«Лоренсу Оливье скучно жить. Скучно быть кумиром публики. Скучно видеть десятка два восхищенных женщин у “Этель Барримор Тиэтр”. И давать интервью, и играть вместе с Кэтрин Корнелл в нашумевшем спектакле “Не время для комедии” тоже очень скучно. Вообще ему уже приелась эта роль, поэтому он уходит из труппы в начале июля… “Играть одно и то же день за днем очень утомительно, — говорит он. — Я чувствую, что окостеневаю в этом спектакле. Я выполняю действия автоматически, вместо того чтобы обдумывать их. Через несколько секунд после того, как я что-нибудь сделаю, я понимаю, что сделал это как автомат, без единой мысли. А девушки с автографами! Это на самом деле чрезвычайно стеснительно. Вероятно, это часть актерской профессии. Но весьма стеснительная часть…” “…Я действительно скучный человек, — повторяет м-р Оливье. — Я никогда не знаю, о чем говорить с журналистами. Это потому, что у меня ни на что нет определенной точки зрения с ними, я чувствую, как становлюсь все зануднее, и тогда произношу что-нибудь рискованное, чтобы беседа приобрела интерес. Или вы цепляетесь за какой-нибудь оброненный мной пустяк и раздуваете его на целые заголовки…”»

По современным меркам все это была непритязательная и нелогичная болтовня, банальный репортаж, которого не принял бы всерьез ни один разумный читатель. Однако, получив ударно больному месту, Оливье среагировал слишком резко, спрятавшись, словно черепаха, в суровый английский панцирь и отказавшись выползать наружу. Если нельзя дать интервью без того, чтобы не исказили твои слова или весь твой облик, лучше вообще не видеть репортеров — этот акт самозащиты навлек на него еще более злобную критику прессы. В конце концов, конечно, эта тема всем приелась и была забыта. Однако шрам у Оливье остался навсегда, и его глубокая неприязнь к газетчикам берет свое начало именно здесь.

Весной 1939 года профессиональные акции Оливье котировались небывало высоко. Но это время не бьло для него счастливым. В самом начале гастролей он узнал, что его отец скончался от удара. Спектаклю ”Не время для комедии” была обеспечена в Нью-Йорке долгая жизнь, но и это его не радовало, ибо удлиняло разлуку с мисс Ли. Однажды он рискнул добраться до Калифорнии, проделав шестнадцатичасовой перелет после субботнего вечернего спектакля, а в воскресенье ночью отправился обратно. Но так как задержка самолета легко могла бы сорвать его выступление в понедельник, администрация театра запретила подобные путешествия. Тем временем Вивьен в письмах домой по-прежнему жаловалась на ненавистную работу в Голливуде. В отсутствие Оливье она стала все больше полагаться на помощь Кьюкора. Каждое воскресенье приходила к нему обсудить намеченные к съемке сцены и скоро обнаружила, что Оливия де Хэвиленд тайком делает то же самое. Таким образом, отстраненный от фильма, Кьюкор по-прежнему руководил Скарлетт и Мелани.

Стремясь как можно быстрее закончить съемки, Вивьен продвигалась с угрожающей скоростью, работая шесть дней в неделю по пятнадцать-шестнадцать часов. Напряжение от создания самого длинного и дорогого фильма в мире сломало несгибаемого режиссера, который сражался в первой мировой войне, охотился на тигров в Индии и участвовал в автомобильных гонках. Флеминг пережил нервный кризис, и “Унесенные ветром” перешли в руки третьего постановщика, Сэма Вуда. Проведя месяц в больнице, Флеминг возобновил работу, и они с Вудом закончили фильм вместе.

В конце июня съемки были фактически закончены, однако Селзник хотел вернуться к началу, чтобы заново снять первую сцену в поместье Тара. Скарлетт, таким образом, должна была вновь предстать шестнадцатилетней девушкой, но после шести месяцев тяжелого нервного и физического напряжения Вивьен не поддавалась омоложению. Она была бледной и изнуренной; посмотрев материал, Селзник понял безнадежность своих требований и велел ей прежде всего отдохнуть.

