– Все! – обрадовалась та, – Черёмушка!

Не отрываясь от миски, Черёмушка весело завиляла хвостом.

– Черемуха же белая, – нехотя возразила Эсми.

– А у нас – черная, – засмеялась Полина.

– И потом, не черемуха, а Черная Мушка. Никто не догадается, а мы в курсе. И ей нравится. Надо же, как я угадала!

– Это ты с курицей угадала, – проворчала Эсми и начала неторопливо умываться.

На следующее утро Полина проснулась с тяжелым чувством, что не может вспомнить что-то очень важное. И на другой день это ощущение не отпускало ее. Полина ходила, как потерянная, в поисках чего-то забытого, утраченного, несделанного. Она пыталась расспросить Аппу, но та почему-то молчала, не отзываясь на вопросы.

На работе тоже не клеилось. Все валилось из рук, терялось и исчезало. Полина работала в институтской библиотеке не так давно, но будучи немного старше своих коллег, недавних школьников, она чувствовала себя ответственной за результаты, и единственная из всего коллектива пожилая дама, называя ее по имени-отчеству и призывая к степенности и солидности, веско добавляла: «Статус, Полина Викторовна, статус и авторитет!» Полина знала ее уже достаточно хорошо – во всяком случае, настолько, чтобы привыкнуть к манерным высказываниям и воспринимать их как особенности сложившихся взаимоотношений, а не как повод к недоумению и ерничеству.

«Я о чем-то забыла, что-то не сделала. Может быть картотекой надо заняться? Может Людмиле Витальевне что-то обещала?» – думала Полина, ненароком поглядывая на пожилую коллегу, сосредоточенно работавшую с документацией.

– Не припомню, дорогая, – ответила та на осторожно заданный вопрос. И, поправляя очки, добавила вкрадчивым голосом: – Но если вас не затруднит помочь мне с этими бесконечными отчетами, буду вам очень признательна, девушка.

Полина охотно включилась в нудную бумажную работу, надеясь хоть немного отвлечься. Она аккуратно заполняла бланки, находила и выписывала нужные цифры, подбивала итоги, но это не помогало. В мозгу по-прежнему бился навязчивый вопрос «что я забыла?», вызывая ноющую головную боль и отражаясь на лице непомерной сосредоточенностью и печалью.

Сидевшая напротив Людмила Витальевна, несколько раз взглянула на нее с тревогой и, в конце концов, не выдержав, сняла очки и разразилась озабоченной тирадой.

– На вас, Полина Викторовна, смотреть больно! Вы второй день, как в воду опущенная. Вы молоды, хороши собой. Откуда столько тоски и беспокойства? Что-то не так в молодой семье? Может быть, Полиночка, вы нуждаетесь в нескольких свободных днях для решения личных проблем? Не стесняйтесь, скажите. Я предоставлю вам необходимые отгулы. У вас их предостаточно.

Полина с готовностью улыбнулась, поблагодарила, сказала, что в ее жизни все хорошо и, посмотрев в окно, подумала, что какие-то слова Людмилы Витальевны цепляют и подталкивают к нужным действиям, но, так и не поняв, какие именно, опять вернулась к бумажной рутине отчетности.

Вечером, придя домой, Полина все еще пыталась понять, что так задело ее в словах коллеги.

– Взять несколько дней отгулов? Хорошая мысль, но… Еще что-то было сказано…

Неприкаянно походив по квартире, Полина, наконец, отвлеклась от навязчивых мыслей и занялась любимыми домочадцами. Покормила их, приласкала мурлычущую Эсми, на время ставшую обычной домашней кошкой, потрепала по холке восторженную Черёмушку и, ненадолго выйдя с ней прогуляться по дождливой вечерней улице, вернулась домой продрогшая и уставшая.

– Утро вечера… – сказала она то ли себе, то ли задремавшей на кухне кошке и пошла в спальню. Сняв с постели стеганное светлое покрывало и ощутив на теле холодок шелка ночной рубашки, она, подумав, завернулась еще в теплый мягкий халат и нырнула под одеяло.

– Пусть мне приснится мой любимый… – прошептала Полина, засыпая.

Наполняя собою город, ночь за окном растеклась шумом пронзительного ветра, скрипом качающихся оголенных ветвей и негромким гулом редких запоздалых автомобилей.

