– Так… значит… вот… – кряхтел преподаватель, зачитывая оценки и выдавая работы, – Евсеева… тут на три балла. Так… далее…
Все постепенно разбирали свои работы, как всегда, не особо довольные полученными оценками. Только лицо развалившегося на стуле Ника, как я сейчас заметила, выражало неуместное для такой скучной пары веселье. Он беззаботно крутил между пальцами ручку и, склонив голову, с интересом наблюдал за преподавателем.
– Дальше у нас… Яров. Шесть баллов. Нормально.
Не может этого быть! Максимум за это задание – семь баллов! И этот бездельник получил шесть?!
Да и «нормально» в устах Манцева означало наивысшую степень похвалы.
– Новичкам везет… – послышался с задних парт чей-то комментарий.
– Это несправедливо, – прошипела я Кате.
Она пожала плечами:
– Может, мы чего-то о нем не знаем.
Ник неторопливой походкой подошел к столу и взял свою работу, чтобы тут же, не глядя, выбросить ее в мусорку.
Оставалось не больше пяти невыданных работ, в том числе, моя. С каждой секундой улыбка на лице Ярова становилась всё нетерпеливее и шире. У меня закралось нехорошее предчувствие.
Осталось четыре работы. Три. Вот Манцев отдал последнюю работу, оставив мою напоследок. Он неуклюжее перелистнул какие-то страницы, уставился на листы бумаги у себя в руках, будто плохо видел написанное, и долго их рассматривал, затем открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл и покачал головой. Ой, не нравится мне это.
– Зима! – Мне казалось, что кроме голоса преподавателя в аудитории стихли все звуки, – Валерия… Что Вам сказать…
Манцев небрежно пролистнул страницы. Помолчал. Зачем же так тянуть?
– Такую работу мне приносят впервые, – он недовольно отбросил мое задание на край стола. – Я Вам скажу так. Я юмор люблю, но в нужное время и в нужном месте. Ноль баллов. Забирайте, – отмахнулся он.
Не помню, чтобы когда-то его голос звучал так жестко.
На ватных ногах я поплелась к преподавательскому столу. Пока шла обратно, поймала на себе провожающий взгляд Ника, самодовольный и острый, как нож. Он даже не пытался скрыть, что что-то сделал с моей работой. Наоборот, всем своим видом молчаливо кричал о своей причастности.
Только когда я буквально рухнула на свой стул, решилась посмотреть, что же не так.
– Что там такое? – Катя тоже склонилась над принесенными мною бумагами и сосредоточено их изучала.
На первый взгляд, ничего необычного или ужасного. Я листала дальше.
Краем уха услышала прозвеневший звонок, услышала, как Манцев говорит, что занятие окончено, но все это отошло на второй план. Теперь я увидела, что не так. В самом конце скрепкой к остальным листам работы был прикреплён ещё один, явно не моего авторства.
На нём красовался карандашный рисунок, изображающий Манцева во весь рост. Голого.
Первой промелькнувшей в голове нелепой мыслью было: «Неужели это Яров нарисовал?». Рисунок выглядел невероятно реалистично: преподаватель в позе статуи Давида загадочно смотрит вдаль, в руке – учебник по политологии, живот мешком повис над… половым органом, приуменьшенным, как у греческих статуй.
– Ого, это…
Катя не нашлась, что и сказать, и прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.
– Не смешно! – Отрезала я. – Манцев теперь думает, что это я нарисовала!
На смену удивлению пришел бессильный гнев, который я собиралась выразить, разорвав гадкий рисунок на множество мелких частей, когда заметила спешащего в нашу сторону Ника.
– Слушайте, – обратился он к уже постепенно выходящим из аудитории однокурсникам, – мне даже любопытно, как наша замечательная староста умудрилась написать работу хуже всех. Дай-ка посмотреть, а? Не хочется в будущем допустить те же ошибки.
Его голос, несмотря на показную дружелюбность, сочился сладким ядом. Он схватил мою работу, я же быстро дернула ее на себя, так что теперь мы держали её с обеих сторон, стараясь перетянуть каждый в свою сторону. Наш любопытный поток пока передумал уходить, и многие застыли в дверях, наблюдая за представлением.
– Не трогай!
– И чего это ты так боишься?
