— Как твое имя? — спросил Далмат охрипшим голосом и прокашлялся. Обычно его били даже когда он говорил сам с собой. Хорошо еще, что он помнил, как говорить.

Девчонка Арте снова опустила глаза в книгу, но Далмат не отвел от нее взгляда. Она чувствовала, как он на нее смотрит. Она зыркнула на него и снова притворилась, что читает.

— Меня учили не разговаривать с незнакомыми дядями, — по-детски запищала она, и Далмат улыбнулся; Эмилия делала так же, когда ей нужно было получить то, что она хочет. Удивительная схожесть. — Особенно с теми, кто сидит в тюрьме.

— Я знаком с твоей мамой, — Далмат решил зайти с козырей. Наверняка ее подкупит это. И он не прогадал. Девчонка отложила книгу и наклонилась вперед, с интересом вглядываясь в него.

— Откуда, интересно? — спросила она, всматриваясь в его лицо.

— Мы учились вместе, — сказал он, и даже не соврал. Девчонка перетащила стул к его камере и села на расстоянии двух вытянутых рук, чтобы даже если попытается, он не смог ее достать. Хитро.

— И какой была моя мама?

Далмата это испугало; как легко она согласилась говорить о своей маме, и с какого неожиданного и странного вопроса она начала. Какой была ее мама. Далмат хмыкнул. Что это могло значить?

— Сначала твое имя, — сказал он. Не то, чтобы это было сильно важно. Просто хотелось знать имя девочки, которая вполне могла быть его дочерью. Но с каждой секундой сомнения становились все больше и больше.

— Мирэн, — просто ответила она. Мирэн, повторил про себя Далмат. Интересное имя, почему именно оно?

— Приятно познакомиться, — он приопустил голову, вроде как, кивнул; он не сводил с нее глаз. — Меня зовут Далмат.

— Да, я прочитала выдержки из личного дела, — она усмехнулась. — Странно думать, что я не знаю, кого охраняю.

Он тоже усмехнулся. Смышленая, как и ее мама. Эмилия, наверное, гордится, имя такую дочь.

— Ну так, — снова сказала Мирэн, — какой была моя мама?

Этот вопрос уже второй раз ставил Далмата в тупик. Он не мог сказать ничего об Эмилии, что не выдало бы его особенного отношения. Он попытался припомнить, что говорил о ней джау Астасагар, старый сводник, наверное, уже отправился на покой. Но он как будто тоже говорил о ней только чрезвычайно хорошие вещи.

— Жестокая, — вспомнил Далмат. Как она крутила им и Кортезом; наверное, она была жестокой. Но как она не мог любить никто. Далмата до сих пор кололи воспоминания о ней, хоть он и погружался в них каждый день. — Справедливая, — теперь он вспомнил, как она злилась на Фанобаррена, что он повесил на нее доклады за несколько недель, хотя жаловаться на него ходила даже не она, а Гойен. — И немного безумная, — добавил он, вспомнив, с каким безумием она колотила его после того раза. Будь он просто человеком, ожоги от молний не сходили бы еще месяц. Зато потом с таким же безумием она отдавалась ему снова и снова.

Далмат прикрыл глаза, снова погружаясь в воспоминания о том, как Эмилия лежала в его руках; тяжесть ее тела приятно грела душу, и Далмат был бы рад, если бы она его раздавила. Но она не могла. У нее были мягкие сочные бедра и округлая упругая грудь, которой она всегда прижималась к его груди, когда целовала его. Он бы все отдал, чтобы испытать это еще хотя бы раз.

— Вы были влюблены в нее? — спросила Мирэн, и он вздрогнул. Никто не обращался к нему на “вы” в этом месте, а еще она оказалась слишком проницательной.

Далмат сделал невозмутимое лицо и как мог строго спросил:

— Почему ты так подумала?

— У вас на лице написано “я был влюблен в Эмилию Арте”.

Язва. Такая же язва, как ее мама. Наверняка, эта мысль тоже отразилась на его лице, потому что Мирэн заулыбалась.

— Да, — признался Далмат, — был. И до сих пор. Может, теперь ты расскажешь, какая она сейчас?

Мирэн тихо хмыкнула, не то взвешивая в голове, стоит ли ему рассказывать, не то придумывая, что бы сказать. Надежды Далмата не оправдались, и Мирэн просто ответила:

— Не знаю. Она бросила меня, когда мне было три.

