На следующий день я поняла, что беспокоилась обо мне не только подруга. Если, конечно, праздное любопытство можно считать за беспокойство. На первую пару мы поднимались в одном лифте с Катей, Мариной и Лизой, яркой общительной шатенкой.

– Лер, ты что ли решила войну с новеньким затеять? – с интересом спросила Лиза, вспоминая мою вчерашнюю кражу сумки на глазах у всего потока.

Марина, до этого придирчивым взглядом осматривающая себя в зеркале, тут же повернулась ко мне, заинтригованная поднятой темой.

– Затеяла это как раз не я, а он – хмыкнула я, не желая вдаваться в подробности. – Так что вчера это была, так сказать, контратака.

– А-а, так у вас, получается, 1:1 теперь?

– Вроде того. Надеюсь, на этом и остановимся.

– Если вспомнить его вчерашнее лицо, когда ты ни с того, ни с сего убежала с его сумкой… Что-то мне подсказывает, что он не захочет останавливаться. Но это было забавно, внесло разнообразие в пару, – засмеялась Лиза.

А как мне было «забавно» …

– Ну, если что, я болею за тебя, – продолжила смеяться девушка и, выходя из лифта, в подбадривающем жесте подняла в воздух сжатый кулак.

На этом вопросы ко мне не закончились. Перед парой к нашей парте подошел Игорь, как всегда с беспорядком на голове, и неуверенно присел на ближайший свободный стул.

– Привет, – слабым голосом поздоровался парень, не решаясь даже поднять на меня взгляд.

– Привет, Игорь, – спокойно ответила я.

– Привет! – Влезла Катя, едва сдерживая смех, за что заслужила от меня пинок под партой.

Не знаю, что ее веселило больше: его бесконечные попытки завоевать меня или же моя реакция на ухаживания горе-романтика.

– Вчера так неожиданно… В смысле, ты ушла… Ты ведь редко пары пропускаешь, – пытался выразить мысль он.

– Ну да, и что?

Говорила я очень сухо, что, может, и было ужасно некрасиво и невежливо с моей стороны, но на мой взгляд, каждый человек должен иметь право выбора относительно того, с кем ему общаться. И ладно бы, дело было только в общении, но ведь Игорю явно было нужно не только оно. Что нужно мне, его не особо заботило – ему казалось, он знает это лучше меня самой.

– А Катя сказала, что ты в деканате была… – продолжал он.

Я выжидающе смотрела на него, пока он ходил вокруг да около. Очевидно, он никак не мог понять, какие отношения связывают меня и Ярова и связывают ли вообще. Кстати, о Ярове…

Вальяжной, неспешной походкой тот как раз заходил в аудиторию. В мусорное ведерко у входа полетел только что затушенный бычок. Скользящим взглядом он без интереса обвел присутствующих. Игорь неотрывно смотрел на парня, затем снова взглянул на меня, затем снова – на Ника.

– Так ты была в деканате или нет? – Как-то громко, резко и слишком нервно выпалил Игорь.

– Предположим, была. Какая разница?

Какое-то время Игорь молчал, затем с презрением стрельнул глазами на нас с Катей.

– Зачем вы врете?! – Вдруг взорвался он. В его голосе раздражение мешалась с безнадегой. – Ни в каком деканате ты не была! Зачем это говорить? Думаете, я слепой?!

На этом моменте я поняла, что плотно сжимаю зубы от возникшей в ходе разговора злости. Он что, хочет, чтобы я отчитывалась перед ним? А если бы меня всю пару тошнило в туалете, я тоже должна была сообщить ему? Даже если предположить, что мы с Ником занимались, как вчера выразилась Катя, «чем-то не тем», его это не касается никаким боком. В ответ я могла бы просто прогнать Игоря или начать с ним ругаться, но в голову пришла идея получше.

– Хорошо, я не была в деканате, – елейным голоском заговорила я и придвинулась ближе к Игорю, – вчера на последней паре я была с Никитой.

