По мере того как ЦРУ развивалось в соответствии с желаниями Аллена, Фостер также начал ощущать, что события развиваются в его направлении. Он считал, что может руководить американской дипломатией лучше, чем госсекретарь Маршалл или кто-либо другой, работающий на "этого продавца рубашек из Канзас-Сити", как он называл Трумэна. В 1948 году ему представился шанс доказать это. Единственный политик, с которым он был по-настоящему близок, - губернатор Нью-Йорка Томас Дьюи, проигравший в 1940 году республиканскую президентскую номинацию и выигравший ее в 1944 году, но проигравший выборы Рузвельту, - предпринимал третью попытку, которая казалась ему успешной. Предполагалось, что после победы он назначит Фостера государственным секретарем.

За три года, прошедшие после окончания войны, Фостер входил в состав американских делегаций на полудюжине международных конференций. Благодаря материалам прессы Люса и других журналистов, которых он выращивал, таких как его однокурсник по Принстону Артур Крок из New York Times и синдицированный обозреватель Роско Драммонд, у него сложился образ принципиального сторонника жесткой линии, который заставил слабовольную администрацию Трумэна проявить твердость и противостоять советским требованиям. У себя дома он нашел противников не только среди демократов, но и в группе республиканцев, которые хотели, чтобы Соединенные Штаты играли менее навязчивую роль в мире. Их лидер, сенатор Роберт Тафт из Огайо, который в 1948 г. боролся с Дьюи за выдвижение в президенты от республиканцев, отвергал идею о том, что судьба призывает американцев к освоению всего земного шара.

"Она основана на теории, что мы знаем больше о том, что хорошо для мира, чем сам мир", - сказал Тафт в одной из речей. "Она предполагает, что мы всегда правы и что любой, кто с нами не согласен, ошибается.... Другим людям просто не нравится, когда над ними властвуют, и мы оказались бы в том же положении подавления восстаний силой, в котором оказались британцы в XIX веке".

Борьба за президентскую номинацию республиканцев в 1948 г. велась не только между Дьюи и Тафтом, но и между "интернационалистским" и "изоляционистским" крыльями партии. Фостер был советником Дьюи по внешней политике во время предвыборной кампании и через Дьюи отстаивал свои интернационалистские взгляды. В серии записок для кандидата он утверждал, что Соединенные Штаты сталкиваются с непосредственной угрозой и призваны к передовой обороне по всему миру. "Враги человеческой свободы постоянно присутствуют и постоянно ищут, казалось бы, слабые места", - писал он. Он также опубликовал в журнале Life статью, в которой обещал, что республиканцы переведут Соединенные Штаты "от чисто оборонительной политики к психологическому наступлению, освободительной политике, которая попытается вселить надежду и вызвать настроение сопротивления в советской империи".

По мере приближения выборов Фостер начал разрабатывать планы на период после победы. В одной из служебных записок он набросал идеи переходного периода, в том числе предложил "избранному президенту" совершить быструю поездку в Европу, чтобы укрепить там союзнические отношения. Пресса относилась к нему с благоговением. "У него есть чувство истории, и он хорошо владеет исчезающим искусством простой речи и определения", - писал о Фостере Джеймс Рестон в очерке, опубликованном в газете Saturday Evening Post. Единственное опасение Рестона заключалось в том, что Фостер "может поддаться искушению использовать служебные полномочия для начала своего крестового похода".

Ночь выборов застала Фостера в Париже, где он участвовал в дипломатической конференции с секретарем Маршаллом. Дни, проведенные там, были насыщенными: иностранные государственные деятели жаждали встречи с ним и практически игнорировали Маршалла, которого они считали "хромой уткой". Однако утром 3 ноября мир проснулся от известия о том, что избиратели переизбрали Трумэна в результате одного из величайших потрясений в американской политической истории.

"Вы видите перед собой бывшего будущего госсекретаря, - с горечью сказал Фостер американскому корреспонденту.