Далмат опешил; вдруг все стало ясно и понятно от того, почему дочь Эмилии оказалась здесь до того, почему она задала такой странный вопрос о своей матери. И теперь Далмата волновало только одно:

— А… — он проглотил часть фразы. — Почему?

Мирэн пожала плечами.

— Вроде как, я позор семьи.

— И как ты потом?

Далмат уже переживал за нее как за собственную дочь. Немыслимо, чтобы Эмилия бросила ребенка, ради которого столько всего сделала. Она говорила только о дочери, центром ее жизни была ее еще не рожденная дочь. И бросить ее вот так…

— Жила с отцом. После поступления в Академию и он от меня отказался.

У Далмата упало сердце. Маркэль, черт бы его побрал, Котрез, конечно, та еще свинья, но отказаться от ребенка. У нее ведь никого не осталось. Далмат покачал головой. Если бы он знал, что так будет, он бы убил его на месте; тогда у Эмилии бы точно не осталось выбора. Наверняка если бы Эмилия знала, как он поступает с ее дочерью, она бы и сама его задушила. Только вот где она пропадает столько времени?

— А теперь где ты живешь? На попечении Академии? — спросил Далмат; из чистого любопытства, но только потом понял, как это выглядит со стороны. Взрослый мужик, который почти полжизни провел за решеткой, спрашивает у студентки, где она живет. Мда, докатились.

Мирэн прищурилась, наблюдая за его лицом; наверняка она тоже решила, что это странно. Но, видимо, она поняла, что он и правда спрашивает ее из чистого любопытства.

— Нет, — сказала она. — У дяди.

Далмат заулыбался; хоть одно знакомое лицо в этой истории.

— С Арнасом? — спросил он, и Мирэн опешила. Для нее, видимо, было крайне удивительно, что заключенный знает еще и ее дядю.

— Откуда вы его знаете?

— Оттуда же, откуда и твою маму.

— Влюблены в него были? — усмехнулась Мирэн, и Далмат тихо фыркнул от смеха. Уже давно никто не пытался с ним шутить, и, честно сказать, от этого низкого юморка он чуть не порвался.

— Да нет же, учился на год младше.

— И каким он был? — спросила Мирэн. Далмат качнул головой. С ней вообще кто-нибудь в ее семье разговаривает?

— Он всегда был замкнутым. Я с ним почти не говорил, но в лицо мы друг друга знали. Даже руки при встрече пожимали.

— Ну я так и поняла, — буркнула Мирэн. — Он вообще не изменился, тоже со мной не разговаривает.

Губ Далмата коснулась улыбка; хоть кто-то не меняется с годами.

— Расскажите еще о моей маме, — попросила Мирэн, и это и правда было похоже на крик ребенка, жаждущего быть ближе к семье.

Далмат тяжело вздохнул; ему было ее жаль, почти так же, как и себя. Оба были в итоге оставлены или выброшены, как ненужные игрушки. Если бы он вышел отсюда, он бы стал для нее отцом; любил бы ее как свою дочь и окружал заботой, которой ее не окружала мать и которой он хотел бы окружать свою дочь. Они могли бы помочь друг другу, стать друг для друга родственными душами, попробовать образовать половинку семьи. Только вот Арнас ее никогда ему не отдаст, и Далмат отсюда никогда не выйдет.

— Твоя мама была удивительной девочкой, — заговорил Далмат. — Я наблюдал за ней с первого дня; конечно же, я знал, кто она такая. Но так вышло, что… Пять лет не решался познакомиться. И в итоге нас познакомил случай; ей нужен был доклад по зоологии.

Губ Далмата коснулась теплая улыбка; он помнил, как испугался и удивился, когда на пороге его комнаты возникла Эмилия. Это было чудом, и чудом и прошло сквозь его жизнь. Он все еще помнил ее раздраженный взгляд; она всегда ему нравилась. Когда она смотрела на него, он таял, но знать об этом ей было не обязательно, потому что любовь не главное. Главное — это чтобы отец ее дочери мог обеспечивать ее и ребенка.

— Чем занимается Кортез? — спросил Далмат. Мирэн приподняла брови; не в удивлении, а в сомнении, и тут Далмат отметил их различие: рядом с ним Эмилия никогда не демонстрировала такую эмоцию. Она была игривой и кокетливой, иногда злой и раздраженной, часто сомневалась в своих действиях и много думала, но никогда он не видел у нее такого лица. Такое лицо делал только Маркэль Кортез.