Впервые в жизни Вивьен и сэра Лоренса, которым всегда удавалось координировать свои ангажементы, настал момент, когда их рабочие графики влекли за собой длительные разлуки. Пока он находился в Америке, она была занята в вест-эндском спектакле. Когда его ждал Стратфорд, ей пора было возвращаться на лондонскую сцену в “Присматривай за Лулу” — пьесу Ноэля Коуарда по мотивам знаменитого французского фарса “Займись Амелией” Жоржа Фейдо. Ко времени его возвращения в Лондон она должна была уехать на гастроли за границу. Для них начался мучительный период — год, в течение которого оба пытались приспособиться к странному состоянию полуреального, ущербного брака без партнера.

Фильм “Спартак”, а скорее, обещанный гонорар (250 тысяч долларов), впервые со времен “Керри”, снятой восемь с половиной лет назад, привлек Оливье в Голливуд на продолжительный срок. Он провел там почти шесть месяцев, и, если бы не соседств нескольких старых друзей, таких, как Макс Адриан и Роджер Ферс с женой, ощущение одиночества могло стать почти невыносимым. Иногда его приглашали на приемы, а на вечере в честь возвращения в Голливуд Ингрид Бергман, собравшем всех звезд, Оливье так лихо отплясывал с Анитой Луис, что Джон Уэйн вознамерился пригласить ”сэра Ларри” на главную роль в своей картине ”История Фреда Астера”. Но такой беззаботный отдых был редким исключением.

На следующий день после приема в честь Бергман состоялась очередная церемония вручения “Оскаров”, и можно было простить ироническую улыбку, появившуюся на лице сэра Лоренса, когда его закадычный приятель Дэвид Нивен бросился (да так стремительно, что споткнулся и упал) получать награду Академии киноискусства лучшему актеру года — первую за двадцать пять лет своей работы в кино. Однажды на аналогичной церемонии сэр Лоренс саркастически заметил репортерам: ”Вообще-то я не одобряю все эти призы актерам, если только не получаю их сам”. Но в данном случае он искренне радовался за Нивена, невзирая на то, что последний завоевал “Оскара” в роли, первоначально предназначавшейся Рэттиганом самому Оливье.

Между тем английскому актеру, которого называли величайшим на всем земном шаре, “Оскара” не присуждали со времен “Гамлета” (1948), и сейчас он был обречен на какое-то второстепенное место в голливудском зрелищном фильме. Некоторые критики находили просто смехотворным то, что скромную роль римского военачальника Марка Красса играет выдающийся титулованный актер. А когда Ричарда Бартона, бывшего кумира юных зрительниц “Олд Вика”, спросили, какой главный урок он извлек из своего опыта работы в кино, он ответил: “Вот какой. Если собираешься сниматься в ерундовом фильме, будь в нем номером первым. Я все время твержу об этом Ларри Оливье. Нельзя играть маленькую роль в “гиганте” вроде “Спартака”, как он только что сделал. Во время съемок у Ларри была гримерная вдвое меньше, чем у Тони Кертиса. И денег он получил почти вдвое меньше, чем Кертис. Так вот, это смешно. В Голливуде надо проявлять чванство. Отправляясь туда, я требую два “кадиллака” и лучшую гримерную. Конечно, я этого не заслуживаю, но там это производит впечатление”.

Участие Оливье в съемках “Спартака” граничило с мазохизмом. Он не сумел добыть полутора миллионов долларов на “Макбета”, а теперь снимался в гигантской исторической киноэпопее сомнительных достоинств; в фильме было занято 8 тысяч человек, он стоил более 10 миллионов долларов и требовал непомерных затрат времени. По поводу графика съемок, которым не видно было конца, Джин Симмонс заметила: «Над “Спартаком” работали столько, что этого могло хватить на всю жизнь. Знаете, после того, как мы снимали уже год, Керк Дуглас прислал мне бутылку шампанского с короткой записочкой: “Надеюсь, второй год будет для нас таким же счастливым, как и первый”.

Диалоги в фильме, длившемся три с четвертью часа, изобиловали пошлостями и вопиющими анахронизмами: например, патриций-Оливье спрашивал рабыню-мисс Симмонс, не желает ли она отведать сквоба (“сквоб” по-американски — молоденький цыпленок). Скачущие верхом гладиаторы выкрикивали ”гип-гип”, а мисс Симмонс взывала к Спартаку: ”Уложи меня, у меня начались схватки”. Наконец, следовал coup de gráce: увидев мисс Симмонс, которая направлялась к Керку Дугласу (Спартаку), пригвожденному к столбу на Аппиевой дороге, чтобы показать ему его ребенка, римский центурион подзывал работорговца (Питера Устинова): “Передайте леди, что по этой дороге прогуливаться запрещено”. Один критик сказал, что он так сильно не смеялся с тех пор, как смотрел ”Кокосы” с братьями Маркс. Однако “Спартак” не был плохим фильмом ipso facto. Скорее, в нем следует видеть в высшей степени развлекательное произведение, построенное на дешевых внешних эффектах, но при этом украшенное замечательными талантами и с большим воображением поставленное Стенли Кубриком.

