Они были совсем разными. Господи, какими же они были разными… Юра – лёгкий, улыбчивый и мягкий как воск. Словно свет разливался по комнате, когда он входил. И все это сразу замечали. Солнце же – суровый и вечно мрачный, норовистый как дикий мустанг, талантливый до гениальности, отчаянно бесстрашный. И кипящий как раскалённая лава, в той нашей другой жизни. Жизни за пределами этих стен. Никто не знал его, настоящего. Никто, кроме тех, кто любил его. А это были Ветер и я.
Однако Солнцев вовсе не был безрассудным или беспечным. Он был на редкость умным и взвешенным, осторожным и бесконечно точным, когда касалось Дела. Он был учёным от бога и бизнесменом от бога. Редкое сочетание, делающее его почти всесильным в глазах тех, с кем ему ежедневно приходилось сталкиваться.
Юра тоже был талантлив, но его небеса одарили не так щедро, как Солнце. В этом отец немного ошибся. Он был вторым и отлично знал это. Он вообще был другой в принципе, ничем не похожий на Сонцева, и трудно себе представить, как вообще смогли они стать друзьями, и не просто друзьями, а достичь той высокой степени взаимопонимания, которая удерживала их рядом. И это тоже была любовь. Надо было знать их обоих, чтобы понять это.
…В те наши последние выходные Солнцев был мрачнее обычного, курил и хмурился, почти не отвечая на вопросы, просто увёз меня куда-то, не знаю даже, что это было за место. Я и в окно не смотрела, пока ехали… гостиница какая-то…
А потом… мы до воскресенья так из номера и не выходили, только несколько раз еду заказывали. Он тогда словно с цепи сорвался… ничего не помню совсем, кроме рук его бешеных и зрачков тёмных. Мы и не разговаривали почти…
Мы вообще часто не разговаривали. Этого и не требовалось. Не всякий бы так смог. Но он научил меня. Я жила этим и была счастлива. Тот бездонный омут, в который он изо дня в день погружал меня, не нуждался в разговорах, вознося нас к вершинам, доселе неизведанным и не имеющим ни конца ни начала…
Позже, в понедельник, я узнала в офисе, что он уезжает в Австрию… на неизвестный срок, может быть, навсегда. Открывает там филиал, а фирму пока оставляет на Ветра. Об этом весь офис гудел, когда я явилась с утра на работу.
Мне он это объявил во вторник. Из его глаз на меня смотрела бездна. И сам он был весь словно каменный. Вероятно, я тоже, только у меня не было сил осознать это. Я ещё не вышла из той бешеной стихии, в которой прожила весь последний год. Он сказал: да, позвонит, когда устроится. Я привыкла в то время на его слова реагировать по-военному: «есть» – во фрунт – каблуками щёлк. Рыдать только дома. И то если мама в отсутствие. А если она в присутствии – то тихо, в подушку, в своей комнате, когда уже спать лягу.
Только он больше не позвонил. Никогда.
Я взяла неделю отгулов и попросилась к Вере на пустую дачу. Маме сказала, что корпоративная поездка. Каждая клеточка моего существа звенела и плавилась от пожирающего изнутри отчаяния. Это чёрное, слепящее ощущение невиданной потери поглотило меня настолько, что я перестала реагировать на всякие внешние раздражители. Не зажигала свет и не вспоминала о еде, плавясь в собственной боли и бесконечном желании навсегда исчезнуть из этого потерявшего всякий смысл бытия.
Когда я наконец снова смогла есть и говорить, вернулась на работу.
Весь следующий месяц мы каждый день часами разговаривали с Ветровым. Непонятно, кто из нас был в то время психолог. Хотя понятно, конечно, кто. Точно не я. И из бездны он меня, так или иначе, вытащил. Не сразу. Очень медленно и тяжко, но, тем не менее, вытащил. А потом мы подали заявление в загс. И вскоре поженились.
Это народ удивило. Многие задавались вопросом: с чего вдруг? Вроде незаметно было, чтоб мы раньше встречались. Наблюдались ровные рабочие отношения. А тут на тебе. Правда, обсуждения эти Юра быстро пресёк, пустив по офису слух о нашей «тайной любви». Грамотно пустил – с Мариной на ушко «поделился». А с секретарём поделиться – всё равно что стенгазету выпустить, набранную крупным шрифтом. Вскоре «подробности» стали достоянием каждого, и люди быстро успокоились.
