Вот почему умственный труд есть лучшее лекарство против чувственности. Когда мысль поглощена серьезной работой, робкие призывы страсти, не получая поддержки, не могут перейти за порог сознания и не доходят до наших ушей: они могут вторгнуться в наше сознание только тогда, когда ум бездействует. Праздность есть мать всех пороков — это справедливее, чем обыкновенно полагают. В какую-нибудь несчастную минуту, когда мы отдаемся мечтам или когда ум наш не занят, в наше сознание проскальзывает искушение, и раз мы направили на него наше внимание, оно получает определенную форму и растет. Однородные с ним воспоминания просыпаются одно за другим; союзники вырвавшегося на волю зверя вооружаются, сплачиваются, и кончается тем, что разумная воля отступает, предоставляя поле действия животным порывам.
Поэтому можно сказать, не боясь ошибиться, что праздный, ленивый человек всегда будет рабом своей чувственности, — не потому только, что пустота его мысли оставляет, так сказать, сознание открытым для чувственных вожделений, но еще и потому, что человек, а тем более молодой, нуждается в удовольствиях, в живых, волнующих впечатлениях. И если он не ищет этих удовольствий, этих волнующих впечатлений в умственном труде, в здоровых, укрепляющих развлечениях, он неизбежно будет их искать в порочных привычках или в разврате.
Вот почему для того, чтобы мы могли противостоять приступам чувственности, еще недостаточно, чтобы ум наш работал: надо, чтобы эта работа приносила нам наслаждение, живую радость производительного труда. Когда мы беремся за несколько дел, когда внимание наше разбрасывается, работа не радует нас; напротив, такая работа только раздражает, порождает недовольство собой и в результате, почти в такой же мере, как праздность, способствует развитию страсти. Только методический, правильный труд может наполнить собой нашу мысль, дать ей настоящий, непрерывный и прочный интерес. Такой труд дает нам ощущение удовольствия от сознания нашей энергии, вроде того, какое испытывают туристы в горах, когда вершина с каждой минутой приближается к ним. Такой труд — и только он один — ставит гранитную преграду между нашей мыслью и призывами чувственности.
И если этот бодрый, радостный труд подкрепляется еще деятельными привычками, если мы умеем пользоваться здоровыми удовольствиями, которые были перечислены выше, тогда — чтобы окончательно обеспечить себе безопасность — остается только дать определенное удовлетворение тем неясным порываниям, которые будит в нашей душе наступившая зрелость. В счастливом возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет ничего не может быть легче, как влюбиться в природу; в этом возрасте так естественно восторгаться какой-нибудь горой, лесом, морем, страстно любить все великое и прекрасное: искусство, литературу, науку, историю, не говоря уже о новых горизонтах, какие открывает чувству альтруизма разработка социальных идей. Как щедро будет вознагражден за свои усилия молодой человек, который выполнит эту программу! Воля его укрепится, ум разовьется, чувства облагородятся: все это внесет в его жизнь столько счастья, что останется только позавидовать ему. Даже падения (ибо и он вкусит горечь падения) не уменьшат его достоинства мужчины: он всегда сумеет подняться и смело кинется в новую борьбу. Полная победа невозможна, но в этой борьбе человек уже победил, если он не слишком часто пасует перед врагом и, испытав поражение, не принимает его с легким сердцем.
4. Но мы должны рассмотреть в отдельности каждую из двух форм, какие принимает чувственность в жизни учащейся молодежи. Как мы уже видели, средний уровень нравственности наших студентов чрезвычайно низок, и это объясняется тем, что им приходится жить в большом городе без руководителей и без надзора. Понятно, что большинство из них растрачивает свой юношеский пыл, свою молодую энергию на любовные похождения самого низменного сорта. Никто не предостерегает их об опасности: опьяненные своей новой свободой, они очень долго не могут рассеять тех наивных иллюзий, которые служат основанием их представлений о студенческой жизни. Они не привыкли относиться критически к своим удовольствиям: никто их этому не учил. Только гораздо позднее у них появляется подозрение, что преобладающую роль в этих удовольствиях играет тщеславие.
