— A-а! Братец Черного Аскера?

— Верно, верно, — просиял Муршуд. — Его называют Черным Аскером. Так вот, Хосров Теюбович — его родной брат. Но они, кажется, не очень дружны.

— Брата я не знаю, — сказал Дадаш, — но Черный Аскер мошенник и дурак. Одно время он работал на радио и не пропускал в эфир газель Хагани… Как это… «Если ты не придешь, я всю землю сожгу…» Дескать, не можем мы поощрять такое изуверство. Выгнали его оттуда…

— Ах, — Муршуд снова заулыбался, — как вы правы, как это верно!

Муршуд был довольно рослым мужчиной, но когда судьба сталкивала его с какой-нибудь значительной личностью, он как-то съеживался, становился меньше. Неймат подумал, что подхалимство вообще омерзительно, но богатырски сложенный подхалим — это просто патология.

Послышался звонок.

Пришли Таира и Джаббар.

Когда дверь отворилась, в комнату донеслись кухонные ароматы.

Муршуд возбужденно посмотрел на Дадаша, хихикнул, потер руки.

— Я думаю, может, приступим к плову, — сказал он. — Больше никого не будет?..

Дадаш слабо улыбнулся. Он еще не освоился с юмором Муршуда.

— Ай, старик, ну что заладил «плов, плов», — заворчала Мензер. — Может, тебя не на плов позвали…

Неймат подумал, что получается как-то неудобно. Семейство Муртуза опоздает минимум на час. Так уж повелось. Пригласили всех ради Дадаша, а ждут Муртуза.

Дадаш и вправду заскучал. Кажется, его не очень занимала беседа с Муршудом о переменах в административных кругах. А может быть, он подобные сведения получал из более авторитетных источников, обсуждая их с людьми, которых считал равными себе по положению…

— Дадаш-муаллим, — объявил Неймат, — я купил магнитофон, и мы записали наши голоса. Не хотите ли послушать?

— Отчего же?

Неймат нажал на клавишу:

«…Ну скажите что-нибудь».

Знакомые слова, фразы, смех заскользили, как давно примелькавшиеся картины привычной дороги.

«…Значит, я хочу ска…»

«…У Али тоже есть такой…»

«…Хохмачи…»

«…Если я еще раз увижу…»

— Занятно, — усмехнулся Дадаш, — очень занятно.

В дверь постучали. Прибыли Аля и Муртуз.

— Сейчас подаю, — сказала тетя Бикя, — проходите, дорогие гости, усаживайтесь.

Познакомили Муртуза с Дадашем.

— Купили магнитофон? — спросил Муртуз.

— Они записали такие интересные слова, — кокетливо протянула Мензер, — включи, а, Неймат? Пусть они тоже послушают.

«Господи, помилуй меня!» — взмолился Неймат.

— Сейчас, — сказал он…

Послышался его голос, голос Суреи. Вдруг он вспомнил, что на ленте есть слово «Мурзик». Остановить уже нельзя. Поздно. Он попытался вспомнить это место. Значит, тетя Бикя хвалит магнитофон Муртуза и где-то тут Кармен говорит: «Мурзик». Ах, но ведь Бикя же не в одном месте хвалит, она повторяет это как заведенная.

И тут послышался голос Кармен: «…Грандмаман в таком восторге…»

— Муртуз Балаевич, — вскрикнул Неймат изо всех сил, — завтра смотрим футбол, а?! Как вы думаете?

Сурея удивленно подняла брови:

— Что ты так кричишь?

Неймат подумал: «Если б ты знала, закричала бы еще громче…» Послышался его голос из магнитофона: «…Нергиз, доченька…»

Он облегченно вздохнул. Кажется, пронесло. Никто ничего не услышал, не учуял, не понял.

— А как же! — сказал Муртуз. — Обязательно!

Аля и Таира о чем-то шептались. До Неймата доходили обрывки Алиных фраз: «Господи, она так выпендривается… Извела парня совсем».

Неймат не знал, о ком идет речь, но догадался, что Алия-ханум говорит об очередном романе своего сына Спартака. Двадцатичетырехлетний Спартак был рубахой-парнем, не дураком выпить и погулять. С помощью папиных звонков он в прошлом году кое-как окончил мединститут. Надо было пожалеть тех, кому суждено у него лечиться. Девчонок он менял еженедельно. Ежедневно. Муртуз не без гордости взирал на сыновние победы. «Яблоко от яблони недалеко падает; мне и самому смолоду девки проходу не давали».

