Куда уйду я, если сердце здесь?

Вращайся вкруг планеты, бедный спутник!

Затем шестнадцатилетний духом, но не телом Ромео попытался перемахнуть через стену сада Капулетти. Это ему не удалось. Повиснув на стене, бедный ”спутник” уже не мог спасти сцену, задушенную при рождении.

Тем не менее критики оценили спектакль по достоинству. Ромео, представший тем же сомневающимся и неловким юношей, что и в гилгудовской постановке, добился большего лиризма в чтении стихов; и хотя мисс Ли никогда не волновалась так, как на премьере, это сделало ее четырнадцатилетнюю влюбленную героиню еще убедительнее. Воодушевленные исполнители отправились в Чикаго. Там один из рецензентов назвал пьесу “Попрыгео и Джульетта”, другой сравнил Ромео с “нахальным полузащитником". Но подобные поверхностные замечания не слишком досаждали Оливье: в конце концов, восторженные зрители до отказа наполняли чикагский зал на четыре тысячи мест.

Гастроли в Нью-Йорке, так же как и в Чикаго, предваряла вопиюще вульгарная реклама. Самая безвкусная афиша приглашала на спектакль, в котором ”настоящие любовники занимаются любовью на глазах у публики”. Газеты сообщали об огромном предварительном спросе на билеты и предсказывали Бродвею одну из самых блистательных премьер. Проявить малодушие было невозможно. Оливье снял апартаменты в роскошном отеле, заказал целые ящики напитков для будущих приемов. В город приехало множество друзей. Из Англии приходили десятки телеграмм с пожеланиями удачи.

И наконец, после многих месяцев тщательных приготовлений и нетерпеливого ожидания празднества, огромный именинный пирог рассыпался при первом прикосновении. Так называемые бродвейские мясники вонзили свои ножи единым махом, и даже Оливье, за плечами которого стоял опыт десятков премьер, был ошеломлен и потрясен этим всеобщим единодушным осуждением. “Самый худший Ромео…”, “Лоренс Оливье говорит так, словно чистит в это время зубы… тягуче, без искры вдохновения… бурно и непонятно”. Рецензенты были неколебимы в своем презрении.

На следующий день Оливье позвонил в ”51-стрит-тизтр” узнать реакцию зрителей на ужасную прессу.

“Стоят в очереди вокруг театра”, — сообщил заведующий кассой.

“Стоят в очереди?” — переспросил Оливье, не веря своим ушам.

“Да, в очереди. Стоят в очереди, чтобы потребовать деньги назад. Что им сказать?”

“Возвращайте деньги, раз они этого хотят”, — огрызнулся Оливье.

Лишь две недели спустя он отменил указание о выплате денег за предварительные заказы. Но было слишком поздно. Его гордый жест уже обеспечил им с Вивьен потерю всех сбережений.

Из отеля они перебрались в дом на Гудзоне, который предложила им для уик-эндов Кэтрин Корнелл. Ящики напитков, приготовленные для угощения друзей, были отосланы обратно. Несмотря на подавленное настроение, они чувствовали себя обязанными посетить бал в Радио-сити, организованный Ноэлем Коуардом в помощь военному фонду. Хозяин встретил их словами, которые они запомнили на всю жизнь: “Дорогие мои, как это мужественно, что вы пришли”.

Почему же спектакль кончился таким провалом? Этому находили разные причины, предположив, например, будто нью-йоркские критики просто ополчились на двух звезд Голливуда, пытавшихся ослепить Бродвей блеском своей славы; но никакие доводы не способны смягчить столь сокрушительное падение. Такая же низкопробная реклама и куда более сенсационные публичные выступления не помешали Ричарду Бартону, только что превратившему Элизабет Тейлор в “честную женщину”, получить положительные отзывы критики о его бродвейском Гамлете. Собрав воедино все написанное о спектакле, следует заключить, что Оливье пострадал из-за собственных просчетов. Влюбленный и в пьесу, и в свою Джульетту, в самом разгаре своего романа, он не заметил главных ошибок постановки. Страстная увлеченность деталями и зрелищными эффектами могла принести плоды в кино; но в театре двойная роль постановщика и главного героя не давала Оливье возможности отстраниться и объективно оценить спектакль в целом. Так был получен крайне болезненный, но, вероятно, необходимый урок.

