И тут же, без перехода от рейхстага — о Соне. Она вчера приходила без вызова, без назначения врача… Вдруг сама утром: «С Первым мая!» Просто так пришла, представляешь? Просто так! Алик в это время (надо же — такое счастливое совпадение!) встал с постели позавтракать — оделся, как положено, и слышит: звонок! Сам подошел к двери и так поразился, что не мог отворить, — Соня через щелку сказала: «С Первым мая!» Только тогда Алик распахнул дверь. Она вошла и села вот на этот стул (ай, не сдвинь его! Он так и стоит, как Соня оставила… Ты, Егор, на другой садись…). На этот стул села и сказала, что живет недалеко, на Елоховской площади — никогда не говорила, где живет, а тут вдруг сказала. Вышла, говорит, из ворот, и вспомнила довоенное Первое мая и пошла к центру, и увидела дом Алика, и зашла поздравить. У нее же сто больных, а она зашла к нему! И сидела на этом стуле! Понимаешь ты, Егорий! А наши рейхстаг взяли! Эх, Егор, черт!.. Соня согласилась выпить чаю… Алик открыл шкаф и достал чашку. Она пила из этой чашки… А как она смеется! Просто красавица она неописуемая! Сама пришла поздравить! Пробыла больше часа! Алик уверен, что в это время как раз и брали рейхстаг, в те самые минуты, когда Соня тут была.
И тут за окном раскатился залп салюта.
Егор бросился включать радио.
— Это Берлин, — сказал Алик.
Читали приказ о разгроме группировки около Берлина.
Распахнув окно, они глядели, как двор заполняется зеленым и красным светом и чернотой. Огней отсюда не видно — только дрожащий свет, сочащийся в темный колодец двора.
Когда салют погас, Алик не смог отойти от подоконника. Боль прихватила. Егор помог ему, согнувшемуся пополам, кое-как перебраться на кушетку.
Лечь он не сумел — сидел, уперев локти в стул, и постанывал сквозь зубы.
— Лезет, сволочь… Нашел время, гад… Хозяина твоего добивают, а ты лезешь…
Егор присел рядом на корточках, не зная, чем помочь.
По радио музыка торжественная — значит, еще что-то ожидается.
И смолкло вдруг, затихло. Только Алик прерывисто дышит.
И голос радио захлебывающийся: войска Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов овладели Берлином!
Алик застонал, заметался… Потом распрямился медленно, пошарил под гимнастеркой, сморщился… И с улыбкой замученной протянул руку Егору. В пальцах — чуть заметная черная иголочка с изорванными краями.
Встал, опираясь на плечо Егора, подошел к окну, где уже брезжил свет салюта за Берлин, протянул пальцы к подоконнику и выбросил осколок в красное сияние.
53
С утра в метро, в университете, на улице упорно поговаривали, что-де война кончилась еще вчера, седьмого мая, и непонятно, почему не сообщают…
Егор давно решил верить только радио, но от утреннего нынешнего слуха делалось тревожно и сладко.
Никаких подтверждений не было весь день.
К вечеру, выглянув из читальни в окно, он увидел у ворот большую толпу. Репродуктор на крыше молчал; непонятно, почему собрались… Егор мигом слетел вниз.
Сеял дождичек (уже третий день не утихали то грозовые ливни, то изморось). Пехотный капитан посреди толпы читал вслух «Вечерку». Его совсем стиснули, он поднял газету над головой. Егор не ухватил слов — капитан кончил, и вокруг зашумели:
— Сначала читайте!
— Еще раз!
Капитан сложил газету.
— Я три раза читал, больше не могу. Берите — сами читайте!
Отдал газету, с трудом полез из толпы.
«Вечерка» взлетела над головой девушки. Она звонко и радостно принялась выкрикивать каждое слово:
— «Германское… радио… передало… седьмого… мая… из… Фленсбурга… что… Дениц… отдал… приказ… о… безоговорочной… капитуляции (тут девушка закричала тонко, с визгом еще раз: «о безоговорочной капитуляции!») …всех… сражающихся… германских… войск…»
Закончив читать, она помахала газетой и передала соседке, и новый голос повторил то же самое, и Егор и все кругом еще раз выслушали небольшую эту заметку и потом еще и еще. Читали по-всякому: кто нараспев, как стихи, кто рубил, кто мямлил про себя, кто тараторил, кто запинался и всхлипывал, кто тянул… Но всякого слушали заново, и каждый раз все звучало словно впервые.
