Несколько дней спустя он заканчивал эпизод, в котором Хитклиф рукой разбивает окно (сделанное из сахара). Руке придали израненный, окровавленный вид, и он ждал, чтобы Флора Робсон (Эллен) открыла ему кухонную дверь. В это время вновь появился Голдвин. Оливье на самом деле выглядел скверно и, во избежание полного разрыва, известный своим эгоцентризмом продюсер обратился к нему с редкостным дружелюбием: “Как вы себя чувствуете? — поинтересовался он. — Наверное, очень больно? Эта болячка, насколько я знаю, — мучительная вешь!” Так было заключено весьма натянутое перемирие.
Еше хуже размолвок с партнершей и продюсером были изначальные распри с режиссером. Оливье не встречал постановщика, подобного Уайлеру. Джед Харрис мог быть исключительно жесток и несправедлив. Бэзил Дин мог превращаться в солдафона. Но они по крайней мере формулировали определенные требования. Уайлер являл собой нечто иное: этот сверхтребовательный распорядитель бесконечно добивался совершенства, никак не указывая на средства его достижения.
Актер Дэвид Нивен вспоминал: «Вилли не щадил никого. Несколько раз он доводил женщин до слез и без видимой причины вмешивался в игру Оливье.
После того как самому талантливому и вдумчивому из участников пришлось двадцать или тридцать раз подряд сыграть одну и ту же сцену без всяких конкретных указаний на то, что именно надо изменить, Оливье в конце концов набросился на Уайлера.
“Слушайте, Вилли, я сыграл уже тридцать раз — и каждый раз я играл по-другому. Вы просто должны мне что-то сказать. Что вы хотите, чтобы я сделал?
Уайлер надолго задумался:
“Сыграли… сыграли лучше!“»
Не удивительно, что Оливье выходил из себя. Однако, оценив в конце концов блестящий талант Уайлере, он воздал ему должное пять лет спустя, пригласив поставить свою экранизацию “Генриха V”.
Благодаря “Грозовому перевалу” Оливье превратился в кинозвезду с мировым именем. Он стал представлять интерес и с кассовой точки зрения. Однако главное заключалось не в том, что фильм выдвинул его в первые ряды звезд экрана, а в том, что он кардинально изменил отношение Оливье к кино. Много лет спустя ом пояснил, чем обязан Уайлеру. «Сейчас мне ясно, что я относился к кинематографу как сноб. К счастью — хотя в то время это казалось величайшим несчастьем, — я попал в фильм, который ставил Уильям Уайлер, в “Грозовой перевал”. Он был чудовищем. Он был грубияном. Когда в какой-нибудь трудной и изнурительной сцене я делал невозможное, он решал, что это никуда не годится, и требовал все повторить. Сначала мы были на ножах. Когда каждый потерял чувствительность к ударам другого, мы стали друзьями. Я увидел, что кино — самостоятельный вид искусства и что надо это понять и учиться скромно и без предвзятых мнений, — только тогда можно работать в нем. Я понял, что экран может поставить себе на службу все самое передовое. Это было для меня новое средство сообщения, новый язык. Именно от Уайлера я воспринял простую мысль: если делать правильно, можно сделать все что угодно. Если бы не эта его позиция, вряд ли я снял бы “Генриха V” пять лет спустя».
Мисс Оберон тоже вспоминает “Грозовой перевал” с гордостью, вытеснившей былую горечь: “Интересно оглянуться назад, сознавая, что мы были свидетелями того, как выдающийся актер театра находит себя в кино, пусть от его болезни роста немного страдали все. Хотя в то время мне было всего двадцать два года, на меня смотрели как на старуху, так как играла я преимущественно в кино. Достижения Ларри вошли в анналы истории кинематографа. Сам фильм удостоился чести попасть в архивы Библиотеки конгресса правительства Соединенных Штатов”.
Во время работы над “Грозовым перевалом” Оливье вовсе не приходило в голову, что на его кинематографическом пути это будет самый мощный рывок вперед. Письма, которые он чуть ли не ежедневно писал Вивьен Ли, полны тоски и душевной боли. Она в это время готовилась в Лондоне к возобновлению “Сна в летнюю ночь”. Спустя неделю после расставания оба уже отчаянно жалели о решении разлучиться на три месяца ради профессиональных интересов; а получать в течение трех недель свидетельства его растущего отчаяния оказалось для Вивьен выше ее сил. Повинуясь внезапному порыву, она заказала билет на “Куин Мэри”, а потом на перелет из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Вскоре начинались репетиции в “Олд Вике”, и на пребывание в Голливуде у Вивьен оставалось всего пять дней. С ее точки зрения, ради этого стоило потратить и силы, и деньги.