Неслышно спрыгнув с подоконника, Эсмеральда не торопясь прошла в спальню. Плавно обходя малозаметные в темноте мебельные силуэты, она подошла к занавешенному окну и, зацепив пышным хвостом мягкую ткань, аккуратно потянула ее за собой, отодвигая штору в сторону и впуская в комнату свет полнолуния.

Тонкий лучик острой иголочкой прошелся по светлым обоям, неспешно скользнул по уютному широкому креслу и, наконец, добрался до постели Полины. Эсмеральда легко вспрыгнула на одеяло и, словно ведя за собой холодный лунный отблеск, осторожно ступая, пошла к изголовью и улеглась пышным клубочком рядом с головой спящей хозяйки. Робкий луч слегка коснулся Полиной руки и словно, наконец, решившись, метнулся вверх и лег серебристой лентой ей на лицо.

С глубоким вздохом Полина села в кровати.

– Ну конечно! «Как в воду опущенная». Я все поняла, все вспомнила. Мальчишка в парке! Это была не метафора! Как мы могли оставить его там?! Он же человек, подросток, еще почти ребенок. Плохой ребенок, невоспитанный, злой, агрессивный. Хулиган даже! Но это не дает нам права смешивать его с грязью. И потом, цифры над его головой… Я должна была спасти его, а вместо этого… Мы же его утопили?!

– Ты не забыла? Он едва не задушил тебя, – возразил шелестящий голос.

– Но так же тоже нельзя. Это самосуд, – растерялась Полина.

– Это наказание! – все так же тихо ответила Аппа.

– Наказание? Не слишком ли жестоко? Он намеривался, но все же не сделал, – неуверенно проговорила Полины.

– Потому, что рядом с тобой была я, – отчеканил голос.

И тут, колыхнувшись неясной тенью, Аппалинария вышла из угла и остановилась посреди комнаты. Лицо ее не было закрыто капюшоном, но Полина, глядя на нее, не испытывала ни радости, ни удивления. Они смотрели друг на друга словно, были знакомы всю жизнь. За спиной Аппы мерцало окно, окрашенное ночным небом, и огромная луна светилась у нее над головой.

– И что? Надо, чтобы сделал? Какие поступки он должен совершить, сколько загубить жизней, чтобы наказание стало заслуженным? А как быть потом с этими жизнями? Положить их на алтарь познания его неразгаданной натуры? А если он повинится, раскается? Тогда и вовсе о них забыть?

Голос звучал тихо, неторопливо, но чрезвычайно четко. Каждое слово прорисовывалось в воздухе яркими буквами, зависало на мгновение и постепенно угасало, переливаясь серебристыми бликами.

Полина неподвижно сидела в постели, растерянно поглядывая на тревожное мерцание, и не знала, чем возразить.

– Это наказание, – машинально повторила она еще раз. Потом, резко выпрямившись и подняв голову, настойчиво произнесла: – Он его заслужил. Он его получил. И он его отработал. Сейчас же едем туда, и ты вернешь его к человеческой жизни.

– Ты ему вечностью пригрозила, – напомнила Аппалинария.

– Вот это точно была метафора. Едем немедленно, – решительным голосом ответила Полина.

– Хорошо, – легко согласилась Аппа.

Полина уже собиралась откинуть одеяло, чтобы встать с кровати, но Эсмеральда, прыгнув ей на колени, грациозно потянулась во всю силу своей кошачьей гибкости и спросила:

– А на часы смотреть будем? Сейчас два часа ночи…

Полина охнула и застыла. Кошка встала на задние лапки и, положив передние ей на плечи, мягко толкнула обратно на подушку. Погрузившись в уют теплой постели, Полина неторопливо повернулась на бок и тут же закрыла глаза. Сон будто и не покидал ее.

Луна аккуратно спряталась за крышу высотного соседнего дома, и в просвете раздвинутых штор тихо замерцало звездное небо.

– И зачем вообще куда-то ехать? – чуть слышно произнесла Аппалинария, растворяясь в полумраке уснувшей квартиры.

Загулявший пьяненький мужичонка, идущий неуверенной походкой вдоль шаткого частокола, остановившись, чертыхнулся. Мотающийся на ветру фонарь неярко освещал узкую неровную дорожку, всю залитую непроходимым грязным месивом.

– Тут по самый хрен затянет. Откуда натекло? – сердито забормотал он.