Да и тщеславие-то это — тщеславие, выражающееся в желании чем-нибудь заявить о себе, — самого низменного сорта. Уж, разумеется, оно не стоит того чувства гордого торжества, какое доставляют нам наши успехи, когда они являются результатом труда; его нельзя сравнивать даже с теми извинительными формами тщеславия, какие проявляет молодой человек, показывая свои скромные сокровища по части изящных искусств или рассказывая о своих путешествиях.

Итак, жизнь студента, который «веселится», есть в сущности безнадежно монотонная жизнь, бесплодная и бессознательная, а главное: глупая — до отвращения глупая и бесцельная.

5. Социальные последствия проституции так ужасны, печальная жизнь развратника, которую — должно быть, по недоразумению — называют «веселой», создает молодому человеку такую тряпичную нравственность и очень часто приводит его к таким жестоким поступкам; жизнь эта грозит такими опасностями учащейся молодежи, и наконец, бессмысленная растрата времени и денег так долго отзывается на последующих годах, что, по сравнению, даже порочные привычки — вопреки господствующему против них предубеждению — не заслуживают таких нареканий. Во-первых, если они и оказывают вредное воздействие на общее состояние здоровья, то по крайней мере не порождают гнусных болезней. Во-вторых, последствия дурных привычек падают только на того, кто их заслужил: они не посылают неповинных жертв в приюты для подкидышей, не порождают ни самоубийств, ни семейных драм; несчастный, который им предается, выходя из университета, не оставляет никого, кто будет потом всю свою жизнь клясть его имя. Кроме того, сам по себе этот порок не имеет ничего привлекательного: никто им не гордится, и, следовательно, к оценке доставляемых им удовольствий не может примешаться тщеславие. Всякий знает, что это порок, и порок постыдный, который скрывают. Порочные привычки представляют совершенно определенный патологический случай, и те, кто им предается, оплакивают свое падение. По всем этим причинам лечение в этом случае оказывается очень простым и выздоровление несомненно. Гнусность этой несчастной привычки не прикрывается никакими софизмами; ни один романист, ни один поэт, насколько мне известно, не воспевал ее в своих творениях; ни один отец семейства не скажет своему сыну: «Предавайся, мой друг, этому занятию на здоровье: надо же отпраздновать молодость!». Удивительная вещь: относительно этого порока мы не видим даже, чтобы он поощрялся внушительным авторитетом врачей. Торжественно провозгласив «необходимость» любви «для здоровья», господа врачи с какой-то смешной непоследовательностью отвергают эту простую, экономическую и безопасную форму физической любви, которой они так восторгаются. Раз отправление физиологической функции такая священная вещь, то этот остракизм против единственной формы ее отправления, доступной для студентов робкого характера или для студентов-бедняков и калек, остается совершенно необъяснимым.

Из приводимых ими посылок нет никакой возможности вывести неодобрительного заключения по адресу этого порока... Но Бог с ними — с этими карикатурными противоречиями. Остается все-таки несомненным, что несчастные, страдающие этим неврозом, принуждены довольствоваться известным разрядом ощущений, к которым не примешиваются никакие посторонние чувства. А это-то и делает борьбу с этой болезнью — я не скажу — легкой, но возможной. И здесь опять-таки физиологическая потребность не имеет большого значения: и здесь можно всегда произвести «перевод фондов» и обратить избыток сил на другую статью. Все зло идет от воображения; поэтому самое благоразумное, что может сделать человек, когда в сознании его возникла мысль такого характера и когда он заранее сознает себя побежденным, это — уйти из дому, стараться быть в обществе или же решительно засесть за работу. Открытая борьба в этом случае особенно опасна, и, только убегая от опасности, мы можем одержать в ней победу. Тут надо поступать так, как поступаем мы в тех случаях, когда нам вслед лают собаки: надо идти своей дорогой не останавливаясь, потому что собаки не отстанут, пока мы будем обращать внимание на их лай. Если полная победа над собой невозможна, то надо по крайней мере стараться, чтобы случаи падений бывали как можно реже и промежутки между ними как можно длинней. Если привычка слишком укоренилась, не следует бояться прибегнуть к медицинской помощи.

Итак, повторяю: главные причины этой позорной болезни — это опять-таки умственная пустота, благодаря которой возбуждающие влияния обрушиваются на человека всей своей силой, и отсутствие здоровых, укрепляющих возбуждений, и следовательно, лучшее лекарство против нее — методический, т.е. производительный и приятный труд, и жизнь, богатая деятельными и бодрящими удовольствиями.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Враги, с которыми надо бороться: товарищи и проч.