Вернувшись в читалку, он шепотком рассказал об услышанном Казарину.
Кругом насторожились.
— Громче!
— Слышней скажи!
— Встань и скажи как следует — чего шепчешь!
Переполошились, сгрудились вокруг и тут же кинулись вниз, где газета еще переходила из рук в руки…
Веры не было в тот день. Егор целую неделю не видел ее после первого своего провожания…
54
Эта ночь как бредовое забытье: чуть начинал проваливаться в напряженный сон — тотчас просыпался, прислушивался, и само всплывало: скоро, скоро… сегодня… Но не называл, что́ ждется, суеверно берег это слово…
В один из мигов такого забытья — стук в дверь и срывающийся голос… Непонятно что кричат… Но в следующий миг он понял: кричат «УРА!», и узнал голос Аллы. Вскочил, в темноте нащупал розетку, включил радио.
Передавали сообщение о безоговорочной капитуляции Германии. Было два часа двенадцать минут ночи девятого мая.
Одевался Егор, сунув голову в тарелку репродуктора…
Мамины руки на плечах, на шее… Обернулся… Лицо ее в утреннем сумраке, дрожащие губы.
— Неужели дождались…
Прижалась к груди, Егор щекой — к ее волосам.
Бабушка рядом оказалась.
— Кончилось… кончилось… Слава те, господи… — Перекрестилась темной рукой в полутьме, стала крестить Егора и маму.
— Как-то наш там теперь?.. Неужто жив остался…
Они вспоминали отца, и тайная тревога не давала порадоваться в полную силу. Письмо было две недели назад…
Стукнул костыль в дверь.
Завьялов. Новый мундир со всеми орденами.
— С Победой! — Расцеловался с мамой, с бабушкой.
— Егоров, с Победой, друг! — Обнял, костыль полетел на пол, капитан потерял равновесие, всей тяжестью навалился, и Егору было радостно поддержать его, помочь встать как следует и подать костыль.
Алла в невообразимом синем с огромными чайками халате. Она тоже со всеми расцеловалась, и Егора — в губы, и поцелуй ее был чист как праздник.
С первого мига, услышав радио, Егор думал о том, что надо тотчас бежать к Алику. Одевшись, хотел броситься к нему… И вот путь перегородили такие препятствия… Радостные непредвиденные препятствия… Он не мог их одолеть, да и не хотел одолевать.
Вместе со всеми пошел по квартире поздравлять.
Лишь в четвертом часу утра выбрался из дома.
Небо в низких тучах с просветами. Холодный ветер. Дворничиха в госпитально-белом фартуке (откуда такой нарядный? С довоенного времени остался?) несла целый сноп флагов.
Незнакомый старик плелся, опираясь на палку.
— Ну, как там народ, собирается? — после поздравлений спросил Егора и молодым голосом добавил: — Такого-то праздника, парень, не было никогда!
Улица пустынна. Лишь дворники вывешивают флаги и слышно: откуда-то со дворов кричат «Ура!».
Навстречу попались несколько прохожих, и с каждым, как с давним знакомым, Егор обнимался и поздравлял.
У Басманного переулка на другой стороне улицы — компания человек десять. Завидев Егора, закричали: «С ПОБЕДОЙ!», побежали навстречу, окружили, и оказавшаяся рядом девушка крикнула: «Целоваться!» — обняла его и поцеловала в губы, и все захлопали в ладоши. Егор не сдержал слезы и увидел, что девушка тоже плачет от радости.
Алик сам открыл. Обнявшись, они стояли в дверях. По радио в который раз читали сообщение.
Наталья Петровна поминутно вытирала глаза, места не находила, не знала, за что приняться… Она шепнула Егору, что Алика кладут в госпиталь, ему нельзя вставать с постели… И робко просила поминутно:
— Будет, Алик, будет… Походил — и отдохни теперь…
— Мамочка, в такой день лежать! Егорий, что на улице — рассказывай!
Да, видно, нехорошо ему — скоро сам прилег на кушетку, а потом перебрался в постель.
