В 1957 г. Чжоу сделал еще одно предложение, предложив освободить двух летчиков, если Фостер разрешит делегации американских журналистов посетить Китай, но Фостер презрительно отверг это предложение, назвав его "шантажом". Так дело и пролежало более десяти лет, пока китайско-американская враждебность, наконец, не стала ослабевать. В более теплом климате, который был связан с визитами президента Никсона в Пекин в начале 1970-х годов, США наконец-то сделали признание, которого так ждал Китай: эти два человека были сотрудниками разведки. Фекто был освобожден в 1971 году. Дауни вернулся домой два года спустя.

"Чтобы полностью понять сложный и неутешительный ход "дела заключенных", нужно обратиться к государственному секретарю Джону Фостеру Даллесу", - заключало одно из исследований спустя годы.

Чрезвычайная враждебность министра к китайским коммунистам и коммунизму в целом, а также его склонность к чрезмерному упрощению и преувеличению исключали возможность сотрудничества с китайцами. Будучи моралистом до конца, Даллес последовательно рассматривал дело Дауни-Фекто как борьбу между добром и злом, между добром и злом, и поэтому компромисс никогда не был реальной возможностью. Кроме того, сильная приверженность Даллеса консервативному "китайскому лобби" и маккартизму в Вашингтоне придавала его моральному отвращению к китайцам определенную политическую легитимность. Хотя эти характеристики могли быть обычными для американских чиновников 1950-х годов, личность Даллеса как госсекретаря (да еще пользующегося непоколебимым доверием президента) оказывала исключительное влияние на американскую политику и действия. Таким образом, Джону Дауни и Ричарду Фекто не повезло, но не случайно, что в разгар холодной войны, когда госсекретарем США был упрямый, антикоммунистический и антикитайский деятель, они оказались в тюрьме на два десятилетия после тайного полета над Китаем.

Поскольку мало кто из лидеров других стран считал мир столь же непримиримо разделенным, как Фостер, он часто оказывался в изоляции. Особенно плохими были его отношения с Великобританией. Он считал министра иностранных дел Идена мягким, слабым и не желающим противостоять советской угрозе - едва ли лучше, чем французы, решение которых оставить Индокитай он считал непростительным. По словам одного из близких помощников Фостера, он "абсолютно не считался" с позицией Идена по мировым вопросам и считал, что "на британцев просто нельзя положиться". Иден, который безрезультатно умолял Фостера смягчить его отношение к Китаю, в ответ так же низко оценил его. Он считал Фостера узколобым идеологом и осуждал его яркие разоблачения коммунизма. Согласно воспоминаниям одного из советников Идена, британский министр иностранных дел считал Фостера "всегда готовым к буйству".

Черчилль согласился. После одной из их встреч он заметил: "Фостер Даллес - это единственный известный мне случай, когда бык носит с собой свою посудную лавку".

Хотя Фостер и Аллен продолжали придерживаться практически одинакового мировоззрения, их личная жизнь оставалась такой же разной, как и прежде. Аллену нравилось быть в центре внимания на ужинах и вечеринках, где он мог произвести впечатление на мужчин и пофлиртовать с женщинами. Иногда он не только флиртовал. Одной из женщин, с которой, по некоторым данным, у него был роман в середине 1950-х годов, была Клэр Буф Люс, жена его старого друга Генри Люса, который в то время встречался с давней партнершей Аллена Мэри Бэнкрофт. По некоторым данным, еще одной его избранницей была королева Греции Фредерика, в прошлом немецкая принцесса. Возможно, Люс пошутил, когда поместил Фредерику на обложку Time с надписью "Моя сила - любовь народа".

Один иностранный корреспондент, освещавший в этот период события на Ближнем Востоке, встретил Аллена на приеме в Каире, где тот пытался организовать свержение президента Гамаля Абдель Насера. "Мы оживленно беседовали об арабо-израильских проблемах, - писал потом корреспондент, - когда мимо прошла длинноногая шведская блондинка, показала в широкой улыбке все зубы и сказала: "А, Аллен Даллес!". Он как выстрел метнулся в ее сторону".