Глава 13

АДМИРАЛ НЕЛЬСОН И МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЫ

Пока ”Ромео и Джульетта” доживали свою последнюю неделю, театральная катастрофа, поразившая Оливье, стала казаться ничтожной по сравнению с мировыми трагедиями более грандиозного масштаба. Американский посол в Лондоне Джозеф Кеннеди заявил, будто Англия выдохлась и терпит поражение, на что Черчилль в скором времени прорычал в ответ: ”Мы будем сражаться на берегах моря, мы будем сражаться на взлетных полосах, мы будем сражаться в полях, мы будет сражаться в горах, мы не сдадимся никогда”.

Стоял июнь 1940 года. ”Липовая война” кончилась месяц назад. Пали Бельгия и Нидерланды; Франция была уже на волосок от поражения. Всякий день приносил ужасные известия, и, когда захват Великобритании казался неизбежным, Оливье решил, что в битве за независимость потребуется участие каждого дееспособного англичанина. Было объявлено, что они с мисс Ли отплывут на родину первым же кораблем после того, как в последний раз выступят 8 июня в ”Ромео и Джульетте”. По словам Оливье, они предложили свои услуги министерству информации и были извещены о том, что их предложение принято.

Это заявление оказалось преждевременным. В числе других британских подданных старше тридцати одного года Оливье получил от посольства указание оставаться в Соединенных Штатах до получения дальнейших инструкций. Засим последовала телеграмма от лорда Норвича (тогда м-ра Даффа Купера, министра информации и личного друга Оливье), где в несколько загадочной форме тот советовал ему подождать, пока будет решено, как наилучшим образом использовать Оливье в военных интересах. Наконец, его окончательно доконал ответ Ричардсона относительно перспектив совместной службы в морской авиации. Приятель считал, что шансов у Оливье нет. Возрастной ценз для неподготовленных летчиков составлял двадцать восемь лет, хотя лица, имеющие летный опыт, принимались и в старшем возрасте. Оливье было тридцать три. В нетерпении он учился летать. Затем косвенным путем он узнал, на какую службу прочил его Дафф Купер. Прибывший в Нью-Йорк Александр Корда рассказал, что собирается работать в Голливуде над фильмами с сильным пропагандистским уклоном. Согласен ли Оливье сотрудничать с ним?

Корду многократно порицали за то, что он покинул Англию в момент, когда война разгорелась вовсю. Однако хулители заблуждались относительно мотивов его поведения, не понимая, как много значило его присутствие в Голливуде. Здесь можно было делать картины пропагандистского толка, которым гарантировался куда более широкий прокат. Здесь можно было установить полезные связи с венгерскими эмигрантами-антифашистами; кроме того, Корда обладал достаточным авторитетом и силой убеждения, чтобы заручиться для своих крайне пробританских лент поддержкой многих американских кинозвезд. Все это оценили по заслугам в 1942 году, когда фашисты занесли Корду в черный, а англичане — в наградной список (на получение дворянского звания). Только после двадцати восьми небезопасных для жизни трансатлантических путешествий, многие из которых пришлось совершать в бомбардировщиках, он наконец возвратился в Англию навсегда.

Однако в 1940 году предвидеть роль Корды было не так легко, и на его предложение Оливье с мисс Ли ответили, что не испытывают никакого желания оставаться в Америке. Через несколько недель он вновь обратился к ним, позвонив в Нью-Йорк из Лос-Анджелеса. Корда сообщил, что нашел для них идеальный сюжет, глубоко трогательный и вместе с тем глубоко патриотический, — историю Нельсона и Эммы Гамильтон. Вивьен отнеслась к подобной теме скептически, Оливье по-прежнему вел разговоры о возвращении домой. Но, будучи отменным дипломатом, Корда продолжал добиваться своего. Он обещал снять фильм с максимальной скоростью, недель за шесть. Он подчеркивал, что, потеряв все свои сбережения, они получают уникальную — и, вероятно, последнюю — возможность заработать деньги на лежащее впереди смутное время и на эвакуацию в Америку детей от предыдущих браков. Последний довод их убедил.