– Проходите, господа, не стесняйтесь, – пошутил унтер-офицер, слезая с облучка. – Для вас здесь подготовлена отдельная комната.
Не заботясь далее о размещении конвоируемых, Алиев вошёл в сруб.
Пушкин спрыгнул на землю. От долгого и неудобного сидения на плетёнке из верёвок ноги у него затекли как никогда. Он достал из телеги свою ореховую трость и, слегка прихрамывая, стал прохаживаться в ожидании Гончарова. Но тот почему-то не спустился, даже когда трое солдат сопроводили возницу в отдельно стоящий домик, выпрягли и увели лошадей в конюшню. Вцепившись в борт и побледнев, Дмитрий вперил взгляд в некрашеные стены острога.
– Пойдёмте, сударь! – позвал его Саша. – Осмотрим эту гостиницу.
Митя замотал головой.
– Я лучше тут, на свежем воздухе.
Быстро темнело, и воздух действительно начал свежеть. Зябко поведя плечами, Александр снова предложил таким тоном, каким уговаривал бы лошадь или ребёнка:
– Спускайтесь. Возможно, здесь есть горячий ужин или хотя бы чай. И постель! Давайте я помогу сойти, у вас, наверное, тоже онемели конечности.
– Спасибо, – с благодарностью сказал Дмитрий, протягивая руку. – Приятно, знаете ли, чувствовать, участие. Насиделся я в одиночку, – он наконец слез на землю.
– Ничего-ничего, – похлопал его Пушкин по руке, – живы будем – не помрём, как говорит моя няня.
Гончаров неожиданно по-детски шмыгнул носом.
– О, да вы совсем продрогли! – Саша приобнял молодого человека за плечи, и они вместе вошли внутрь.
Поужинали пирогами от добрейшей жены полицеймейстера, которая в узел с едой положила ещё и шерстяное одеяло. Пушкин отдал его Мите, сжавшемуся в углу на лавке. Собственно, лавки и составляли всю меблировку предоставленной им «комнаты». Чаю, вернее, кипятка с какими-то травами, принес солдат. «Интересно, полагается ли чай лишённым чинов и дворянства?» – думал Александр, рассматривая в наступающих сумерках плохо сложенные стены, через которые сквозил ветер. Все друзья, попавшие в эту заваруху, наверняка ещё сидели в крепости. А может, тоже ехали на восток, в холод и неизвестность, без возможности уединения и в то же время – без сообщения с близкими. Внезапно Саша понял, что на этом участке пути гораздо меньше надзора. Вот, например, сейчас они были с Гончаровым одни.
– Послушайте, Дмитрий, – начал Пушкин. Тот поднял голову. – Сколько я вам должен за мои вещи?
Молодой человек мотнул головой, как телёнок, отгоняющий мух.
– Нисколько.
– Но вы же денег дали? – полуутвердительно сказал Саша.
– Сочтёмся… Когда-нибудь. Сейчас у меня ещё много.
– Вы только разбойникам этого не говорите, – усмехнулся Пушкин.
– Каким разбойникам? – испугался Митя.
– Да хотя бы вот этим, – Александр кивнул головой куда-то в сторону запертой двери в коридор, на другом конце которого были комнаты для стражей крепости.
Гончаров опустил взгляд и ещё больше съёжился в своём уголке.
– Понятно, почему вы здесь, – вдруг заявил он. – Вы не любите власть и не умеете молчать. Но я не слышал, чтоб вы были на Сенатской.
– Я и не был, а вы?
– Оказался, увы, случайно. Пошёл за толпой, из чистого любопытства.
– О как, – хмыкнул Пушкин. – Прямо как мой младший братишка. За компанию со старым моим лицейским приятелем туда попал. Отделался, впрочем, лёгким испугом. А вот приятель тот, – он помолчал, – тоже в эти края теперь ехать должен.
– Я был на Кронверкском валу, когда… – Дмитрий закашлялся, – когда была казнь. Очень много приговорённых, я даже не знаю, сколько. Удивительно, что мы никого до сих пор не встретили. Наверное, не все сразу едут. Вместит ли Сибирь столько народу? Обычных преступников, как те, что мы видели, тоже сюда ведут. Разве здесь одни только крепости?
– Расскажите про крепость, – попросил Пушкин тихо. Ему хотелось – хотя и было страшно – узнать и прочувствовать, чего избежал он, но не миновали его друзья.
Митя закрыл лицо руками.