Не то чтобы это была откровенная ложь. Я специально назвала его именем, которым не называл никто. Пожалуй, только преподаватели. Когда же сам Ник проходил мимо нашей с Катей парты, я посмотрела прямо в его пронзительные холодные глаза, дерзко улыбнулась и подмигнула. Этим «выстрелом» удалось убить сразу двух зайцев. Во-первых, поверив, что его худшие опасения подтвердились, Игорь покраснел, как брошенный в кипящую воду рак, шумно задышал, рывком встал, чуть не опрокинув стул, и наконец зашагал к своему месту. Во-вторых, хотя я этого и не планировала, так без единого слова сказала Ярову: «Делай, что хочешь. Я тебя не боюсь». В ответ он лишь слегка приподнял брови, будто спрашивая: «Серьезно?», и уселся прямо позади меня.

На протяжении всего дня его взгляд прожигал мне спину. Еще подозрительнее было его непривычное спокойствие: ни одного пререкания, ни одной попытки завести спор с кем-то из преподавателей или сорвать занятие, лишь постоянное черкание карандаша о бумагу, слышимое только тем, кто сидит рядом. Да что он там вообще делает?

На переменах рядом с ним терлась Марина, которая, стоило Нику только приобнять ее за плечо или включить проникновенный голос, готова была написать за него часть лекции или сбегать в магазин за водой. Некоторые другие девчонки тоже не переставали кружить вокруг него, словно рыбы-прилипалы, кормом для которых служили шутки, да и вообще, любые слова Ярова.

На одном из перерывов мы с Катей шли по коридору в сторону лифтов и как раз проходили мимо такой собравшейся вокруг сидящего на подоконнике Ника стайки однокурсниц и пары однокурсников. Он отпускал саркастичные комментарии в их сторону, а они хлопали глазами и радовались уделенному вниманию.

Ник что-то говорил. Ему что-то отвечали. Кто-то хихикал. Но несмотря на затронувшую губы улыбку, взгляд его был направлен мимо всех окружающих, куда-то внутрь себя. На секунду он поднял глаза на нас с подругой, и меня пробрало странное чувство. В этих глазах я увидела что-то темное, навевающее ассоциации с недостижимыми океанскими глубинами, куда не проникает солнечный свет.

«Ему так скучно» – вдруг пронеслось у меня в голове. И это была не простая скука, вызванная не самым интересным разговором, а что-то, чему я пока не могла подобрать название. Он выглядел так, будто сам был не в состоянии понять, почему все эти люди вообще его окружают, зачем слушают и что в его словах заставляет их смеяться.

Как только прозвенел звонок с последней, четвертой, пары, и преподавательница попросила сдать домашние работы, Ник молча закинул сумку на плечо и направился к выходу. Когда ему вслед понеслось что-то вроде: «звонок для учителя», он, даже не оборачиваясь, беспечно ответил, что после звонка наступает его личное время, и никто не имеет права его задерживать.

Некоторые преподаватели еще пытались вразумить неуправляемого ученика: кто-то повышал голос, кто-то – выгонял. Но большинство из них успело понять всю бесполезность этой затеи, и теперь они лишь цокали языками, поджимали губы и качали головами, бросая в воздух угрозы насчёт несдачи предстоящих зачетов или напоминая о своем присутствии в комиссии на госэкзаменах в конце года. Нику, конечно, было плевать, и, скорее всего, не существовало в этом мире ничего, что могло бы заставить Ярова вести себя прилично.

Совсем скоро мне «посчастливилось» узнать, что же он там черкал у себя в тетради.

В четверг выдавали проверенные работы по политологии. На максимальный бал я, конечно, не рассчитывала – получить его у Манцева было все равно что попробовать угнаться за поездом.

Это был грузный, тяжело и громко дышащий лысый мужчина, который постоянно промакивал лоб платочком и бубнил себе что-то под нос. Все знали: если даже ты выучишь наизусть весь учебник и расскажешь ему, он лишь пробормочет что-то вроде «почти правильно» и снизит оценку на пару баллов. Мы с однокурсниками даже шутили, что чтобы решить, сколько баллов поставить за ту или иную работу, он под партой каждый раз подбрасывает кубик. Какое выпало число, столько баллов тебе и суждено получить. Однако нам повезло, что он, по-видимому, был слишком ленив, чтобы возиться с нашими пересдачами, и каким-то чудом абсолютно у всех к концу семестра набирались заветные пятьдесят баллов, которые означили, что у тебя в кармане уже есть тройка, и если ты не претендуешь на большее, можешь дальше особо не стараться. Поэтому и сейчас за свою работу я не переживала.