Фостер умел отдыхать по-другому. Раз в несколько месяцев они с Джанет уезжали в свою хижину на острове Дак в озере Онтарио. На это время он прекращал контакты с Вашингтоном, отказывался от визитов и посвящал себя парусному спорту, рыбалке, пешим прогулкам и всему остальному, что могло отвлечь его от работы и навеять воспоминания о детстве. В 1955 г. ему исполнилось шестьдесят семь лет, но он выглядел удивительно бодрым.

"Если учесть, что у него был тромбоидный флебит, очень плохие глаза, малярия, вывих диска, дивертикулит, довольно серьезная сенная лихорадка, если он не следил за ней, и, наконец, рак, то есть целый комплекс физических заболеваний, то удивительно, как он не позволял им ограничивать его деятельность или затуманивать его мозг", - удивлялась впоследствии его сестра Элеонора. "Он получал от своего тела и разума примерно столько, сколько мог".

Отдых Фостера на острове Дак и его непрекращающиеся зарубежные поездки были отчасти способом убежать от своих административных обязанностей, к которым он не испытывал никакого интереса. Он хотел управлять миром, а не Государственным департаментом. На окружающих он производил впечатление, которое один из современников назвал "тяжелой непроницаемостью большого медведя - массивного по телосложению, энергичного, работоспособного, уверенного в себе". Близость к Эйзенхауэру делала его влиятельным, но он оставался замкнутым, отстраненным человеком, каким был всегда. Однажды он попросил помощника составить список интересных гостей, которые могли бы оживить официальные ужины, устраиваемые им для высокопоставленных гостей. Когда он увидел в списке имя Марлен Дитрих, он был потрясен.

"Возможно, департамент зашел слишком далеко, - сказал он.

* * *

Блистательные, в вышитых халатах, развевающихся на тропическом ветру, в шафрановых пижамах, какие носят буддийские монахи, и даже, в некоторых случаях, в деловых костюмах и шляпах-котелках, лидеры двадцати девяти стран Азии и Африки собрались в провинциальном индонезийском городе Бандунг на один из самых примечательных саммитов ХХ века - Азиатско-Африканскую конференцию. Если и был исторический момент, когда зародился современный "третий мир" или "движение неприсоединения", то это был именно он. Никогда прежде лидеры стольких бывших колоний - в их странах проживало 1,6 млрд. человек, т.е. более половины человечества, - не собирались вместе, чтобы определить общий курс. Большинство из них разделяли нейтралистские настроения своего хозяина, президента Индонезии Сукарно, который приветствовал их 18 апреля 1955 года речью, призывающей крупные державы отказаться от интервенционистского мышления и принять принцип "живи и дай жить".

"Как потрясающе динамично наше время!" воскликнул Сукарно. "Мы можем мобилизовать всю духовную, всю моральную, всю политическую мощь Африки и Азии на стороне мира. Да, мы! Мы, народы Азии и Африки!"

Фостер считал нейтрализм проектом Кремля, а Бандунгскую конференцию - "коммунистическим роуд-шоу", как назвал ее Time. В своей речи, транслировавшейся по национальному радио и телевидению, он предупредил американцев, чтобы они не обманывались тем, что может получиться из "так называемой афро-азиатской конференции". Он рассматривал эту конференцию не как возможность для лидеров развивающихся стран встретиться и выступить за перемены, а как часть советских усилий по соблазнению и завоеванию стран третьего мира. В частном порядке его помощники презрительно называли это мероприятие "балом тёмных горожан".

Как и опасался Фостер, звонкая доктрина нейтрализма взбудоражила делегатов в Бандунге. Они приветствовали Неру, когда он сказал: "Я не верю ни в коммунистический, ни в антикоммунистический подход". Насер настаивал на том, что "игра в политику силы, в которой малые народы могут быть использованы как инструменты, должна быть прекращена". Наиболее интригующе выглядело выступление премьер-министра Китая Чжоу Эньлая, который во второй раз за столько лет появился на крупной конференции и в нескольких задумчивых речах настаивал на том, что китайское руководство "не хочет войны с США" и желает "обсудить вопрос о снижении напряженности на Дальнем Востоке". Чжоу встретился с дипломатами многих стран, выслушал их опасения по поводу Китая, снял многие из них и показался им, по словам министра иностранных дел Филиппин Карлоса Ромуло, "приветливым в манерах, умеренным в речах". Корреспондент журнала Economist отметил, что Чжоу "разыграл свои карты с превосходным мастерством".