Вивьен с радостью умчалась в Нью-Йорк, где несколько дней спустя Оливье оставил свой бродвейский спектакль. Ему тоже предстояли долгие каникулы — перед новой работой для Селзника в фильме по роману Д. дю Морье “Ребекка”. Так что оба сели на борт ”Иль де Франс”, чтобы после короткого визита в Англию отдохнуть на Ривьере. Их имен не было в списке пассажиров, и когда 28 июля они высадились в Плимуте, репортерам сообщили, что ”благодаря чистой случайности двое знаменитых актеров путешествовали на одном лайнере”. Подобная секретность была в духе времени. Ни одно видное лицо в Англии, не страдающее манией самоуничтожения, не стало бы публично нарушать приличия. Однако в своем кругу Оливье и мисс Ли никак не скрывали своих отношений. Они страстно любили друг друга. Это знали не только друзья, это могли видеть самые дальние знакомые. Оба уже подали заявление о разводе, чтобы пожениться без проволочек.

Вернувшись домой, они обнаружили, что приготовления к войне заметно продвинулись вперед: бомбоубежища росли как грибы, у общественных зданий кучами лежали мешки с песком, люди стояли в очередях за противогазами. 9 августа первое тренировочное затемнение погрузило Лондон во мрак. Тем не менее в середине августа, когда две английские звезды Селзника отплыли из Саутгемптона в Америку (вместе с матерью Вивьен), международная обстановка казалась гораздо менее угрожающей, чем после мюнхенского кризиса 1938 года. Так думало большинство. При опросе общественного мнения 31 августа 1939 года только один англичанин из пяти сказал, что война будет, — восемнадцать месяцев назад эта цифра была куда выше. В Голливуде выяснилось, что Селзник раздумал переснимать начальную сцену “Унесенных ветром”. После пяти месяцев съемок и расходов, приблизившихся к четырем миллионам долларов, самый длинный фильм в истории кино был завершен. И всего несколько дней спустя первой строчке, которую произносила Вивьен в роли Скарлетт О’Хара, суждено было приобрести мрачную злободневность: ”У всех на языке только война, война, война…”

Глава 12

"УСПЕХ И ПОРУГАНЬЕ"

Превратив в подмостки гребную шлюпку, Ларри Оливье исполнял роль Иеремии; и чрезмерное количество шампанского, выпитое под полуденным калифорнийским солнцем, давало о себе знать в непривычной нечленораздельности его речи. "Истреблю, сокрушу и погублю вас"— завывал он. Затем, усевшись в свою лодку, он подгреб поближе к другой роскошной яхте и вновь прокричал пророчества об Армагеддоне.

Дело происходило на Каталина-Харбор, в 22 милях к югу от Лос-Анджелеса. Оливье проводил уик-энд на яхте Дугласа Фербенкса-младшего и его новой жены Мэри Ли. Несколько часов тому назад они услышали по радио металлический голос Невилла Чемберлена, сердито прочитавшего свое роковое сообщение: "Я должен объявить вам, что наша страна отныне находится в состоянии войны с Германией".

Как и в ту пятницу, когда убили президента Кеннеди, любой человек, достигший сознательного возраста, помнит, где он был и что делал в первое воскресенье сентября, когда в мире разразилась война. Некоторые, подобно бывшей театральной наставнице Оливье Элси Фогерти, молились в церкви о мире. Сотни тысяч других загорали на пляжах или прятались от внезапно налетевших гроз. Александр Корда услышал радио в своей лондонской конторе вместе с семьей, близкими друзьями и сотрудниками. Его жена, Мерл Оберон, разрыдалась. Его последний многообещающий премьер, Джон Джастин, немедленно решил записаться в запас военно-воздушных сил и потом безуспешно пытался добиться призыва, не закончив съемки в “Багдадском воре”. Его партнер Конрад Фейдт, родившийся и учившийся в Берлине, объявил, что остается в английском кино. Но, поскольку заканчивали “Вора” в Америке, он продолжал жить там, нередко играя нацистов и жертвуя больше денег Британскому военному фонду, чем другие английские актеры в Голливуде.

4 сентябри должно было выйти на экраны новое эффектное создание Корды — “Четыре пера”. Но так как в тот день в Англии закрылись все кинотеатры, прокат ленты был отложен на неопределенное время. Тем временем один из ее главных героев, Ральф Ричардсон, приступил к службе в качестве младшего лейтенанта Королевского флота.