Ну а через несколько месяцев я ушла в декрет и на фирму больше не вернулась. Привела вместо себя Веру, мою однокурсницу и единственную институтскую подругу. Месяц в курс вводила, а потом ушла. Очень надеялась, что дело от этого не пострадает. Так и вышло. Ну или почти так. Во всяком случае, Вера во всём довольно быстро сориентировалась. Первое время я ей активно помогала, а потом необходимость в этом отпала, и я погрузилась в лоно семьи. К счастью, сотрудники Веру приняли хорошо, и жизнь потекла по-прежнему. Вернее, работа. Ветер приложил к этому неимоверные усилия. День за днём он всё больше входил в подробности дела и тащил на себе весь бизнес. Это вызывало у меня уважение, и каждый вечер дома я помогала ему в этой борьбе. Я ему, а он мне. Так и жили.
Разумеется, уйдя с фирмы, я не сидела сложа руки. Приученная к бесконечным умственным усилиям, я отчаянно нуждалась в работе, и Ветров делал всё, чтобы мой мозг не переставал работать в привычном ритме. Через год после рождения сына я поступила в заочную аспирантуру и, окончив ее, защитилась. Потом стала оказывать консалтинговые услуги другим компаниям. И Вере в том числе, конечно же. Во всём, что касалось стратегии бизнеса. А со всем остальным она и сама отлично справлялась.
Я не ушла из профессии. Спасибо Юре, он был рядом и не давал мне съехать в пропасть. Он вообще всегда умел быть рядом. Прозрачно и ненавязчиво, как воздух, потому что был наделён непревзойдённым талантом – любить. Он любил своего друга и любил меня, поэтому никогда не стремился заменить его. Просто был. И этого оказалось достаточно.
Конечно, Юра до самой глубины не знал, что происходило в действительности между мной и Солнцем. Не знал и не спрашивал. И я приняла это как благо. Мы жили вместе и даже спали в одной кровати. Правда, не сразу… далеко не сразу… но, тем не менее, рано или поздно случилось…
В результате я приняла этот факт. Насколько было возможно. Опять же не вскоре, но всё-таки он научил меня. Ведь совсем не значит, что человек, обученный экстремальному вождению очень тяжёлого автомобиля в ночную снежную бурю, не сможет в результате спокойно ездить по городу, останавливаясь как положено, на светофорах и аккуратно паркуясь на стоянках.
…Зачем, интересно, мне понадобилось в театр? Ведь это ужасно глупо. Нет, не сам театр, конечно, а встречи все эти… Ясно как белый день, что подобное совершенно ни к чему. Мне никогда не были свойственны бессмысленные поступки. Я взрослая женщина и отлично умею оценивать собственные действия. Это – моя сильная сторона. Возможно, мне и не следует этого делать, ибо интерес в его глазах чересчур очевиден. Я видела это, поэтому до сих пор и не соглашалась…
Мои размышления прерывает телефонный звонок. На дисплее высвечивается изящная фигурка Марьяши (1), в соломенном кресле на веранде их дачи. Сейчас-то уже глубокая осень, почти зима, середина ноября, и она находится дома, в Москве, а это фото дачное, сделанное на Николиной горе ещё летом, во время одной из наших вечеринок. Я сама сфотографировала её сидящей в кресле и улыбающейся в камеру. Она умеет замечательно улыбаться.
Марианна Поланская – моя старшая подруга, духовница и вечная советчица. Хоть разница в возрасте у нас и значительная, но я её совсем не чувствую. Познакомились мы несколько лет назад, в доме моей сводной сестры и её бывшего мужа, банкира Одинцова (2), а вот подружились не так давно, этим летом, правда, при довольно печальных обстоятельствах, но об этом расскажу как-нибудь позже.
– Алё, Марьяш! – говорю я радостно. – Ты в городе?
– Конечно, – улыбается она в трубку, – я дома, на Тишинке. – Как твои дела?
– Нормально, – отвечаю я, изрядно покривив душой, ибо сходу сообщать, что ничего нормального в моём сегодняшнем состоянии нет, пока не хочется.
