куда более прочного, основанного на осознании противником своей неспособности одержать победу.