— Ева? А ты чего так рано, ты же говорила до семи?

— Да вот решила в СВОЙ дом пораньше вернуться, а то тут некоторые слишком задержались!

Недомать шнурком шагает за мной из комнаты на кухню и блеет, словно овечка

— Ева, ты понимаешь…мне совсем некуда пойти… у меня же кроме тебя никого! Неужели ты выгонишь мать на улицу?!

БЕСИТ!

Я быстро преодолела расстояние между нами и приблизилась вплотную.

— А теперь слушай внимательно, собирай свои манатки, и чтобы через десять секунд тебя здесь не было!

Но родственница продолжает упрямо повторять.

— Я же сказала мне некуда пойти!

И ножку выставила вперед, только сейчас обратила внимание на ее шорты, еле прикрывающие ягодицы и короткий топ. Ну, зараза!

— Меня. Это. Не волнует. — Говорю раздельно, специально для глухих. — Вали туда, где чаще всего бываешь! То есть — на х**! — Уже не стесняюсь в выражениях. — Может очередной твой любовничек тебя приютит, и ты сможешь с него что-то поиметь кроме траха!

Рявкаю, уже не сдерживаясь.

— Да как… как ты смеешь так со мной разговаривать! — Блондинка и не думает отступать, пыхтит, выпятив грудь вперед и сверлит меня взглядом.

— Имею полное мать его право! Разговаривать с тобой так, как считаю нужным, и как ты этого заслуживаешь! — Я уже не сбавляю обороты и не подбираю слова. Кажется, еще чуть-чуть и кто-то блондинистый вылетит в окно ласточкой!

— У меня все документы и деньги сгорели, куда я пойду? — Решила включить последний аргумент погорелица, надула алые вареники и смотрит исподлобья.

— Д-ааа? А знаешь, давай-ка съездим на квартирку, посмотрим, может, что и уцелело? А?

И делаю шаг к двери, но женщина резво подскакивает, ее достояние чуть не вываливается из лилипутского топика и визгливо выкрикивает.

— Нет! Там только пепелище, все выгорело! — Цепляется за мою руку с силой, синяки останутся точно.

Я щурюсь и произношу.

— Выгорела твоя совесть при рождении! — Брезгливо отбрасываю от себя ее конечность. — А квартира цела, я так понимаю. Сюда ты приехала с одной целью. Барского в койку затащить! Ну как же, завидный холостяк и еще не прошел через твою постель, и загребущие ручки еще не побывали в его кошельке и штанах! Не порядок! Надо срочно исправить! Только вот без меня!

ВАЛИ ИЗ МОЕГО ДОМА! — Рявкнула так, что стекла в окнах задрожали. Ох, даже не знала, что так умею.

Данная мне богом, непонятно за какие грехи, мать сбрасывает маску, демонстрируя свое истинное лицо и больше не таясь. В глазах неприкрытая ярость, рот брезгливо искривлен и теперь ей ничего не стоит высказать все, что она обо мне думает

— Не смей меня осуждать, ты — отродье, вся в своего ублюдка папашу! Неблагодарная дрянь! Да ты мне в ноги должна кланяться за то, что я аборт не сделала! А хочешь узнать, как ты появилась на свет? — Спрашивает, скалясь в безумном оскале и как приговор для меня, звучат ее следующие слова. — Меня изнасиловали! Твой отец извращенец, садист и насильник! Так что не удивительно, что ты такая сволочь! Есть в кого!

Все это она вывалила на меня, как ушат помоев и стоит довольная своим выступлением.

Я отшатнулась от Ирины, как от прокаженной, в неверии уставившись на эту женщину. И все что я могу, это хватать воздух ртом, которого мне стало катастрофически не хватать, от подобных новостей.

— Врешь…. — Все, на что хватило сил просипеть.

Мимо меня пронеслась тень. Широкая спина загородила собой вид на ненавистную мне женщину.

Барский.

— Советую тебе немедленно покинуть этот дом. — Произнесено спокойно, но таким стальным тоном, что ноги от подавляющей энергетики подкашиваются.

И у меня бы тоже подкосились, если бы я не застыла в шоке и на грани истерики.

— Алексей, вы не так поняли! — Начала лепетать Ирина, понимая, что мужчина стал свидетелем ее пылкой речи.