На этих словах он все же вырвал у меня домашнее задание и стал с интересом листать, уворачиваясь от моих нападок.
– М-м… староста, – лукаво протянул он, добравшись до последнего листа, – я и не думал, что у девушки с такой холодной фамилией такие горячие мысли.
Я потянулась, чтобы вырвать у него листок с рисунком, но он поднял руку вверх, так что тот оказался для меня вне досягаемости.
– Постой, постой. Наши любимые однокурсники знают, что у тебя такой талант к рисованию? – Он вскинул голову в сторону наблюдающих, – Вы просто обязаны это увидеть!
– Понятно же, что это твоя очередная идиотская шутка! – Выпалила и сложила руки на груди.
Если буду прыгать вокруг этого листа как собачонка, может показаться, что мне действительно стыдно. Пусть стыдится художник!
– Моя? – Невинно спросил он. – Зачем же мне рисовать голых мужиков?
После этой фразы интерес окружающих мгновенно усилился, и некоторые стали подходить ближе, крутить головами, чтобы рассмотреть, что держит в руках Ник, почему это оказалось в моей работе и какое имеет отношение к голым мужикам.
– Неужели ты думаешь, будто никто не поймёт, что это твоих рук дело? – Нарочито громко сказала я, чтобы донести до слуха однокурсников этот очевидный факт.
Тогда Ник резко приблизил ко мне лицо, на котором не осталось и намёка на улыбку, и прошептал:
– Они прекрасно это понимают. Им просто нужно зрелище. Разнообразие. Повод для сплетен. Им неважно, что ты этого не делала.
– Ох, е-мое! Лера, да мы многого о тебе не знали! – Засмеялся Саша Семенов, успевший перехватить рисунок из рук Ника.
Теперь все столпились вокруг него, стали раздаваться все новые смешки и восклицания:
– Фу, мои глаза! Как это развидеть?
– Я бы на месте Манцева поставил тебе все семь баллов!
– Лерка, только не расстраивайся, что он тебя отверг. В мире еще много лысых толстых мужчин!
– Лер, а меня нарисуешь? Или ты только по преподавателям?
Все они по-дружески подшучивали надо мной, здесь не было никакой злобы, но я знала: эту шутку мне будут припоминать до конца года. А как теперь ходить на пары по политологии? Однокурсники смотрели на лист бумаги и продолжали всячески выражать свои эмоции по поводу увиденного, в то время как Ник оперся на парту и вперил свой взгляд в меня. Ему хотелось видеть мое негодование, возмущение или хотя бы стыд. Ради этого все и затевалось. Что ж, не дождется.
– Катя, а как тебе рисунок твоей подруги? – С вкрадчивым спокойствием поинтересовался Яров.
– Очень… – Помедлила Катя, подбирая слова, – талантливо.
Мне порядком надоело участие в этом цирке, поэтому я сказала подруге, что подожду её в коридоре, собрала вещи и направилась к выходу. Уже возле двери услышала противное хихиканье Марины:
– Похоже, теперь счет 2:1. Ты проигрываешь, Лер.
– Не волнуйся, наверстаю, – бросила я в ответ угрюмо.
Оказавшись наедине, я позволила себе выплеснуть сдерживаемый гнев и ударила носком в стенку. Больно, бесполезно и глупо. Нельзя позволять какому-то идиоту выводить меня из себя. Надо успокоиться. Вдох. Выдох. Ничего такого не произошло. Просто шутка.
Через минуту вышла и Катя, и мы в непривычном молчании направились на следующую пару.
– Неужели ты даже ничего не скажешь? – Не выдержала я, когда тишина становилась гнетущей.
– Например?
– Например, что я сама во всём виновата, не стоило его злить, и вообще, нужно было быть тише воды, ниже травы, – скептически перечисляла я.
Катя смотрела перед собой и, казалось, была погружена в свои мысли. Или злилась на меня.
– Это же твой выбор, Лер. Я просто дала тебе совет. Ты выучила гражданку?
Меня немного удивила столь резкая смена темы, но я была только за.
– Очень пыталась, – невесело, зато честно ответила я.
Семинар по гражданскому праву стоял следующим по расписанию, а значит, останется не весь поток, а только наша группа, которая и подвергнется долгим и нудным расспросам со стороны Карпова.