Оливье повезло больше других, поскольку ему досталась одна из наиболее удачно написанных Далтоном Трамбо сцен, в которой богатый и высокомерный Красс намекает рабу о своих сексуальных склонностях. И все же его вклад в картину намного превзошел возможности, предоставляемые ролью. Как кузнец, раздувающий мехами полузатухшие угли, он вдохнул жизнь в банальные на первый взгляд слова; дал почувствовать женоподобность своего героя, наградив его привычкой раздраженно теребить ожерелье; передал его жестокость необычно тусклым взглядом хитрых глаз, и в целом, всей манерой игры и гримом, достиг такой подлинности, которая еще острее заставляла ощутить, что вокруг находились дешевые поделки под античность. Как заметил один критик, Плутарх мог бы признать патрицием его одного.

В “Спартаке” Керк Дуглас снимался с Оливье уже второй раз в течение года. ”Я не испытывал перед ним благоговейного страха до начала совместной работы. Но на съемках это чувство, бесспорно, пришло. Я вспоминаю одну сцену, накануне сражения, где он должен был сказать что-то вроде: “Никогда еще не испытывал я перед битвой подобной уверенности”. И самымневероятным образом он придал этим словам прямо противоположный смысл. Он начал необыкновенно твердо, а закончил нерешительно: “Никогда еще не испытывал я перед битвой подобной… уверенности” — и на протяжении одной фразы показал переход от полнейшей невозмутимости к глубокому страху. Потрясающе. Это всегда поражало меня. Не только то, как он это делал, но как это вообще приходило ему в голову”.

В июне 1959 года супруги Оливье встретились в лондонском аэропорту после своей самой длительной разлуки. Но им не удалось побыть вдвоем хоть сколько-нибудь долго. На следующий же день сэр Лоренс вернулся к работе, приступив к репетициям в Стратфорде, пока мисс Ли готовилась играть роль Лулу Д’Арвиль в “Ройял Корте”. В тот год, отмечая свой сотый сезон, стратфордский театр на восемь с половиной месяцев собрал самых популярных актеров, которым предназначались главные роли в пяти спектаклях; это были Поль Робсон (Отелло), Сэм Уонамейкер (Яго), Чарлз Лаутон (Основа и король Лир), леди Эдит Эванс (Волумния и графиня Руссильонская) и Оливье (Кориолан). Кеннет Тайнен считал, что пять приглашенных звезд слишком отличались от остальных актеров, результатом чего явилась стилистическая разноголосица. (”Это смахивает на благотворительное “звездное” шоу, разыгранное в камзолах и париках и большей частью лишенное и единства, и цели”.)

Но если ни одну постановку нельзя было признать в полной мере удовлетворительной, то работа одного исполнителя, бесспорно, оказалась выдающейся. Кориолан-Оливье затмил всех в этом юбилейном цикле. Свыше двадцати лет прошло с тех пор, как Оливье играл эту роль под жестким руководством Льюиса Кэссона, направлявшего его в более традиционное русло. Теперь Кэссону было восемьдесят три года. Новый спектакль ставил двадцативосьмилетний Питер Холл, унаследовавший Стратфорд прямо из рук Глена Байам-Шоу, решившего передать руководство Шекспировским мемориальным театром более молодому человеку.

”Сэр Лоренс Оливье превращает Кориолана в нечто совершенно новое, — писал Бернард Левин (“Дейли Экспресс”). — Это человек, интересующийся исключительно войной, он чувствует себя несчастным, когда не воюет, и получает удовольствие только при виде крови, пусть и своей собственной… Этот Кориолан не питает ненависти к простым людям, они просто надоели ему… Такая трактовка чревата одной опасностью — скукой. Сэр Лоренс, закованный в доспехи и обагренный кровью, уверенно избегает этой опасности… и вновь подтверждает, что ему нет равных в великом умении заставить публику сопереживать”. “Таймс” вспоминала, что Кориолан времен “Олд Вика” был несомненным залогом его будущего величия. ”С тех пор сила и красота актерского искусства сэра Лоренса Оливье выросли необычайно, и, вернувшись к этой роли в Стратфорде, он делает из нее именно то, что хочет, — то есть играет так великолепно, как только можно”.