– Мамочка, я очень люблю тебя, – собираю я в кулак всю свою волю. – И ты вовсе не опоздала. У меня нет никого дороже тебя и Митьки.

«И Солнца», – добавляю про себя, изо всех сил загоняя обратно стоящие в глазах слезы.

– Что-то сильно мучает тебя, я же вижу, – качает головой мама, – только ты не говоришь, а я не знаю, как об этом спросить. Мы обе упустили то время, когда это было возможно.

– Что возможно? – спросила я, думая о том, что она безусловно права.

– Делиться друг с другом. Ведь нам обеим не хватает этого. Хочешь, скажу тебе одну вещь?

– Да, – кивнула я, внутренне холодея.

– Думаешь, я не знала, что ты сильно любила кого-то? Очень сильно. А скорее всего, и сейчас любишь. Просто я тогда не нашла в себе мужества спросить об этом, так уж у нас повелось. Потом ты вышла замуж, и мне вовсе не хотелось тревожить тебя. Ну а позже, когда ты осталась одна, разговор этот тем более был неуместен.

Она снова подняла на меня взгляд.

– Ну вот я и сказала тебе. А теперь ответь: это правда?

– Да, – произнесла я как во сне, потрясённая её словами, – это абсолютная правда. Только я сейчас совсем не могу об этом говорить, мамочка. Но когда-нибудь расскажу, даю слово. Просто пока не готова. Ты должна понять меня.

– Конечно, – длинно вздохнула мама. – Но знай: я всегда буду ждать этого.

Вернувшись домой, я снова засела на диван, продолжая тонуть в размышлениях. Честно говоря, это бесконечное сидение среди подушек представлялось мне крайне непродуктивным, но ничего лучшего в голову пока не приходило. Я в сотый раз прокручивала в уме все произошедшие события, но выход казался всё более призрачным. Может, мне действительно лучше избавиться от этих акций, уступив их Солнцеву, и убраться как можно дальше от этой компании, направив свои интересы в совершенно иное русло?

За эти пять лет я уже почти совсем научилась жить без него, и мне казалось, что так смогу и дальше. Только всё это было до его возвращения. А вот теперь, когда он снова так близко, все привычные ощущения, оказывается, не стоят и ломаного гроша. Ничего не изменилось и никогда не изменится. Никакие расстояния не смогут отдалить его, мне это следует признать и перестать наконец себя обманывать.

…Однажды летом он привёз меня к какому-то пустынному водоёму, простирающемуся так далеко, что почти не было видно противоположного берега. Блёклое солнце почти закатилось за горизонт, время уже близилось к вечеру, и мы были здесь совершенно одни. Придорожная полоса деревьев полностью скрывала нас от изредка проезжающих по трассе машин.

Он был хмур и насуплен. Думая о чём-то своём, разделся и молча вошёл в воду, не предлагая мне присоединиться к нему. Потом, оттолкнувшись, нырнул и поплыл, мощно разрезая руками образовавшиеся от его движений волны, очень скоро превратившись в едва заметную точку. Слегка подрагивая от холода, я стояла, прислонившись к капоту его огромного чёрного «хаммера», и смотрела ему вслед.

Через какое-то время он вернулся.

– Ты что, не умеешь плавать? – спросил он, энергично растираясь полотенцем.

– Не умею, – покачала головой я, привычно любуясь его будто высеченным из мрамора телом.

– Почему? – удивился он.

– Потому что не было случая научиться.

– Вот как? Странно. Ну что ж, тогда просто раздевайся, – сказал он, расстилая на траве полотенце.

– Зачем? – с опаской покосилась я, но под его взглядом тут же начиная неловко стаскивать с плеч майку.

– Затем, что я так хочу, – невозмутимо пожал он плечами. – Разве этого не достаточно? Не умеешь в воде, научу тебя плавать на берегу, – добавил он, подталкивая меня к расстеленному на траве ложу…

…В тот вечер я вернулась домой довольно поздно, сообщив маме, что задержалась на совещании, а она ничего не спросила, привыкнув к моим поздним появлениям, только глянула с тревогой.

