А вот Игоря Прилугина – биологического отца Михаила, девяностые остановили на своем рубеже: он погиб в 1991 году, не то от рук конкурентов, как и он занимавшихся торговлей корейской аудиотехникой, не то среди друзей рок-музыкантов – в пьяной драке. Он и сам был музыкантом: у матери была заезженная магнитофонная кассета, которая потерялась при многочисленных переездах вслед за офицером Старостиным из гарнизона в гарнизон.

Старостин по замыслу матери должен был являть собой образец правильного отца. Он был военным, но во времена, когда армия не существующего более государства тяжело переживала поражение в холодной войне. Он был человеком дисциплины, но не в те утра, когда от выпитого накануне со сослуживцами раскалывалась голова. Он назывался человеком принципов, но принципы оказывались довольно гибкими, когда надо было закрыть глаза на воровство в воинской части или самому участвовать в нем. Когда от согласия действовать со всеми вместе зависела твоя карьера.

Михаил уважал отчима, особенно в детстве, в дни, когда тот надевал парадную форму. Но отец-военный мягкому, задумчивому Михаилу не подходил. Те легкие досада и раздражение, которые нередко сквозили в словах Старостина в разговоре с Михаилом, могли бы подорвать уверенность последнего в себе, если бы только Михаил ощущал отчима своим действительным отцом. Но этого не было. Настоящий отец был… неизвестно где. Михаил предпочитал думать о нем не как о мертвом, а как об отсутствующем. И этот отсутствующий отец мог быть кем угодно, от школьного учителя до героя просмотренного боевика. Этим отцом вполне мог оказаться Виктор Мещерский, – почему бы и нет? Михаил, вернувший себе благородно звучащую фамилию Мещерский, ощущал себя сыном не то пирата, не то графа. Это не было предательством Виктора Старостина, который пять лет как умер от инфаркта.

Прилугин, Мещерский, Старостин, – все три отца были мертвы. Михаил остался один, и ему предстояло отыскать Лизу Смирнову, которую тоже постигла утрата.

* * *

«Моя мать терпеть не могла кошек и отказывалась их заводить. Казалось бы, такое ли большое дело – кошка? – Но нет.

Помню, как я посмотрела в детстве мультфильм “Девочка и слон” по рассказу Куприна. В нем девочка хотела не котенка, а целого слона, и заболела, пока его к ней не привели.

Я думала, вот бы заболеть как эта девочка. Но как назло, я отличалась очень хорошим здоровьем».

28 мая 2014 года

И ниже:

«Есть люди, которые вечером в ванной, смыв мыло с лица, боятся открыть глаза и посмотреть в зеркало: вдруг за своей спиной они увидят что-то страшное.

Кинематограф расстроил наши нервы.

Вот и я в тот раз почувствовала не то чтобы страх, но тревогу – и холодок побежал по спине.

Но тут же, не открывая глаз, я подумала – а хорошо, хорошо бы увидеть что-нибудь!

Ведь это бы означало, что мир вмиг лишился своей унылой предсказуемости.

Пусть была бы опасность – пусть!

Но мир бы перевернулся, и как минимум не пришлось бы идти завтра на работу.

Я открыла глаза, и ничего не увидела».

30 июня 2014 года, синяя тетрадь

Михаил тоже не слишком любил свою работу. Вот уже третий год он трудился в отделе продаж фирмы, занимавшейся торговлей кухонным оборудованием, а до этого – в одном издательстве, тоже в продажах. Но на холодильниках и кофемашинах получалось зарабатывать лучше, чем на книжках.

А еще раньше Михаил, так же, как и Лиза, учился в РГГУ, только это был истфак, а не философский факультет, и окончил он его до поступления Лизы. Так что в стенах родного вуза они не могли пересечься.

Со старших классов школы история интересовала Михаила. Математика была слишком сложна. В физкультуре Михаил не делал больших успехов, хотя и не был хил. На литературе требовалось вникать в переживания выдуманных героев и читать пухлые тома, написанные витиеватым языком.