– Самое страшное, – глухо сказал он, – это одиночество. Радуешься звону ключей и редким шагам стражников. Они, конечно, молчат, но зато живые люди. Новостей нет. Книг нет. Лежишь и смотришь в потолок. Насекомые ползают, у них свои дела. Я им, не поверите, завидовал. Имена давал. А дома, давным-давно, кажется, тысячу лет назад, меня так раздражало, что всё время кто-то ходит, что-то хочет от меня. Пусть бы ходили! И маминька, и отец, и Ваня с Серёжей, и сёстры. Неужели я их никогда больше не увижу?
Гончаров отнял руки от мокрого лица, провёз ладонями по щекам и судорожно вздохнул, приходя в себя.
– Простите, – сказал он, – что я всё это на вас вывалил.
– Pas de problème, – ответил потрясённый Саша, случайно перейдя на французский. – Это вы простите, что затронул эту тему. Не знаю, как выразить своё сочувствие. Пейте чай, Дмитрий, и давайте спать.
Подняли чуть свет. На завтрак выдали по фунту хлеба и по полфунта варёной говядины.
– Это вам на весь день, – предупредил Алиев. – Останавливаться не будем до вечера, да и негде пока.
Деревень вдоль дороги по-прежнему не было, но лес поредел, из лиственных зарослей превратясь в чистый бор с моховой подстилкой вместо травы. Пахло грибами и сыростью. После вечерних откровений юный Гончаров молчал, насупившись. Саша, прикрыв глаза, вдыхал запахи, напоминающие ему детство и прогулки с няней. Когда сквозь грёзы прорвался хруст сухих веток и конский храп, Пушкин не сразу понял, в чём дело. Очнувшись от своих мыслей, он увидел сперва, что Степан Булатович взводит карабин, а возница пытается успокоить и заставить идти вперёд лошадей. Только потом Александр заметил стоящего среди деревьев на задних лапах медведя. Тот прижал уши и поводил носом, принюхиваясь. Передние лапы его были опущены, совсем как руки у человека. Бурая тёмная шерсть лоснилась, зверь выглядел сыто и как будто улыбался, глядя на людей. Но волнение унтер-офицера и кучера, наверняка не понаслышке знающих, с кем имеют дело, свидетельствовало о серьёзности положения. Пушкин сполз на дно телеги и потянул за собой Митю. Тот непонимающе запротестовал было, но, увидев медведя, закрыл рукой рот и подчинился. И вовремя. Лошади, только что, как Гончаров, не желавшие слушаться возницу, вдруг понесли, мотая повозку из стороны в сторону. И тут медведь побежал. Всё произошло в долю секунды – вот он стоял среди сосен, а вот он галопирует по дороге прямо за вихляющей телегой. Саша почти лёг на дно, всё ещё держа Митю за предплечье, когда прогремел выстрел. Пушкин поднял голову. На облучке, выпрямившись во весь рост и балансируя, как в цирке, стоял Степан Алиев с дымящим карабином в руках. Мёртвый медведь остался лежать на земле, расстояние между ними стремительно увеличивалось. Александр вскочил и подал унтер-офицеру руку. Тот принял помощь и, наконец, смог сесть на своё место. Лошади, постепенно успокаиваясь, перешли на шаг.
– Х-х-хорошая была бы шуба, – попытался продемонстрировать хладнокровие Гончаров, возвращаясь на верёвочное сиденье.
– Назад не поедем, – резко бросил Алиев. – Хотя медвежье мясо не было бы лишним. Скажу солдатам из следующего острога, пускай подберут.
– Вы – лучший стрелок, которого я когда-либо видел! – не удержался от комплимента Пушкин. Его впечатлило, на какой риск пошёл унтер-офицер. – И ведь вас могло уронить отдачей!
Степан Булатович пожал плечами:
– Могло. Но попасть на обед косолапому было вернее. К тому же, я с детства стреляю с лошади, дело привычки.
Отлично владеющий как пистолетами, так и навыками верховой езды, Александр не поверил, что это было так уж легко, и проникся к Алиеву уважением.
К счастью, оставшийся путь был без приключений. Днём ехали, ночевали в острогах. Однажды пошёл дождь, совсем осенний – мелкий и нудный. Плащи часа через три дороги промокли, в крепости прохудилась крыша, на полу стояли лужи, и просохнуть во время остановки не было никакой возможности. Митя начал чихать, нос его покраснел и нещадно тёк. Степан Булатович сжалился над ним и на следующую ночь остановился в городе Таре, в гостинице. Конечно, никаких разговоров с посторонними он не допустил, зато у Александра и Дмитрия был тёплый сухой номер с постелями и горячая еда за Митин счёт.