Теперь, в свете сегодняшнего разговора, я думаю, что, вероятно, природа моих вечерних «совещаний» была ей отлично известна. Только она никогда не говорила об этом, очевидно, считая, что не вправе вмешиваться. Отец отучил её командовать моей жизнью, полностью взяв эту роль на себя. Скорее всего, её жизнь была так же подчинена его воле, просто я раньше не задумывалась над этим, вечно занятая собственными проблемами. Мне и в голову не приходило, как сильно она была зависима от него. От него и его желаний. Очевидно, он тоже учил её «плавать» там, где считал нужным. Мне следовало бы догадаться. Оказывается, мы с мамой очень похожи, только раньше я этого не замечала.

Я подошла к окну и раздвинула шторы. Середина дня, а ощущение такое, что уже сумерки. Небо серое и неподвижное. Редкие тучи выглядят на нём застывшими, как на фотографии. В воздухе крутятся мелкие мухи, не то снег, не то дождь моросящий. Пожалуй, скорее снег. Середина ноября. Ночами заморозки. Вероятно, следует поменять колёса, а то недолго и в гололёд угодить. Надо позвонить и узнать, как там со временем. А то по первому снегу тут же выстроится очередь на три дня вперёд. Обычно так и случается. Все словно ждут этого первого снега, а потом спохватываются. Лучше уж, наверное, побеспокоиться заранее.

…Машину я вожу четыре года. Вот как Митька родился, сразу пошла на права сдавать. До этого Юра меня сам учил, терпеливо преодолевая все мои страхи. Неторопливо, без нервов, со своей извечной улыбкой на губах. Он никогда не злился, не хмурился, не ругал меня за бестолковость, наоборот, предпочитая всякий раз хвалить и подбадривать. Результат вышел замечательный. Страх я преодолела довольно быстро, и водитель из меня, как выяснилось, получился толковый. Сдала с первого раза, инструктор только удивляться успевал.

Рулила по-взрослому, парковалась не по-женски, разворачивалась довольно лихо.

– Кто это вас так водить учил грамотно? – спросил он перед самым экзаменом.

– Муж, – улыбнулась я, сноровисто объезжая препятствия.

– Надо же, – удивился инструктор. – Терпеливый он у вас, наверное.

– А что, у меня хорошо получается?

– Отлично, – заверил он, – сразу видно – непуганая. Мужья обычно мне только работы прибавляют. Больно уж после их науки женщины нервные делаются, приходится учить расслабляться. А так он мне здорово время сэкономил.

Ветров только усмехнулся, когда я рассказала о нашем разговоре. Очевидно, ему и самому это было хорошо известно. Нервировать меня вообще не в его характере. Не привыкшая к этому, я первое время, ожидая обычной мужской реакции, замирала в тоске, но скоро он сумел отучить меня от старых привычек, подарив невиданную доселе свободу духа. И я научилась ценить её.

Как только я получила права, он купил мне машину. Маленькую белую «хонду», хэтчбек с передним приводом, вполне себе по зиме устойчивую, за что я её сразу полюбила и разговаривала, как с живой, неизвестно почему окрестив «маруськой». Томясь в пробках, мы и теперь с ней частенько беседуем, и я совершенно уверена, что реагирует она не только на мои действия, но и на слова.

Вздохнув, я открыла в контактах телефон сервиса, где обычно обслуживалась. При них же был и шиномонтаж, куда собиралась записаться на «переобувку».

– Можете подъехать прямо сейчас, – сказал мастер, – у нас как раз «окно», наплыв ещё не начался.

Моя зимняя резина хранилась там же, поэтому я быстро собралась и спустилась вниз. «Маруська», улыбаясь радиатором, приветственно моргнула мне фарами. Я скользнула за руль и повернула ключ в зажигании.

Мастер обрадовался «маруське» как родной. Он ей уже три года туфельки на зимние сапожки меняет. Поговорили о приближающемся ТО, о масле, фильтрах и прочей ерунде.

– Задние колодки пока в порядке, а вот передние, наверное, менять будем, свои десять тысяч км они уж точно отбегали, перед зимой дисками рисковать незачем, – деловито сообщил мастер. Я вяло кивнула. Голова моя сейчас была занята совсем другим.