История – она была то что надо. Как и литература, она была наполнена интересными персонажами из разных эпох в затейливых костюмах, с самой незаурядной судьбой. Но история, в отличие от литературы, когда-то была реальностью, – так Михаилу казалось первое время. Это была понятная, стройная реальность прошлого, а не сумбур настоящего, в котором Михаил пребывал.

Но только поступив в университет, Михаил понял, какая это все мистификация. И профессора с бородками в старомодных костюмах-тройках, и телевизионные политики-патриоты, и политики-либералы, – всякий норовил выдумать свою историю вместо той, которую никто не знал. А то, что она случалась проста и понятна, так это потому, что выдумщики оказывались небольшого ума. История была та же литература, с той лишь разницей, что последняя не прикидывалась истиной.

Но Михаил не расстроился – он очаровался. Очаровался этим обманом, потому что некоторые авантюризм и мечтательность были свойственны ему. Но он был порядочен, поэтому не смог бы преподавать историю детям.

Михаил решил, что история не что иное, как карнавал, и увлекся исторической реконструкцией. Он примерил костюм благородного итальянца четырнадцатого столетия, обзавелся мечом и каппелиной. Впрочем, вместо армии Михаил пошел в аспирантуру Московского педагогического, которая тоже стала мистификацией: получив отсрочку от службы, диссертацию он так и не начал. Он и не думал заниматься несуществующей наукой. А российская армия – она, с постоянными переездами вслед за отчимом, надоела ему еще в детстве.

Выйдя из университета с дипломом историка, Михаил нашел себя способным к работе менеджером по продажам. Поначалу он устроился на работу в издательство, так как торговля бумажными книгами имела свою романтику и даже идею мессианства. Но спустя несколько лет издательство разорилось. Михаилу пришлось перейти на работу более прозаическую и начать торговать столиками и мойками из нержавейки.

Постепенно и жизнь становилась все менее яркой: разбавленный короткими вспышками отпуска, год походил на год. Слабли связи с университетскими друзьями, не с кем было завязать поверхностный и жаркий интеллектуальный спор и нашутиться вдоволь. Несколько лет подряд не получалось выбраться на фестиваль реконструкторов. Глубоко в шкафу, под грудой ношеной одежды, нашел свое успокоение рыцарский меч.

И вроде все шло своим чередом, как должно быть. Михаил даже не разучился улыбаться – не широко и на публику, а незаметно и для себя. Карманный оптимизм величиной с луковицу лампы согревал его изнутри, Михаил мог даже им поделиться, но большинству людей вокруг требовался блеск софитов или ничего.

«Когда меня спрашивают, а чего ты добилась в жизни, я, в свою очередь, задаю вопрос: А какое это имеет значение? Какое значение это имеет в бесконечной вселенной в мириадах звезд?

Когда я слышу, что кто-то купил “Мерседес” S-класса или новый особняк, я думаю: все, чего вы добились, друзья, это разучились смотреть на звезды».

Синяя тетрадь, 15 августа 2014 года

Синяя тетрадь с геометрическим посеребренным тиснением на обложке была необычным дневником. Она не содержала описаний прожитых дней, встреченных людей или ярких событий жизни. Это был философический дневник, состоящий из коротких, не связанных друг с другом заметок.

Чужой дневник Михаил читал без разрешения хозяйки, ничуть этим не смущаясь, но понимая, что он и есть тот предсказанный ею человек, который подслушивает через дверь. Подслушивать было интересно, а главное, всего услышанного Михаил от Лизы Смирновой не ожидал. До знакомства с дневником он представлял ее проще, меркантильнее, испорченнее, – более подходящей Вадиму, который Михаилу совсем не пришелся по душе.

То, что Лиза была не глупа, можно было заподозрить еще по ее портрету, – но стоило ли доверять живописи? Лиза из дневника была мягче, меланхоличнее и теплее, чем яркая, самоуверенная женщина на портрете. Невзирая на всю свою оригинальность, Лиза из дневника, как и ее неброская ученическая тетрадка, не стремилась выделяться из толпы.