Аля делала вид, будто куда как недовольна приключениями Спартака. Она не отвечала на бесконечные телефонные звонки, рывком вешала трубку. Но Неймат знал, что в глубине души ей приятна мужская слава Спартака так же, как положение Муртуза, как непорочность и отличная учеба Фирангиз.

Ее высказывания также были противоречивы: то она твердила об авторитете Муртуза, об уважении к нему в высших сферах, о семейном счастье, то вдруг из-за какой-нибудь чепухи начинала жаловаться на судьбу: «Эх, Сурея, ей-богу, я иногда думаю: зачем мне эта красота, этот ум, эта фигура, лучше б вместо этого бог дал мне немного счастья».

В другом углу комнаты Муршуд крепко взялся за Муртуза. Беседа с Дадашем не получилась, но зато теперь собеседники упивались друг другом.

— Вы, Муртуз Балаевич, конечно, знаете, что Махмуда Исрафиловича только что назначили замминистра.

— Да что ты? А кого же на его место?

— Тураба Курбановича.

— Да что ты?! А на место Тураба?

— На место Тураба Курбановича — Закира Зульфугаровича. А на место Закира Зульфугаровича как раз вот и пришел Махмуд Исрафилович.

— Шило на мыло.

— В самом деле, — рассмеялся Муршуд. — Вы абсолютно правы. Произошла небольшая перестановка. Так сказать, перемена мест слагаемых.

Административные катаклизмы Муртуз переживал так же бурно, как Муршуд. Однако он всегда оставался недоволен переменами. «Сняли такого-то. Назначили такого-то. Подумать только! Куда мы идем? В мое время этого не было. Понятно, почему никто никого не слушает».

— Прошу за стол, — сказала Сурея.

Неймат ломал голову. «Как быть? Я устроил это для Дадаша. Он у нас впервые. Но если я попробую поднять первый бокал не за Муртуза, а за Дадаша, Муртуз Балаевич тут же обидится, Аля надуется, Сурея расстроится, и — прощай спокойная жизнь. Вместе с тем…»

И вдруг он нашел выход. Гениальный выход! Как говорит Джабош, «премило»!

Он встал.

— Я предлагаю, — сказал он, — выпить первый бокал за здоровье тамады — Муртуза Балаевича. За здоровье его семьи. Попросим его руководить нашей маленькой компанией как истинного полководца, полковника.

Все рассмеялись.

«Ну вот, — мысленно вздохнул Неймат, — тьфу, тьфу, не сглазить бы, и эта беда миновала».

Неймат постоянно боялся прогневать Муртуза. Весь ужас был в том, что ни один смертный не мог знать, когда, на что и почему Муртуз обидится. Бывало, что мимолетное слово, простая шутка становились причиной такого гнева, что Алина семья была с ними в ссоре месяцами, а тетушка Бикя устраивала Неймату непрерывные скандалы. После смерти первого мужа Суреи — Асада — любимцем тети Бики стал Муртуз, и, видя его недовольство, тетя Бикя действовала по принципу «крикну на дочь, чтоб невестка слышала». При Неймате она начинала рассказывать Сурее: «Была я сегодня у Али. Муртуз так расстроен. Говорит мне: „Бикя, у молодежи не осталось ничего святого — вчерашний сопляк ввернет тебе такое, что так и замрешь на месте; кто теперь обращает внимание — старше, младше? Кто уважает седины? Вызубрят, как попугаи, несколько умных словечек, прочитают три-четыре книжки и считают себя умнее всех. Дал бы, говорит, я им лопаты в руки и поглядел, как они траншею выроют, умники. Это им не книжки листать, не бумагу марать…“»

Конфликт кончался тем, что по настоянию Суреи Неймат покупал коробку шоколадных конфет, бутылку дорогого коньяку, отправлялся к Муртузу, и они мирились.

Голос Муртуза оторвал Неймата от воспоминаний.

— Благодарю за оказанное доверие («Как будто держит речь на официальном приеме», — подумал Неймат). Я человек военный, — он прочистил горло, — пустых разглагольствований не люблю. Прежде всего — порядок. Кому дам слово, тот без лишних слов должен встать и сказать слово. Все.

Неймату на миг показалось, что он сейчас добавит: «Можете идти. Выполняйте!» Но тамада резким движением опустился на стул.

— Муртуз Балаевич, — сказал Муршуд. — С вашего позволения… Два-три слова… Хи-хи-хи…

— Валяй, — возгласил Муртуз, — говори. Посмотрим, что скажешь.