Главная часть нашей задачи окончена; остается только сделать беглый обзор тех побочных опасностей, какие могут угрожать успешности труда нашего студента. Само собою разумеется, что он должен тщательно выбирать свои знакомства и осторожно сближаться с товарищами. В своей студенческой жизни он встретит много личностей, которые, под видом друзей, окажутся его злейшими врагами :: могут испортить ему будущее. Такими врагами могут оказаться, во-первых, молодые люди из богатых семейств. Не будучи поставлены в необходимость заботиться о завтрашнем дне, избалованные роскошью домашней обстановки, такие молодые люди проводят свою юность в глупых и пустых развлечениях, подготовляя себе такую же пустую и глупую старость. Сознавая в глубине души, что достойны презрения, они и сами презирают себя и, чтобы скрыть это презрение, смеются над товарищами, которые хотят трудиться. Но есть у студента враг другой, гораздо более опасной породы, которая производит свои опустошения, еще начиная с коллежа: это пессимисты из слабости, отчаявшиеся в успехе, еще не вступая в борьбу. Как все слабые люди, они обыкновенно страшно завистливы — подло и лицемерно завистливы, и это низкое чувство делает из них прозелитов своего рода нового толка, — прозелитов терпеливых, настойчивых: они как будто задаются целью обескураживать молодежь в ее благих начинаниях; своим ежечасным влиянием они подавляют всякую энергию и действуют на нее, как гасильник: подстерегая каждую вашу неудачу, они приобретают над вами гибельную власть. Сознавая свою слабость, понимая, какое грустное будущее их ожидает, они находят особенное удовольствие в том, чтобы мешать работать другим.

Все остальные — просто лентяи, которые всякими правдами и неправдами стараются сманить вас к безделью, тащат вас в пивную, доставляют вам лишний случай кутнуть. Французское студенчество стоит во многих отношениях выше немецкого, которое живет замкнутой жизнью кружка, вследствие чего утрачивает всякую инициативу, всякую независимость, и пьянствует, подчиняясь влиянию среды. Французские студенты меньше пьют и проявляют больше самостоятельности. Но все-таки большинство из них сильно преувеличивает истинные размеры своей свободы. Правда, они живут на своей воле, но тем не менее они — рабы: они всюду носят с собой свое рабство, ибо источник его в них самих. Тщеславие — а в двадцать лет оно велико — делает из них послушных слуг общественного мнения, т.е. мнения товарищей и преимущественно худших из них, имеющих обыкновенно за собой всю силу авторитета, какую дают человеку смелость, решительная, самоуверенная манера, повелительный тон и всегдашняя готовность заклеймить в другом все честное и достойное уважения. Такие господа имеют по большей части все качества, действующие подавляющим образом на слабую волю, и в силу этого импонируют всем, кто к ним приближается. По мере того, как они вербуют себе все новых прозелитов, их авторитет возрастает, а бедные новички верят им на слово, что в погоне за удовольствиями — вся суть настоящей студенческой жизни, и кидаются очертя голову в эту жизнь, глупее, бессодержательнее и утомительнее которой ничего нельзя себе представить. Они убивают свое здоровье, свой ум, стараясь заслужить одобрение тех, кем они восхищаются, и рабски им подражая. «Если бы мы довольствовались своими пороками, — говорит лорд Честерфильд, — немногие из нас были бы так порочны, как теперь». Подражать человеку, который не хочет знать ничего, кроме удовольствий, блистать в этой области — значит, по выражению того же автора, блестеть, как блестит гнилушка в темноте. Истинная независимость в том, чтобы не поддаваться подобным внушениям, чтобы называть такие удовольствия их настоящим именем тяжелой повинности. Независимый молодой человек всегда сумеет ответить на приставанья вежливым, но непоколебимым отказом. На него не подействует насмешка; он не будет вступать ни в какие споры о сравнительном достоинстве труда и наслаждения: для него это вопрос решенный, истина ему ясна. Он знает, что огромное большинство его товарищей никогда не размышляло о целях и задачах своей жизни; он знает, что они бессознательно отдаются увлекающему их вихрю внешних влияний, и так же мало придает значения их мнению, как какой-нибудь доктор-психиатр галлюцинациям сумасшедших, которых он наблюдает. В самом деле, не дико ли: я знаю, что люди заражены предвзятыми мнениями, нелепыми предрассудками, и — зная это — я буду подчиняться их взглядам! Я пожертвую своей свободой, своим здоровьем, прочными радостями труда, только чтобы избежать их сарказмов и заслужить их прошение или восхищение! Я знаю, что все их удовольствия не оставляют по себе ничего, кроме пустоты и усталости, и буду все-таки участвовать в их оргиях! Я знаю, что наша разговорная речь — не что иное, как резервуар, вмещающий в себе всю посредственность и грубость толпы, и — зная это — я допущу, чтобы на меня влияли ходячие эпитеты, готовые формулы, установившиеся ассоциации слов, воображаемые аксиомы, служащие для узаконения торжества в человеке его звериного естества над сознательной волей! Нет! никогда я не пойду на такие уступки. Одиночество в тысячу раз лучше. Лучше бежать из студенческого квартала — из этих студенческих казарм — и устроить себе где-нибудь подальше (настолько далеко, чтобы расстояние пугало наших праздных товарищей) хорошенький, чистенький, уютный уголок, где было бы много солнца и по возможности зелень. Надо искать общества людей выше себя: посещать своих профессоров, делиться с ними своими надеждами, сомнениями, посвящать их в планы своих работ, стараться найти между ними руководителя, перед которым мы могли бы исповедываться, как перед духовником. Надо заменить пивные и кафе систематическим посещением музеев, загородными прогулками и задушевными беседами с двумя-тремя развитыми друзьями.