— У тебя ж есть гитара, Алька! Давай гитару! — Егор стал перебирать невидимые струны и нарочито гнусаво запел:
Синеет море за бульваром,
Сирень над городом цветет,
И Александр берет гита-а-ару
И жутким голосом поет…
Алик в расстройстве стукнул по столу ладонью:
— Что ж не предупредил? Отдал я гитару…
— Кому?
— Женьке отдал…
— С шестого этажа? Идем, отберем! — решительно вскочил Егор.
Алик поднялся из-за стола.
Но в коридоре на их голоса тотчас появилась Наталья Петровна и запретила Алику выходить на холодную лестницу. Тот не стал спорить. Егор даже обрадовался, что идти одному.
Выскочил в темноту, спотыкаясь, поднялся на шестой, нащупал дверь. Смутно слышен патефон, голоса, женщина хохочет. Смех показался знакомым, но Егор тут же забыл об этом и пошарил звонок.
Открыли не скоро. Егор почувствовал, что дверь распахнулась бесшумно, и никого не увидел — за ней такой же мрак, как и на лестнице.
— Вам кого?
— Мне Женю, я от Алика.
Оказалось, это сам Женька. Увлек за собой в темноту.
Егору сначала почудилось, что комната пуста: шипенье патефона и голоса странным образом висят в воздухе сами по себе… В углу — нарисованная на листе бумаги елка, тускло освещена гирляндой из разноцветных автомобильных лампочек. Свет так неверен, что сначала ничего больше не виделось. Но тут же различился стол, отодвинутый в другой угол, и сидящие за ним люди.
Женька подтолкнул к столу.
— С нами, с нами! За победу! За Новый год!
Егор пробовал отказаться, но, разумеется, ничего из этого не вышло. Звякнула посуда; на погонах блеснули звездочки капитана, протянувшего стакан…
В полутьме они встретились взглядами; Егору показалось — капитан, взглянув на него, отшатнулся и расплескал на китель, что-то забормотал. Видно, был сильно пьян.
— Нет, нет, не стоя, сядь с нами, посиди! — потянул Женька и втиснул Егора на диван. — Теперь пей.
Егор не сделал и глотка — задохнулся, глаза слезами замутило, ничего не мог понять…
— Это спирт, запивай быстрей! — Женька сунул кружку с ледяной водой.
Стерев слезы и отдышавшись, Егор посмотрел на соседку, к которой был притиснут. Алла…
— Какая встреча! — захохотала она. — Егор! Это ж Егор — из нашей квартиры! Ой, не могу!
Капитан, сидевший по другую сторону от Аллы, как-то странно кашлянул — или поперхнулся — и спросил удивленно:
— Что? Егоров?
— Не Егоров, а Егор! — капризно поправила Алла.
Капитан пробормотал что-то, налил себе и выпил. Потом с напускным весельем закричал:
— Я ревную! Где моя пушка?
Егор все это смутно слышал, он сжался в уголке дивана, не мог двинуться. Полное бедро соседки придавилось к нему; и дыхание срывалось, в голове — горячая муть, и лицо горит, и дрожь.
— Пока вы, капитан, достаете пушку, я поухаживаю за соседом, очень воспитанным молодым человеком, чего о вас не скажешь.
Она повернулась и, невольно толкнув Егора грудью, принялась наполнять его тарелку из банок, поблескивавших на столе.
Безумие, колдовство… Ляля ждет, Алик… А он с Аллой все забыл… Пересиливая себя, попробовал отстраниться, но получилось так, что еще тесней прижался. И тут соседка обняла его и покровительственно, с шутливой строгостью приказала закусывать. Егор в тумане, в забытьи подцепил кусок бекона, жевал, но вкуса не чувствовал, будто во рту парафин.
— Получше закусывай — не опьяней. Чего еще хочешь? Вот рыбка, хочешь?
Подбадривая, она сильно прижала его к себе и слегка потрепала по голове.
Это было выше сил.
— Женя, мне гитару… — Егор одними губами сказал — горло пересохло и саднило.
— Гитару, гитару! — подхватила Алла. — Ты играешь, Егор? Вот не знала! Сыграй, а мы споем! «Бьется в тесной печурке огонь» знаешь? Капитан, запевайте же!
Где-то над головой прогудела гитара, которую Женька достал из полутьмы.
— Это Алик… Там Ляля… А я не…
— Как? Ты не играешь? — капризно протянула Алла.