В своих романтических фантазиях она представляла, как в момент ее появления Мерл Оберон внезапно прервет съемки и она займет ее место. При этом она прекрасно понимала, что в действительности на это не приходится рассчитывать. Однако Вивьен лелеяла еще более безумную мечту — каким-то образом получить-таки роль Скарлетт О’Хара, о которой она думала не переставая в течение последних полутора лет. В поездке она бог знает в который раз перечитала “Унесенные ветром”. Это уже напоминало самоистязание.
Прошло почти два с половиной года с тех пор, как независимый продюсер Дэвид О. Селзник не без колебаний заплатил 50 тысяч долларов за право экранизации “Унесенных ветром”, отдав рекордную для романа начинающего автора сумму; риск не замедлил себя оправдать, так как книга стала бестселлером. Однако до сих пор не был снят ни единый кадр; после двух лет шумихи “поиски Скарлетт”, проводившиеся в общенациональном масштабе, так и не дали главной героини. В течение долгого времени Селзник распространял слух, будто на роль выберут неизвестную актрису; новые лица пробовались буквально сотнями. Сейчас уже никто в это не верил. Роль была не под силу новичку. Не оставалось сомнений, что играть будет знаменитость, и в качестве таковой называли по меньшей мере дюжину актрис, куда более прославленных, чем Вивьен.
В свое время, еще до приобретения экранных прав, Селзник назвал Джоан Кроуфорд. Норма Ширер — первый официально провозглашенный кандидат — не проявила к роли никакого интереса, заметив, что “Скарлетт окажется и неблагодарной, и трудной ролью. Я предпочла бы сыграть Ретта Батлера”. Кэтрин Хепберн пришлось услышать от нелюбезного Селзника: “Не могу себе представить, чтобы Ретт Батлер добивался вас десять лет”. Среди других кинозвезд сильнее всех жаждала получить роль Бетт Дэвис. Она считала себя идеальной, единственно возможной Скарлетт, а Кларка Гейбла — столь же очевидным исполнителем Ретта Батлера. В том, что она не получила роль, принадлежавшую ей по праву, она увидела последнее доказательство безумия Голливуда.
Рекламный отдел киностудии свидетельствует, что за время ”поисков Скарлетт” рассматривались кандидатуры 1400 молодых женщин. При этом, как показывают необъятные заметки Селзника, не была забыта и мисс Ли. Еще 3 февраля 1937 года он записал: «У меня нет никакого интереса к Вивьен Ли. Возможно, он еще появится, но до сих пор я даже не видел ее фотографию. Скоро посмотрю “Пламя над Англией”, вот тогда, естественно, взгляну и на Ли».
В такой обстановке состоялся мимолетный визит Вивьен в Голливуд. Она не верила всерьез, будто сможет выдержать подобную конкуренцию, а друзья Оливье еще усилили ее пессимизм. Они уверяли, что англичанке никогда не доверят Скарлетт, так как этого не потерпит Юг. Кроме того, денег было вложено слишком много, а времени оставалось слишком мало, чтобы сделать ставку на сравнительно неизвестную актрису. Трудно было уловить, что два принципиальных обстоятельства складывались в пользу Вивьен. Во-первых, ее приезд пришелся на исключительно удачный момент, когда из всей массы претенденток были наконец оставлены всего трое (Полетт Годдар, Джоан Беннет и Джин Артур), а время для принятия решения истекало: по договору, который уже был заключен с Гейблом, к съемкам предстояло приступить не позднее февраля 1939 года. Во-вторых, у Вивьен был неоценимый шанс — знакомство с агентом Оливье Мироном Селзником — братом Дэвида и одним из самых влиятельных людей в Голливуде.
Получив от Вивьен телеграмму, сообщавшую, что она находится на пути в Голливуд, Оливье по собственной инициативе попросил Мирона Селзиика организовать ей пробу на роль Скарлетт О’Хара. Съемки “Унесенных ветром” начинались через несколько дней. На территории старых студий Пате площадью около сорока акров снесли несколько десятков павильонов, чтобы воздвигнуть точную копию Атланты 1864 года. В ночь на 10 декабря все постройки (стоимостью в 25 тысяч долларов), политые керосином, должны были исчезнуть в пламени при съемке безжалостного уничтожения города генералом Шерманом. Этим вечером Мирон Селзник принимал у себя Оливье и мисс Ли, а Дэвид с друзьями и служащими расположился на специально сооруженной платформе, откуда особенно эффектно смотрелось сожжение Атланты. Дэвид не хотел, чтобы брат упустил подобное зрелище, и, поскольку Мирон не появлялся, отложил полуночный пожар на один час. Час прошел, и больше тянуть было неудобно: вместе во всеми ждали двенадцать пожарных бригад из Лос-Анджелеса. Селзник дал сигнал зажечь ”город”. Изрядно выпивший Мирон прибыл со своими гостями слишком поздно.
