Высказанное предположение подтверждается источником: «Подступили со всех окрестных селений к ним (русам) мусульманские войска. Русы выходили против них и обращали их в бегство. И бывало не раз так — вслед за ними (русами) выходили и жители Бердаа и, когда мусульмане нападали на русов, они кричали «аллах велик» и бросали в них камни. Тогда русы обратились к ним и сказали, чтобы они заботились только о самих себе и не вмешивались бы в отношения между властью и ими (русами). И приняли это во внимание люди, желающие безопасности, главным образом это была знать. Что же касается простого народа и большей части черни, то они не заботились о себе, а обнаруживали то, что у них в душах есть, и препятствовали русам…».[228]
Походы русов, таким образом, являются не только налетом с целью грабежа, но и попыткой захватить и «освоить», как «осваивали» вообще тогда полуварвары-полуфеодалы, новые города и земли. При этом русы-воины облагают данью простой народ — «чернь», тогда как «знать» быстро смыкается со своими новыми господами и правителями-русами. Русы, страдая от болезней и подавленные количественным превосходством мусульман, погибли в неравной борьбе, пал в битве и их предводитель. Русы 943–944 гг. не норманны, вернее, не только норманны, так как отвергать наличие норманнов так же невозможно, как и утверждать обратное. Абу-Фараджи говорит о нападении в 943–944 гг. на Бердаа «алан, славян илезгов»,[229] т. е. народов Северного Причерноморья, в числе которых были и славяне — русские. Не был ли предводителем русов при походе на Бердаа тот же Хальгу-Олег, смерть которого «за морем» отмечает и наша летопись, по-видимому спутав биографии двух Олегов? Вскоре русская дружина снова появляется на Кавказе. В 965 г. Святослав громит хазар, берет Саркел, Итиль, наносит окончательный удар Хазарскому каганату, последние остатки которого были добиты в 1016 г., когда, по свидетельству Кедрина, дружины русских под командованием Сфенга и византийские войска Монга разбили хазарского князя Георгия Цуло.
Политические связи в X–XI вв. приводят к появлению на территории славянских земель летописных потомков сарматов — касогов, обез, ясов, в составе княжеских дружин и вольных переселенцев. Уже Географ Баварский среди десятков славянских племен, — а есть все основания предполагать, что он неплохо знал восточнославянский мир, упоминает о «касоричах», по-видимому, где-то на территории Днепровского Левобережья.[230] Еще в XVII в. между Рыльском и Льговом существовали село Касоричи и Касожская волость, причем в Касожской волости мы находим «Славенскую пустынь… на Славенском городище, на Семи, да на Славенском озере».[231] Противопоставление касогов и славян, как мы видим из контекста, разительное. Остатки древних городищ, к сожалению не раскопанных, окружают и поныне село Коробкино, как называется теперь село Касоричи. На касогов указывает и название р. Касоржи, притока р. Тима, на берегах которой находятся также еще не раскопанные курганы с остатками каменных плит.[232] По всей видимости в жителях Касожской волости следует усматривать не только касогов Мстислава, но и остатки более древних насельников, быть может, выходцев из приазовских — прикубанских степей во времена еще более ранние, нежели времена Тмутараканского княжества.
Мы уже останавливались на значении салтово-маяцкой культуры в жизни населения лесостепной полосы в VIII–IX вв.
Соседящее с оседавшими на землю кочевниками славянское и, в частности, северянское население экономически, культурно и политически было связано с создателями салтово-маяцкой культуры. Наличие вещей салтовского типа далеко за пределами распространения городищ, в Черниговской и Курской областях, находки многочисленных вещей северокавказского типа, аналогичных салтовским и свидетельствующих о родстве салтовской и северокавказской культур (Чми, Кобанское, Балта), взаимопроникновение этнических начал, роль политических форпостов Хазарского каганата, которую несомненно играли городища вроде Маяцкого, Салтова и т. д., — все это в совокупности говорит за наличие подобных связей, без учета которых многие особенности Северской земли позднейшего времени будут непонятны.
Мы отмечали проникновение болгаро-савиро-алан на север, в гущу славянского населения, отмечали и проникновение славян на юг, на нижний Дон и Северный Кавказ. Подобное проникновение, по-видимому, имело место во времена антов, когда известная их часть, правда незначительная, под давлением кочевников вынуждена была уйти на юго-восток, покинув пристепную полосу, и позже (в IX–X вв.), когда дружины русов проникали на побережья Черного, Азовского и Каспийского морей. Вряд ли возможно говорить о сплошном русском населении по отношению хотя бы одного более или менее значительного района Приазовья, Причерноморья или Каспия.
Вопрос о вещественных памятниках славянской культуры в степях Подонья и Предкавказья был поднят еще Городцовым, усматривающим в наличии волнистого орнамента в керамике следы присутствия славянского населения, так как в его представлении волнисто-линейный орнамент принадлежит исключительно славянам. Городцов на основании этой теории сделал заключение о наличии славянского населения в устье Дона и Предкавказье в VIII–IX вв. Но, как установлено М. И. Артамоновым, подобный орнамент является не особенностью того или иного племени, а просто отражает переход от лепной керамики к гончарному кругу, а собственно славянские, русские вещи начинают проникать на нижнее течение Дона с конца X, начала XI в. Типичным примером является превращение Саркела в XI в., судя по вещественным памятникам, в русский город.[233] Судя по вещественным материалам, добытым археологическими раскопками, можно сделать вывод о том, что целиком славянскими поселения на Дону в IX–X вв. назвать нельзя. Таким образом, в обитателях этой области можно усматривать остатки сарматского общества — савиро-болгар, на севере (у среднего течения Дона, по Донцу, Осколу и т. д.) смешивавшихся с славянами, русскими.[234] Отсутствие находок вещей славянского типа на интересующей нас территории, датируемых VIII–IX вв. и более ранним временем, вряд ли можно считать неопровержимым доказательством отсутствия в это время антского или собственно русского населения. Как это будет указано далее, в более поздние времена, в XIII–XIV вв., население уже существовавшего русского Тмутараканского княжества, пусть даже немногочисленное и в основном дружинное, княжеское, постепенно смешалось с основным этносом Северного Кавказа, восприняв его обычаи, нравы, культуру, язык и, конечно, заимствовав одежду, предметы обихода, украшения, оружие и т. д.; несмотря на то, что письменные источники определенно говорят еще об остатках русских, никакие археологические раскопки русских вещей приднепровского типа несомненно не обнаружат. То же самое явление было характерно и для антов, оторванных от Приднепровья, и для отдельных русских поселений более позднего времени.
Мы не претендуем на окончательное разрешение вопроса о так называемой «черноморской руси», но считаем, что исследователи, отрицающие наличие славянства на юго-востоке только на том основании, что там не найдено вещественных памятников, не сумели опровергнуть сторонников теории «черноморской руси». Правда, и сторонники «черноморской руси» не всегда могли обосновать свою точку зрения, и многие из них чрезвычайно увлекались, говоря об азовско-черноморской колыбели многих славянских племен. Но все же их точка зрения заслуживает внимания и отражает в какой-то мере историческую действительность.
Времена господства Хазарского каганата характеризуются относительной слабостью кочевников, и это обстоятельство не могло не способствовать проникновению славян все дальше и дальше на юго-восток.