Егор с трудом выдернулся с дивана и только тогда мельком увидел, что за столом, оказывается, полно народу…
— Ты оставляешь нас без гитары? — продолжала капризничать Алла. — Капитан… сделайте же что-нибудь…
— Р-р-рядовой Егоров! — прогремел капитан. — Пр-р-риказываю играть! Запе-вай!
— Я не Егоров, я…
— Не р-р-рассуждать! Р-разговорчики, понимаете ли…
Алла зашлась в хохоте.
— Не могу! Ха-ха-ха! Мне дурно. Воды! Где вода? В кружке? Это ж спирт!
И тут капитан сжал голову, уперся локтями в стол и застонал. Шум сразу стих. Слышался только сдавленный стон. Поняв, что привлек внимание, капитан замолчал, откинулся к спинке дивана.
— Что ты? — испугалась Алла.
— Ничего, так… — И махнул Егору: — Иди!
Обхватил Аллу, впился в губы.
Ее смех наполнил комнату, выкатился вслед за Егором на лестницу.
— Как себя Алик чувствует? — спросил Женька. — К нам подняться не сможет?.. Тогда мы попозже сами придем. Сейчас с бабами поиграем и придем. У вас бабы есть? Одолжим…
Хотелось поскорей уйти. Хотелось уйти тем сильней, чем неудержимей желалось принять стыдное предложение… Ну что за парень этот Женька, будто все перевидал, все ему просто и ясно…
Дверь захлопнулась, а Егор все стоял у порога, не мог сдвинуться. Смятенность, крутоверть, карусель какая-то; все слетело с привычных мест, обнажилось, выставилось напоказ…
Из-за двери — хохот Аллы, жирный, голый хохот.
Прижал гитару к груди, и она жалобно тенькнула, и звон ее — о друге, о Ляле… Егор понял, как далеко отнесло его от них… Навалившаяся мутная чувственность была мучительна, хотелось стряхнуть ее, но она не поддавалась. Егор осторожно спускался, придерживаясь за перила. Хохот отдалялся, и все ж слышался…
На пятом этаже остановился перед дверью — ждал, пока ослабнет постыдное притяжение, пока останется просто тьма и тишина и хоть немножко вернется недавняя чистая радость.
Вошел в комнату, и все казалось, что друзья догадываются… Почудилась даже отчужденность… Но это ему так мерещилось.
Ляля вскочила, радостно ударила в ладоши:
— Гитара! Ура!
Взяла нетерпеливо, принялась настраивать, посерьезнела; склонилась, прислушиваясь, волосы закрыли лицо.
Как хорошо, что ничего не изменилось! И Алик, и Ляля прежние, и комната как была… И голос гитары не похож на шипенье патефона… Егор встал около друга, положил руку ему на плечо и смотрел на Лялю — и проникался прекрасным общим их соединением.
Лицо Ляли светится через упавшие волосы. Вот она их вбок откинула, прижала струны ладонью — и стала тишина.
Она пела цыганские песни, но Егор сначала почти не слышал ее — просто радовался, что ушел о т т у д а, хотя какой-то частицей еще оставался т а м. Душа не принимала обнаженной простоты отношений, с которой только что столкнулся. Егор пугался этой простоты, не хотел, бежал, хотя что-то внутреннее, требовательное тянулось к ней и желало ее…
Потом Ляля запела Вертинского — и, как в прошлый раз, проснулось болезненное чувство нереальности, странным миражом заколебались картины придуманной жизни… И почему-то сейчас условность эта, нарочитость непонятным образом сомкнулась с той упрощенностью, от которой он убежал… Егор не мог понять, в чем сходство, почему… Он слушал Лялю, и неосознанная тревога теплилась в глубине, мешала радости, которой он так хотел…
Наталья Петровна заглянула сказать, что чай поспел, и они вскоре опять сели за стол, и Егор почувствовал себя спокойней.
Ляля сама разрезала торт. Попробовали и в один голос принялись хвалить. Кулинарное чудо — ни больше ни меньше!
— Ну не томите, голубушка, раскройте секрет! — придерживая надтреснутое блюдечко, Наталья Петровна смаковала и рассматривала свой кусочек.
Ляля не сразу рассказала — наслаждалась произведенным впечатлением. Только положив каждому по второму кусочку, с удовольствием принялась за рецепт:
