Больше всего я страдал на репетициях. Я принялся за дело слишком уверенно. В конце концов, у меня за плечами был полный набор — “Гамлет”, “Отелло”, оба Ричарда и так далее. И все же пришлось помучиться, чтобы произнести эти десять строчек так, как хотел Ларри, хотя в Шекспире я разбирался не хуже него. Вероятно, что-то мне не давалось, и дня два или три прошли довольно тяжело. В этом весь Ларри. Это был его фильм, и он посылал к черту любого, кто лез не в свое дело, считая, что коли играл “Гамлета”, то тоже понимает, что к чему. Все должно было делаться так, как он хотел. И это правильный путь; но я уверен, что тогда он меня обижал. Я беспрекословно подчинился его воле, ибо он доказал свое величие “Генрихом V”, но далось мне это нелегко. Между прочим, с режиссерской точки зрения, первая сцена “Гамлета” — одна из сложнейших у Шекспира, pons asinorum, возведенный в самом начале пьесы.
Я по-прежнему считаю, что в обращении со мной он проявил крайнюю жесткость. Оливье, без сомнения, был настоящим диктатором; впрочем, в его положении у него не было другого пути. Принимаясь за работу на заре, он как продюсер первым приходил в студию удостовериться, что к съемкам все готово. С половины восьмого он уже выступал в роли режиссера — если в это время в нем не нуждались как в исполнителе главной роли. Мы заканчивали около шести, но Ларри еще предстояло подготовиться к завтрашнему дню или монтировать то, что отсняли накануне. Одному богу известно, когда он возвращался к себе в Челси. Он взялся за дело, посильное только супермену, даже двум суперменам. Понятия не имею, как он это пережил. Я вообще не знаю, почему он живет так долго. Любого другого три шекспировские картины измотали бы вконец. Поэтому, помня о тяжести, лежавшей на его плечах, ему прощали диктаторские замашки, когда он приказывал: “Не спорить! Делайте так, как я говорю!” И его экранизации Шекспира не знают себе равных».
Оливье с самого начала решил играть датского принца именно потому, что твердо знал, чего хочет. Однако он делал это без особого желания. Позднее он писал: “Мне кажется, острые характерные роли, такие, как Хотспер или Генрих V, лучше отвечают моему актерскому складу, нежели лирический, поэтичный Гамлет”. Теоретически он предпочел бы заниматься только постановкой, подобрав на главную роль другого, достаточно видного актера, которого можно было бы склонить к нужной ему трактовке. Но практически это исключалось. У Оливье сложился весьма категорический взгляд на каждую реплику, движение и интонацию Гамлета, а ни один актер необходимого масштаба не стал бы мириться с режиссером, навязывающим ему всякий жест и интонационный оттенок. Так что Оливье репетировал все эпизоды с их участниками, используя для ансамбля своего дублера. Затем, в присутствии Бека и Бушелла, он репетировал сам, и сцену снимали. Когда много лет спустя Чарлтон Хестон консультировался у Оливье и Орсона Уэллса, как совместить постановку шекспировского фильма с исполнением главной роли, оба независимо друг от друга дали ему один совет: "Решающее значение имеют два момента. Перед съемками надо проводить репетиции. И надо заручиться способным актером, который станет на Ваше место, когда Вы будете у камеры".
В июле Оливье единственный раз прервал съемки по совершенно исключительному поводу. В числе сорока семи лиц, удостоенных в честь рождения короля дворянского звания, он отправился в Букингемский дворец принять посвящение от Георга VI. Из-за Гамлета он в это время превратился в блондина, и в визитке, одолженной у Бушелла, и жилете сэра Ральфа Ричардсона выглядел безукоризненно. Подобной чести, которая в 1895 году впервые выпала Ирвингу, еще ни разу не удостаивался актер его возраста.
Супруги не устраивали в тот вечер никаких торжеств: и сэру Лоренсу, и Вивьен (теперь — леди Оливье) надлежало рано утром быть на съемочной площадке. Мисс Ли снималась с сэром Ральфом в “Анне Карениной” — неудачном и растянутом фильме Корды, где несколько исполнителей оказались к тому же совершенно не на месте. Работа над картиной не доставила ей радости, а результат огорчил настолько, что она не принимала участия в приеме, организованном в честь премьеры.
В отличие от “Анны Карениной” съемкам “Гамлета” не сопутствовали ни обиды, ни раздоры; но из-за технических сложностей и скорбной, трагической темы фильма его создатели трудились в суровой, напряженной атмосфере, которую редко разряжали вспышки веселья, памятные по “Генриху V”. Об одном смешном моменте в начальной сцене вспоминает Эсмонд Найт. "Кто-то из ребят распрыскивал туман вокруг эльсинорских башенок, и помощник режиссера подсказывал ему: “Еще немножко там, еще немножко тут… и еще одну струйку слева от сэра Лоренса”. Я поинтересовался: “Мне пустить струйку, сэр?” Лоренс расхохотался и никак не мог остановиться. “Черт возьми, Нед, — ругался он, не имея сил вернуться в нужное настроение, — держите язык за зубами”. Но подобное случалось редко. Он держался отстраненно, никогда не становясь одним из нас. И если ему случалось подойти и выпить с нами, то вокруг невольно воцарялось молчание”.
Конечно, и на этот раз Оливье не мог обойтись без травм. Теперь это уже было чем-то само собой разумеющимся в любой роли, где он мог проявить свой атлетический дух; и вскоре, как и в “Генрихе V”, он уже ковылял на костылях. Он сломал лодыжку, вспрыгивая на зубчатую стену замка. К счастью, это не задержало ход съемок, так как пока шли главным образом сцены с Гертрудой и Клавдием. Самый отчаянный трюк Оливье благоразумно отложил на конец. Лишь в последний день съемок он обнародовал свой замысел финальной кульминации. Гертруда умирает от яда, Лаэрт лежит, пронзенный отравленным клинком, злодейство Клавдия выходит наружу. Тогда с криком: ”Ну, так за дело, яд!“ — Гамлет убивает короля. Оливье предложил прыгнуть на Клавдия с высокой площадки и усилить тем самым драматический эффект.
У Бэзила Сидни, которому перевалило за пятьдесят, идея не вызвала никакого восторга. Даже в молодые годы, играя Клавдия перед первой мировой войной, он не увлекался подобным натурализмом. Сообразив, что камера будет снимать прыгающего Оливье снизу и король попадет в кадр только со спины, он благоразумно предложил заменить его дублером. Так на съемках появился атлет-профессионал Джордж Кроуфорд, и, глядя сверху на его мощную фигуру, Оливье исполнился еще большего рвения. Он ласточкой прыгнул вниз и приземлился точно на свою жертву. Кроуфорд рухнул без сознания и потерял два передних зуба.
В середине декабря “Гамлет” уже перекочевал со съемочной площадки в руки монтажеров. Продолжительность ленты составила в итоге два с половиной часа. Его создатели уложились в предусмотренные шесть месяцев и не вышли за рамки запланированного бюджета. Но фильм стоимостью в 500 тысяч фунтов изначально был связан с огромным риском, а в свете недавнего заявления Рэнка, сообщившего владельцам акций, "Одеона", что за последние шесть лет компания потеряла два миллиона, от успеха “Гамлета” зависело очень многое. Для Артура Рэнка и его главного администратора Джона Дэвиса устроили специальный просмотр. Оливье смотрел фильм вместе с ними, волновался, как всякий художник, представляющий свое произведение, с надеждой ждал одобрения. Однако Рэнк, всегда четко сознававший свою ограниченность в той сфере кинематографа, которая касалась искусства, был не в состоянии высказать какое-либо суждение. Картина показалась ему редкостным творческим достижением, но он не сказал этого из боязни впасть в покровительственный тон. Поэтому он произнес только: “Большое спасибо, сэр Лоренс”, — словно благодаря за какую-то незначительную услугу. Затем он удалился в сопровождении Дэвиса, не намекнув ни словом, ни жестом, понравился ему фильм или нет. Оливье чувствовал себя крайне униженным.
Пришлось ждать приговора критики, произнесенного лишь в мае следующего года. В этом месяце в кинотеатре “Одеон” на Лестер-сквер состоялась премьера “Гамлета”, изобилием мехов и бриллиантов затмившая все послевоенные мероприятия такого рода. На премьере присутствовали король с королевой, принцессы Елизавета и Маргарита, принц Филипп. Оливье, гастролировавшего с “Олд Виком” в Австралии, представляли его сестра, брат и мачеха. Несмотря на придирки пуристов к “непростительным сокращениям”, второй шекспировской экранизации Оливье был обеспечен успех. Публика приняла фильм сразу же. “Одеон" давно не видел таких очередей, какими ознаменовалось появление этой картины, не сходившей с экрана шесть месяцев. То же самое произошло и после австралийской премьеры; поклонники буквально не давали Оливье прохода, и ему пришлось срочно скрыться в убежище около Брисбейна.
