Вадим сразу не полюбил этот портрет. И дело было не в художественных недостатках – как портретист Анна и правда оказалась хороша. Но она не рисовала – она присваивала человека на своих картинах. Она рождала демонов, посмотрев на которые нельзя было оставаться уверенным, что запечатленный на портрете не изменился и в реальной жизни. Он менялся в твоей голове, – вот в чем дело, эта живопись сбивала прицел.
Нет, это не фото в инстаграме, о котором ты можешь быть уверен, что оно ретушь, фильтры и самолюбование. Слащавая, безобидная ложь. Живопись претендовала на правду. Она творила правду, которую никто не знал, – и узнавать, должно быть, страшно. Особенно тому, с кого писан портрет.
Как и в прошлый раз, Анна никого не стеснялась, а Лиза – Лиза, кажется, была в восторге от новой себя.
– По мне, так жутковатая картинка, – говорил Вадим жене, с недоверием глядя на нее на портрете, – хотя и добротно нарисовано.
– Она не плоха – просто слишком откровенна, – задумчиво отвечала Лиза, и непонятно было, это она о картине, о себе на картине или о той, что нарисовала портрет.
– Откровенна? Ты же на ней в черном платье, как монашка. Если бы хоть какое-то декольте, а лучше – нарисовала б тебя обнаженной.
– Я здесь более чем обнажена.
– Да ладно. Ты здесь на себя не похожа.
– Я не знаю, что такое быть похожей на себя.
«Что-то она темнит: а уж не рассказала ли ей Анна о поцелуе в баре? О чем они тут днем за чаем девочки могут болтать?», – озадачился Вадим. Он не мог спросить об этом ни у Лизы, ни у Анны – последней он теперь просто опасался. Нужно было как-то аккуратно навести мосты, и Вадим написал в мессенджер:
– Ань, видел, закончила портрет – ты здорово рисуешь!!!
– Спасибо!!! И ни одного члена на картинке – заметь! – веселый смайл.
Вадим тоже не поскупился на смайлы.
– Как твой ноутбук – работает? – спросил.
– Ага, пашет машина.
– Ну, вот видишь, плохого не посоветую. Если что – обращайся.
– ОК, – милый стикер аниме-девочка.
И Вадим понял, что все обошлось. А может быть и больше – может, это он струхнул и с самого начала неправильно понял ее? Может, она была и не против?
Последняя мысль была так приятна, так хороша, что Вадим поселил ее у себя в голове. Он стал чаще думать об Анне, ее представлять. То, что он представлял, казалось достижимым и в реальной жизни – ведь ожидалось, что Анна свободнее, раскрепощеннее и смелее жены. Это было словно смотреть видеоролики.
Пару из них, излюбленных, он прокручивал в своей голове, сидя с закрытыми глазами в кресле бизнес-класса, когда самолет тяжело шел на взлет. Вадим летел на международный форум инноваторов в Казань – слушать спикеров и ловить инвесторов. Последних – чисто ради спортивного интереса, потому что денег тестя хватало более чем. Вадим торжествовал, он был на высоте, десять тысяч метров, – сообщал пилот, – Вадим имел все, что хотел – пускай Анну пока и в фантазиях.
Форум блестел глянцем стендов, молодыми глазами и почтенными лысинами, – оптимизм вручали на входе вместе с бэйджем, надежду находили на фуршетах в бокалах шампанского. Что это был театр, не скупившийся на декорации, – кажется, понимали все, кроме немногих студентов, – но куксились только плохие артисты. Вадим был хорошим и чувствовал себя превосходно.
Как жалко было покидать Казань, спешно нестись в аэропорт на второй день форума, когда все еще в самом разгаре, – после звонка администратора его новенького офиса на Чистых прудах с известием о том, что в конторе этажом выше прорвало трубу и теперь вода льет с потолка дождем.
Прямо из Домодедово в офис – озирать разрушения. И хотя капель уже прекратилась, вода под ногами хлюпает. «Ну какие инновации могут быть в этой стране?!», – воскликнул Вадим, наблюдая, как под громыхание его мата растворяется мираж казанского форума. «Делать здесь уже нечего, промочил ноги», – и Вадим поехал домой.
