Литмир - Электронная Библиотека

Кофе пили в гостиной. Накрыла стол, как водится, Арина, она же встретила вернувшегося Алексея Егорова, бессменного дядьку Жанно. Алексей искал ямщика, вывалившегося где-то по дороге в сугроб – так гнали они к Пушкину. Александр от смеха чуть не рухнул со стула, слушая их рассказ.

Отправив Алексея и найденного ямщика с няней в людскую, вспоминали, конечно, Лицей и старых друзей-однокашников.

– О, чуть не забыл! – Жанно, уже сытый и благодушный, раскуривал трубку. – Тебе Илличевский передавал привет. Мы с ним теперь, как бы сказать, почти коллеги. Он, как приехал из Томска, назначен столоначальником в отделение судных и тяжебных дел Министерства Финансов.

– И как ему понравилось в Сибири? – спросил Александр, сам удивившись словам "понравилось" и "Сибирь" в одном предложении.

– Ты знаешь, говорит, неплохо. Но у него отец там губернатором служил, если помнишь, под папиным крылом и почтмейстером в Сибири можно быть. Хвалил этот Томск, хоть там и деревня, право слово, судя по его рассказам. Но, говорит, «до Бога высоко, до царя далеко», если есть власть, мол, все уважать будут, и никто слова поперёк не скажет, делай, что хочешь. Кстати же, сувенир передал. Я привёз, только не знаю, зачем бы тебе это было надо, – Пущин полез в карман жилета и достал маленькую лошадку, искусно вырезанную из дерева. – Держи на удачу.

Саша взял игрушку двумя пальцами. Лошадка была тёплой от тела Жанно и пахла хвоей. Он покатал фигурку между ладонями. Алексей Илличевский нравился Пушкину, у них всегда было взаимопонимание. Да они даже стихи друг другу редактировали, а это дорогого стоит!

– Спасибо! – от души сказал Саша. – Про кого ещё что слышно? Что Кюхля?

– Пару лет назад вернулся из Парижа, преподаёт теперь словесность в Москве, в женском пансионе, – Пущин хмыкнул.

– Эх, женский пансион… Почему он, а не я? – мечтательно вытянув ноги, вопросил Александр.

– Да, собственно, почему не ты? – оживился Пущин. – Почему ты сидишь здесь, в деревне? За что?

Пушкина подкинуло с кресла этим вопросом, которым он сам задавался не первый месяц. Он вскочил и начал ходить по комнате, отчаянно жестикулируя:

– Жанно, ну не знаю я, что им там опять в царственную голову взбрело! Может быть, граф Уоронцов нажаловался? Жена его, Елизавета Ксаверьевна, потрясающая женщина, невозможно остаться равнодушным!

Пущин рассмеялся.

– Ну чего ты хохочешь?! Ухаживал я за ней, ты б тоже ухаживал, если б был знаком, но это же не повод отправлять в ссылку! Может, причина не в этом? – Александр помрачнел и сел на подлокотник, поджав под себя ногу. – Может, это из-за моего языка? Мало ли эпиграмм и стихов было написано! Да и в бога я не верю, меня всегда этим попрекают.

– Вот, кстати, напрасно не веришь, – заметил Пущин. – Но позволь, а Библия почему у тебя в таком случае на видном месте? Или это нянина?

– Моя, моя, – махнул рукой Саша. – Она тут для маскировки. За мной ведь следят, знаешь ли. Священник регулярно захаживает, надзирает, беседы душеспасительные ведёт: про бога, царя и Отечество, – Пушкин поморщился. – Кстати, не знаешь, что про меня в столице говорят? Я слышал, будто бы император страшно перепугался, увидев в списке въезжающих мою фамилию, а это всего лишь Лёвка, брат мой из Михайловского вернулся. Уморительная история!

– Нет, Пушкин, в это сложно поверить, – назидательно сказал Иван. – Вряд ли ты – фигура, значимая в политическом масштабе, и не мечтай. А вот как поэта тебя любит общественность, и все ждут твоего возвращения. О, кстати, – прибавил он, желая развеять мрачность друга, – я же тебе комедию Грибоедова привёз, «Горе от ума» называется. Почитаем?

После обеда открыли шампанское, и Пушкин, отвыкший в деревне от игристых вин, быстро захмелел. Тема разговора незаметно снова соскользнула в политику.