Министр иностранных дел Филиппин Карлос Ромуло неразумно устроил на этот вечер "банкет победы", почетным гостем которого стал Фостер. Фостер с готовностью согласился, но шок от поражения Дьюи, как он признался в письме Аллену, был "довольно сильным". Следующие четыре года американской внешней политикой будет руководить Трумэн, человек, которого он высмеивал, а тот в ответ назвал его "парнем с Уолл-стрит". Кто-то другой, а не он, будет шептать президенту на ухо. С Дьюи в президентской политике было покончено. В возрасте шестидесяти лет Фостер имел основания задуматься, не закончилось ли и его время.

В 1948 г. Аллен проехал по тем же политическим горкам. Он был близким, повседневным советником Дьюи - в отличие от своего брата, который презирал избирательную политику. Во время предвыборной кампании он также написал частное предложение, призывающее развязать руки ЦРУ, которое было наделено широкими полномочиями, но использовало их лишь ограниченно из-за недоверия к нему Трумэна, и направить его на проведение операций, "включая тайную психологическую войну, подпольную политическую деятельность, саботаж и партизанские действия". Аллен планировал представить это предложение Дьюи после выборов в надежде, что Дьюи одобрит его, а затем назначит его главой более агрессивного ЦРУ.

Как и все сторонники Дьюи, Аллен был готов праздновать в ночь выборов. Но вместо этого он навестил побежденного кандидата, которого нашел в номере отеля "Рузвельт", спокойно стоящего в халате. Вместо того чтобы стать лидером свободного мира, Дьюи возвращался в Олбани.

* * *

Хотя в послевоенные годы оба брата добросовестно соблюдали интересы своих клиентов из Sullivan & Cromwell, сердце их не лежало к работе. Аллен постоянно думал о том, что он может сделать, чтобы подтолкнуть Соединенные Штаты к тайным действиям. Фостер выступал в качестве символического республиканца в дипломатических делегациях и давал показания в Вашингтоне в пользу союза безопасности, ставшего Организацией Североатлантического договора. Оба были нехарактерно дрейфующими.

Первый перелом наступил для Фостера совершенно неожиданно, в один из летних дней 1949 года.

Он отдыхал вместе с Джанет на острове Дак в озере Онтарио, бывшем пристанище торговцев ромом, которое он купил восемь лет назад и где он содержал спартанское жилище без электричества и телефона. В случае получения срочных новостей на остров прилетал смотритель маяка, у которого было радио. В тот день он принес загадочное сообщение: "Немедленно позвоните губернатору Дьюи". Фостер послушно отплыл обратно на материк.

У Дьюи было предложение, от которого мало кто мог отказаться. Сенатор Роберт Ф. Вагнер только что ушел в отставку по состоянию здоровья, и Дьюи хотел назначить Фостера на его место. Грубая и шумная предвыборная политика, где компромисс является образом жизни и мало кто добивается успеха, не имея общего языка, вряд ли была естественной средой обитания Фостера. Тем не менее это предложение было великолепным подарком. Фостер понял, что это предложение вернет его в центр национальных дебатов как раз тогда, когда он опасался, что его будущее тускнеет. 8 июля 1949 г. он уволился из Sullivan & Cromwell, где проработал тридцать восемь лет. В тот же день он принял присягу в качестве сенатора США.

Фостер был чужаком в ритуальной среде Сената. Он был замкнут по натуре и в любом случае мало что мог предложить как самый низкопоставленный член Сената. Вместо того чтобы соблюдать традицию, согласно которой новые сенаторы должны выжидать время, прежде чем произнести свою первую речь, он подождал всего четыре дня, прежде чем отпустить длинную речь, в которой Советский Союз изображался как поджигатель войны, а Соединенные Штаты - как "живой инструмент праведности и мира". В последующие недели он произнес еще несколько речей в Сенате, и хотя у него не было реальных полномочий, он был воодушевлен своим новым положением в Вашингтоне и сопутствующим ему почтением.