— Вали отсюда на хрен! — Навис он над ней скалой. — Или я вызову своих друзей из полиции, и они заберут тебя в обезьянник, и уж я позабочусь о том, чтобы в камере подобралась достойная компания и друзьям ментам шепну, чтоб не вмешивались, чтобы с тобой в камере не делали. Посмотрим доживешь ли ты до утра или нет.

— З-за что? — Пролепетала испуганно Ирина.

— А сама не догадываешься? Ну! Даю десять секунд, время пошло!

Ирина стартанула в комнату, схватила сумку и пулей вылетела на улицу, но все это я отметила задним умом.

Голову словно сжимают тиски, я непроизвольно хватаюсь за нее руками, зарываясь в волосы. В горле встает ком, который мешает нормально дышать, и я сквозь адскую боль в голове в который раз за этот короткий день приказываю себе делать вдох и выдох. В груди печет, словно там течет раскаленное железо.

Я так и стою, только руки беспомощно дрожат, и безмолвно гляжу на человека, перед которым меня только что смешали с грязью.

Алексей обеспокоенно смотрит на меня, да, наверное, видок у меня еще тот, наверное это и называют панической атакой. Нервная дрожь передается с рук на все тело и не собирается утихать.

— Уйди… — Прошу я, едва находя в себе силы выдавить хотя бы одно слово.

Но Леша лишь отрицательно мотает головой, подходит ближе и сгребает меня в свои медвежьи объятия, до легкой боли, крепко прижимая к груди, и начинает гладить по голове, словно ребенка, приговаривая. — Дыши, девочка, просто дыши, сейчас отпустит. И не проси уйти, я тебя не оставлю.

Как ни странно, это помогает мне прийти в себя и постепенно становится легче дышать, я просто повисаю в объятиях мужчины безвольной куклой.

— Ты все слышал?

— Слышал. — Коротко подтверждает. — Меня тут твоя… эээ…Ирина в общем, позвала кран починить. Ты как, Ева?

— Лёш, мне плохо… — Вырывается едва слышным всхлипом.

Но слез при этом нет, лишь дикая опустошенность.

— Я знаю. — Басит мне в макушку и целует в висок. — Поплачь. Говорят от этого легчает. — Говорит он тихо и осторожно гладит меня по спине.

Я качаю головой и зарываюсь лицом в его футболку.

— Нагло врут. Слезы мне не помогают.

Он лишь крепче прижимает к себе и шепчет.

— Извини, хреновый из меня утешитель, но может тогда тортик? — Несмело интересуется.

— Тортик? — Переспрашиваю слабым голосом, громко шмыгнув носом. Слышу в его голосе улыбку.

— Ну да, вроде сладкое помогает при стрессе, я слышал…

Я невольно улыбаюсь. — Лёш, а выпить есть? Желательно покрепче.

Он отстраняется и заглядывает мне в глаза.

— Есть. Сейчас принесу. — Вновь целует в висок, усаживает меня на диван и выходит из дома.

Я на некоторое время остаюсь сама с собой, и пялюсь в одну точку, в свое отражение в стеклянной дверце шкафа напротив.

Неужели это правда?

Я дочь насильника?

Моя бабушка Катерина Михайловна всегда винила себя в том, что не уделяла много времени дочери из-за своей работы. Она считала, что именно из-за этого Ирина и пошла по кривой дорожке… пила, курила и рано начала вести половую жизнь. Говоря простым языком вела себя, как шлюха.

Сколько бы бабушка с ней не воевала, сколько бы раз не вытаскивала из разных передряг, дочка не хотела сворачивать с этого пути. Похоже подобная жизнь ее вполне устраивала.

— Хоть лоб расшиби, хоть ты тресни, а человек не изменится, если сам не захочет! — Эти слова я услышала, когда бабуля, пряча глаза, рассказывала про мою мать.

По рассказам своей бабушки пусть она и не говорила этого напрямую, я поняла, что уже в подростковом возрасте Ирина выбрала для себя одну цель в жизни — удачно выйти замуж.

Уже с четырнадцати лет она спала со взрослыми состоятельными мужчинами или парнями постарше — мажорами, которых возраст юной девицы не волновал, скорее прибавлял очков привлекательности.

Наверняка рассчитывала, что станет чьей-то постоянной любовницей, а в будущем и женой.

При таком образе жизни бабушка и не удивилась, когда в пятнадцать Ирина забеременела.

Я никогда не была наивной и прекрасно понимала, что подростку, у которого ветер в голове, не нужен камень на шее в виде ребенка и наверняка она хотела сделать аборт. Это признание открытием для меня не стало.