Меньше всего могут их на этот счет просветить товарищи, с которыми они встречаются в ресторанах. Очень многие из этих товарищей имеют любовниц и — частью потому, что они и сами заблуждаются, частью из чванства — преувеличивают приятные стороны своего положения, не сознавая, что эти приятные стороны имеют свою горькую примесь, и забывая о том, как дорого они покупаются. Они не принимают в расчет, что ради удовольствия иметь любовницу они принуждены жить в обществе грубой, неразвитой женщины, переносить ее капризы, глупые выходки, дурное расположение духа, страсть к мотовству, получая взамен физическое наслаждение и ни капли счастья. Большинство студентов держит любовниц единственно из тщеславия, чтобы иметь возможность показывать их на гуляньях, хвастаться ими перед товарищами: не будь этого желания щегольнуть «перед райком», они не вынесли бы и восьми дней такой жизни1. Всему виной в этом случае абсолютное отсутствие критики: раз мы кладем на одну чашку весов физическое наслаждение и удовлетворение чувству тщеславия, то на другую следовало бы положить все те потерянные дни и часы, которые мы могли бы отдать здоровому наслаждению производительного труда, расстройство здоровья и нравственное отупение, к которым приводит такой образ жизни; следовало бы положить на другую чашку весов восхитительные путешествия, которые мы могли бы совершить, долги, которые придется платить впоследствии, сожаления, ожидающие нас в зрелом возрасте, — все то, чего мы лишаем себя в будущем, и всю скуку, все унизительные ощущения настоящей минуты.
Есть только одно средство спастись: бежать от опасности, или — если бежать поздно, — то решительно разорвать с прошлым: переменить окружающую обстановку, расстаться с товарищами, чье влияние кажется нам вредным, переехать в случае надобности на другую квартиру и даже в другой квартал. Необходимо и в мыслях, и на словах, и в поступках отречься от жизни, которая нас тяготит, а главное, необходимо как можно строже разобрать те воображаемые удовольствия, которые доставляет нам посещение так называемых «студенческих жен», и хорошенько понять их гнусность. Если бы наш студент дал себе труд подвергнуть строгой оценке эти мимолетные связи, если бы в течение каких-нибудь двух недель он каждый день записывал в один столбец доставляемые ими удовольствия, а в другой — те минуты скуки и разочарования, которые они ему приносят, он был бы поражен получившимся результатом. Он был бы, пожалуй, еще более поражен, если бы каждый вечер или, еще лучше, каждые два часа записывал свое «душевное состояние». Он понял бы тогда, что им владела страшная иллюзия, подменявшая в его сознании итоги каждого его дня, каждого месяца и заставлявшая его воображать, что он веселится, тогда как в действительности каждая минута дня, взятая в отдельности, была скорее минутой скуки, отвращения или, в лучшем случае, —равнодушия. Такие ошибки объясняются одним очень любопытным явлением: я понимаю самовнушение, вытесняющее действительное воспоминание и подставляющее на его место воспоминание собственного нашего изобретения. Такое якобы воспоминание бывает вымышлено с начала до конца: это то состояние сознания, которого мы ожидали, которое, по нашему наивному представлению, должно было бы существовать, но которого ни на один миг не было в нашем сознании. Наша способность создавать себе иллюзии в этом отношении так велика, что очень часто мы совершенно не замечаем настоящего, действительно существующего состояния нашей души, потому что это состояние не согласуется с тем, на что мы рассчитывали. И никогда этот самообман не бывает сильнее и не имеет таких печальных последствий, как при оценке молодым человеком тех удовольствий, какие доставляют ему его связи с продажными женщинами. Если перебрать минуту за минутой те часы, которые он проводит с этими жалкими созданиями, исполненными умственного убожества, грубых и нелепых понятий и невыносимых капризов, то — повторяю — не найдется ни одной, которую можно было бы назвать вполне приятной, а между тем, под влиянием тщеславия, общая сумма всех этих тяжелых минут в воспоминании представляется приятной. Ни попусту растраченное время, ни деньги, которые мы так грубо бросаем, ни ослабление умственных способностей, которое может явиться последствием наших излишеств, — ничто не принимается нами в расчет. Скольких радостей мы себя лишаем! Сколько музеев могли бы мы посетить! Сколько хороших, возвышающих душу книг могли бы прочесть! Прогулки с избранными друзьями, разумные, развивающие беседы — обо всем этом мы забываем. Мы забываем, что отвращение, неизбежно наступающее после всех этих оргий, есть одно из самых печальных и самых презренных состояний человеческой души. Мы забываем, что на вакации мы могли бы посетить Альпы, Пиренеи, побывать в Бретани и что мы лишаем себя этого удовольствия. Мы не соображаем того, что ценою нескольких ночей скотского наслаждения мы могли бы купить себе поездку в Бельгию, Голландию, на Рейн или в Италию. Мы не хотим думать о том, какими восхитительными воспоминаниями обогащают путешествия двадцатилетнюю душу, — воспоминаниями, которые с таким наслаждением переживаются в дальнейшей жизни и облегчают минуты уныния и скучной, неблагодарной работы. А сколько хороших книг мы могли бы купить! Художественные произведения, описания путешествий, гравюры, картины — все это были бы верные товарищи всей нашей жизни; мы имели бы их под рукой в долгие зимние вечера. Но мы их не покупаем, жертвуя ими все тому же тщеславию.