– Послушай, Жанно, – проникновенно сказал Александр. – Вот Горчаков мне ещё в Лицее советовал: «Вращайся больше в свете, делай политическую карьеру». И ведь он сделал – титулярный советник, дипломат, хотя всего на год меня старше, твой ровесник! А я кто? Изгнанник, вечно в опале. Свет, впрочем, я сам не люблю. Но ведь это ты всегда оберегал меня от политики! И сейчас. Вот скажи, друг Пущин, взяли бы вы Горчакова в своё тайное общество? – Саша склонил голову набок, как воробей, и пристально посмотрел на Ивана. – А меня?

Пущин нахмурился было, но ответил честно:

– Горчаков бы к нам сам не пошёл, его во власти всё устраивает. А тебя… Я не хочу рисковать тобой. Это слишком опасно.

До этого друзья никогда не поднимали тему тайного общества, Пушкин даже не знал, как оно называется, но, конечно, догадывался, что оно есть – не могло не быть. Теперь же Пущин прямо подтвердил его подозрения.

– А я думал, вы мне не доверяете, – пытаясь казаться беспечным, сказал Александр.

– Да нет же! – возмутился Иван. – Мы просто любим тебя. Ты же народный поэт! И, кстати, у тебя и без этих лишних знаний хватит versets compromettants на десяток авторов. Правда, Пушкин, не надо тебе этого.

Саша выпил залпом остатки вина в бокале и сказал нарочито весело:

– Ну что ж, ладно, так тому и быть. Наливай! Давай выпьем за успех вашего предприятия! Ты только обещай, что скажешь мне, когда всё начнётся.

Пущин обещал.

Они ещё пили, говорили, ходили по пустым холодным комнатам, даже заходили в девичью и к няне. Пушкин звал друга в Тригорское, к Осиповым, но Иван отказался.

– Прости, я бы с радостью, но мне ночью уже ехать дальше. Но кто такие эти Осиповы, о которых ты столько говоришь? Новые пассии? Сёстры меж собой?

– Мм, нет, не совсем. Мать, Прасковья Александровна – очень образованная женщина, с ней всегда можно обсудить какие-либо проблемы, она фактически мой поверенный в этих местах. Кстати, будешь мне писать – пиши через неё, мою почту читают, – Пушкин нахмурился.

– Вот как? Хорошо, буду иметь в виду. Так, значит, вы с ней просто разговариваете? – спросил Пущин, посмеиваясь. – Ты продолжай, очень интересно.

– Она приятная, не старая ещё женщина, дважды вдова, – пропустил насмешку мимо ушей Александр. – У неё есть взрослые дети. Анна, старшая, влюблена в меня, но она такая книжная дева! Алексей, её брат, напоминает мне Лёвушку, тоже балбес, но чертовски мил. Есть ещё Зизи, девочка-подросток – лет через пять будет блистать, потом два мальчика и совсем малышки-дочери. Да, с ними живёт Алина, падчерица Прасковьи Александровны, ровесница Анны, – взгляд Пушкина затуманился, – прелестная девушка. И племянница приезжает погостить, Нетти.

– Понятно, развлекаешься, – улыбнулся Пущин. – Милые соседки – это, конечно, притягательно, но давай лучше побудем здесь, я ведь совсем ненадолго.

Перед отъездом Жанно они выпили ещё вина. Пушкин загрустил – было невыносимо жаль расставаться с другом.

– А может, я приеду к тебе скоро, – с надеждой сказал он. – Может, император отпустит меня всё-таки, не вечно ж в ссылке держать! Я б в Европу подался, на воды куда-нибудь, чтобы глаза ему не мозолить… Но сперва – к тебе.

Когда сани, скрипя полозьями по снегу, отъехали от крыльца и скрылись во мраке, Саша ещё долго стоял, кутаясь в халат, и снежинки таяли в пламени свечи в его руке.

Пущин сдержал слово: снова была зима, самое начало декабря того же, 1825 года, когда в Михайловское повар Прасковьи Александровны привёз письмо. Убористым мелким почерком там было написано:

«Дорогой мой! Я еду в Петербург, очень хочу тебя видеть с нами – мы все хотим. Помнишь, тогда, в генваре, ты просил оповестить? Так вот: начинается. Встретимся так скоро, как сможешь, у Кондратия. Твой Жанно».

Пушкин пробежал письмо глазами трижды. «Молодец, Пущин! – подумал он. – Ни одной фамилии!» Затем посмотрел на дату: пятое декабря 1825 года, Москва. На календаре было восьмое – письмо добралось очень быстро. Александр, в халате, босой, заметался по комнате, не зная, за что ему схватиться, собирать ли вещи… Сронил со стола чашку с недопитым чаем, поскользнулся, загрохотал стулом. На шум прибежала няня.

2
{"b":"852181","o":1}