Хованья поманила к себе требу. Волна подхватила лукошко, точно большая рука. Оно доплыло до Хованьи. Внутри лежал хлеб да яйца. Почему-то они показались живыми, словно сделанными из крови.
— Намоленное на тебя с просьбой о защите, — женщина потеребила косу, — Такое ты съесть сможешь, оно как жертва. Я буду тебе раз в год приносить, и не понадобиться никого убивать.
Она была очень самонадеянной. Помнила Хованья одного такого. Он хотел приручить ее песнями да игрой на гуслях.
— Рабу захотелось? — спросила Хованья тихо, — А не пойти ли тебе прочь, дура?
Волна поднялась на три аршина. Запахло тиной и смертью. Женщина отпрыгнула от берега.
— Спасла я твою внучку, а ты что, сразу решила меня в услужение поставить? — Хованья выдохнула, — Сгинь отсюда, пока я тебя не забрала.
Забурлило озеро. Ведьма вскинула руки.
— Постой! Не надо! Я же с миром! Это просто треба, можешь забрать ее и не защищать никого. Я отказываюсь от заговора! Прости, дочь воды!
— Прочь, — сказала Хованья. От ее голоса вода взметнулась вверх на семь локтей. В лицо ведьме полетело лукошко.
Женщина развернулась и убежала, только подметки засверкали. Она не видела, как вода стихла, и Хованья без сил рухнула на дно.
Ведьма пришла через семь лун. Мир увядал. От этой извечной смерти Хованью бросало в воспоминания. Она уже избороздила память рыжего утопленника. Он с каждым днем таял. День его ухода в навь был не за горами. Хованья слушала его память о музыке. Вот дудочка тихо наигрывала плеск волны, потом вмешивались девичьи голоса. Пение птиц вплеталось под конец. Воспоминания блекли. Останутся только звуки. Они разольются по озеру и навек останутся в нем.
Стук живого сердца оглушил Хованью. Ее вышибло из сумрачной памяти. Хованья недолго смотрела на солнце из-под толщи воды.
— Выходи, — сказала ведьма, — я принесла требу.
Хованья встала. Было трудно. Она не чувствовала ничего кроме голода. Но ведьма не должна знать.
— Уходи.
— Я просто требу принесла, заговоренную на благодарность. Это от чистого сердца, без подвоха.
Хованья глянула на заросли ивы — там прошлый честный дар истлел, вытравив из себя ворожбу.
Ведьма села на кочку. Задралась юбка, и Хованья увидела кожаные сапоги. У ее рыжего утопленника таких отродясь не водилось. Из его памяти она знала, что ведьма была известной в трех селах. Ее любили и ненавидели. Утопленник собирался к ней за приворотом на одну справную девицу. Решил путь сократить через чащу.
— А с чего мне тебе верить?
— Иначе ты до зимы не доживешь, — ведьма смотрела на Хованью. — Ты не простая мавка, это я вижу. Но ты живешь впроглодь. Дай угадаю, Гаврюшу, сына Матревны, ты сгубила?
Хованья пожала плечами.
— Тебе какая разница?
— Прости, — ведьма улыбнулась, — Я понимаю, вы мыслите иначе. Гаврюша пропал пять лет назад. Больше никого не в лесу не умирало. Я спрашивала у знающих. А до этого, лет десять назад, пьяный Хавронин ушел в лес и не вернулся. Тело не нашли. Значит, тебе нужен хоть кто-то раз в пять лет. Это мало. Обычно мавки пожирают все и всех. Они не могут остановиться, поэтому их легко найти за весну. Ты же другая.
Ведьма напомнила Хованье одного из своих первых утопленников. Тот был очень умен. Очень рассудителен для человека. Он учился в людском доме мудрости и даже написал книгу о сотворении мира. Нелегкая привезла его в эти забытые богом земли. Он хотел описать некий научный феномен, но столкнулся с Хованьей.
— Чего ты хочешь? — спросила она наконец. От корзины с требой пахло жизнью и кровью. Не так, как в прошлый раз.
— Защиты, — ответила ведьма, — не для себя. Ты спасла мою внучку от Нави, и я…
— От бесов, — Хованья полностью встала. Вода текла по ней. — Бесы заметили твое дитя. Они словно ждали ее. Он проснулись, стоило ей перейти грань. Но коли правды хочешь, то не я спасла, а кукла-обережница.
Ведьма сжала ручки корзины. Когда вновь заговорила, голос дрогнул:
— Это еще дед ее делал. Он хорошим человеком был, не то что я.