Жену о возвращении он не предупреждал, и когда зашел в квартиру, застал их обеих: Лизу и Анну. Они не были заняты портретом, как ожидалось: он был водружен на стену в пустой гостиной. Под сверлящим взглядом взирающих сверху зеленых глаз утомленный Вадим проследовал в спальню. И, открыв дверь, застал их. Нет, они не пили чай – они занимались любовью.
* * *
– Извини, друг, просто она тебя интересней, – говорила Анна, натягивая джинсы на маленькие изящные бедра. Вадим, наконец, увидел ее обнаженной, но ему было от этого не радостно.
Анна никого не стеснялась, но поспешила выскользнуть из квартиры с проворностью магазинного воришки, которому уходить не впервой.
– Ну и как это понимать?! – криком обратился Вадим к Лизе.
А Лиза – Лиза, оборачивая тело в шелковый халат, посмотрела на него как на идиота, с пристальной наглостью зеленоглазой кошки, и, перекинув один за другой концы пояса с кистями, отправилась на кухню, – не исключено, что пить чай.
Вадим было рванул за нею, но остановился.
Жена не умела устраивать скандалов.
На кухне были ножи. Не то чтобы Вадим думал, что в порыве гнева может поранить Лизу, – он бы на такое не решился. Это бы значило поставить крест на всем.
Все, что Вадим мог себе позволить, это вскрыть вены на ее глазах, – но на это он был не готов. Слишком было б ей жирно.
«Но почему?», «Что это – месть? Анька ей рассказала о моих приставаниях?», «Какого черта они лесбиянки?», – проблема в том, что Вадим не знал, как все произошедшее трактовать. – «Когда с женщиной, это измена или что вообще?»
Дилемма не решалась так просто. – Вадим не мог ее решить при помощи тех формул, что имелись в его голове.
Если бы можно было пойти на кухню и вытрясти из Лизы всю душу, – тогда бы он нашел ответ. Но что потом сделает Смирнов?
На кухне Лиза и ножи.
Если бы Вадим не был увлечен Анной, если бы не хотел ее для себя, – возможно, было б не так обидно. А здесь – будто бы Лиза съела его кусок.
И сделала это нарочно. Облизываясь и не подавившись.
Ушлые кошки.
Лиза и ножи.
В действительности Вадим боялся не Смирнова и не себя, окажись у него в руке нож.
Странно, но он боялся Лизы.
Лиза была непонятна. Вадим никогда ее не понимал.
Не понимал, но было какое-то животное чувство, звериное чутье, которое останавливало его идти на кухню сейчас.
Это было нелепо, и это было смешно. Но Вадим выкрутился: он предпочел обидеться, нежели разбираться.
Как был в промокших ботинках он вышел на улицу – последнее слово сказала за него хлопнувшая дверь, – и несколько часов слонялся по городу, пытаясь загнать собственную злость и оторваться от роя мыслей, преследовавших его. А когда он вернулся, Лизы уже не было дома.
Пропала. Ушла. Уехала, не оставив даже записки.
Как это скверно, когда женщина умеет обходиться одним небольшим чемоданом – как легко ей бывает покинуть дом.
Ее молчаливый уход был очередной пощечиной Вадиму, но он, постепенно привыкавший к подобному обращению, подумал – а может, оно и лучше? Так хотя бы не надо объясняться. Да и куда она уйдет – это же ее квартира.
Поэтому он не написал Лизе и не позвонил, равно как и она.
Единственно, что глодало Вадима – это что она могла уйти к ней. И на третий день отсутствия он набрал Анну, – но оказалось, нет. У Анны Лиза с того дня не появлялась.
Анна позвонила Лизе через несколько часов после своего ухода – Лиза подняла трубку и спокойно ответила, что все у нее хорошо.
И это все, что сейчас о Лизе было известно.
У нее все хорошо, – убедил себя Вадим, и эта мысль не слишком радовала его.
Он пытался жить, как будто ничего не произошло. Только лицо его теперь обезобразила серая тень, словно недобрая маска: ранее спавшее внутри него зерно мизантропа пустило побег, и это ощущали все. Глаза застилала собственная грусть, и люди перестали быть ему интересны. Идиоты, дураки, скоты.
Весь этот мир, жужжащий вокруг него, загудел вдруг так раздражающе, что не вызывал ничего, кроме тошноты и мигрени. Невозможно было выключить звук. Невозможно было избавиться от ненависти к ней и к людям.