Она смотрела на Хованью с отчаяньем.
— Я была глупа, когда собиралась приручить тебя. Ты не похожа на обычную нечисть, я вижу это. Но мне так нужен защитник…
Ведьма поставила корзинку в воду.
— Ты можешь спрятать кое-что. Чтобы никто не нашел. Никогда. Особенно Аглая.
Хованья с трудом отвела взгляд от подношения.
— Ты должна уйти.
— Я помогу тебе с пищей! Раз в пять лет сюда будут забредать путники. Я прокляну это место, чтобы ты могла есть.
Хованья поняла вдруг, что ведьма не шутит и не обманывает. Ее душа на миг раскрылась, обдав Хованью волной ужаса. Ведьма боялась не бесов.
— Просто спрятать? — уточнила Хованья. Она приблизилась. Камыш качнулся, тоже заинтересованный. В протянутых руках лежала шкатулка из серебра. Самый чистый металл. О, как водяной царь любил свою серебряную корону.
— Ты могла и в реку кинуть.
— Любая текучая вода рано или поздно исторгнет ее. Только озеро. Только нужное слово и верная кровь, — ведьма сжала амулет, который болтался на груди. Хованья присмотрелась. Это была бутылочка из синего стекла. Внутри пела кровь.
— Только тот, кому принадлежит кровь, сможет получить шкатулку. Но она никогда не найдет дорогу сюда. Иначе она будет проклята, — добавила ведьма шепотом. На ней не было лица. Она казалась Хованье безумной.
— Нет, — повторила Хованья. — Ты сглупила тогда. Теперь же получай, человек. Я и мое озеро тебе не помогут.
С этими словами Хованья ушла на глубину. И как ведьма ни звала, как ни молила, Хованья не отвечала.
Водяной царь научил Хованью главному — мягко стелет, жестко спать.
Она была тут как тут. Без корзинки, возмутительно живая. Женщина сидела на берегу и никого не звала.
Поначалу Хованья не думала появляться. Шепот нави нарастал, сквозь плеск воды доносился зов. Быть может, стоило откликнуться на него.
Женщина заиграла на каком-то странном музыкальном инструменте. Хованье он был незнаком. А русалки знают все мелодии и ритмы. Этот инструмент тянул звуки и звучал так жалобно. Он рассказывал печальные истории. Гусли всегда пели о веселом.
Хованья выглянула из воды. Волны заскользили в такт припеву.
Ведьма не заметила. Она перестала играть, только когда Хованья целиком поднялась над кувшинками.
— Что это за музыка? Она красивая.
— Это скрипка. Училась в молодости.
Ведьма отложила скрипку.
— О чем эта музыка? — спросила Хованья.
— О сборе крапивы.
— Почему грустная?
— Крапива колется.
Хованья села на плавучий островок.
Ведьма заиграла еще одну мелодию. Эту Хованья знала. Так звучала вода, бьющаяся о раковины перламутра. Ранее утро в подводном мире. Месяц качается в небе. Русалки ищут жемчуг. Они прислушиваются к каждой раковине — пустая или нет. Тавия чует жемчуг лучше всех. Она не любит играть с ними. Скучно — всегда побеждать.
— Приведи мне жертву, — сказала Хованья, когда скрипка замолчала, — и будет по-твоему.
Туман вился над озером, точно змея. Луна живых смотрела вниз — далекая и надменная. Хованья держала на руках рыжего утопленника. Его плоть таяла, высвобождая белоснежные кости. Он уходил. Его воспоминания, каждое имя и каждая мысль, теперь принадлежали Хованье. И она радовалась и скорбела.
Она не любила, когда они уходили. Скелет в ее руках рассыпался пылью. Хованья вздохнула. Зато оставался череп.
Из леса послышались шаги. Живая плоть. Живая кровь.
Ведьма возникла в лунном свете. За нею, шаг в шаг следовал кто-то. Хованья растерла прах в ладонях.
Фигура за ведьмой двинулась к воде. Она заходила глубже и глубже. Один раз фигура споткнулась, но тут же выровнялась. Хованья чуяла запах железа и крови. В ушах стоял женский визг. "Нет, не надо, не надо, мил человек"
— Это кто?
— Разбойник, — ответила ведьма. — Я его зачаровала. И все лихие люди будут идти к озеру, чтобы найти здесь конец.
Разбойник замер перед Хованьей. Она заглянула ему в глаза. Он не думал и не понимал, что происходит. Он принял из рук ведьмы чашу с отваром. Опоила, значит, дурман-травой.
