«Как в колодки, закуталась шея в овчинный ворот…» Как в колодки, закуталась шея в овчинный ворот. Ничего! Оттрезвонило время Петрова бича! Жуткий холод! Собачий холод! В мочевом пузыре, как в ведре, застывает моча. В кирзу неба сапожною щеткой вогнали ваксу И месяц, как вислый надсмотрщик, перится косо, Стиснув горло в столыпинский галстук И грубый казенный сюртук необстроганных досок. Оторочили тело. И силы, и вера на убыль, Покуда в бушующем розливе вымелет брод, И гудят, как фабричные трубы, До срыва гортани обрыдшие схватки икот. Зубоскальте мясистые десны цепные полканы, Взовьет красногривый петух (И, седлай, бобыли!) Заколюченные Туруханы Расширив до дальних окраин Российской Земли! Горек злой необдуманный пыл бестолковых напраслин. Не суди (Да и сам никогда ты не будешь судим!) С изуверским орудием казни На распаренной в пьяном угаре солдатской груди. Как в колодки, закуталась шея в овчинный ворот И ссыхается бухта кишок, как пожарный рукав. Жуткий холод… Собачий холод… Мы ступаем мозольно, но шаг наш от щиколот брав! «Горе-дорога. Ступаешь, что в плесень…» Горе-дорога. Ступаешь, что в плесень. Листья да стебли – гать. За брюзглой грядой прозябающих весей Свету Христа не видать. Под ношей ли в тягость, иль похоть кобелья Мусолит былинный дол? Иль ветр гривастый доносит похмелье Сибирской реки Тобол? Бес половодит! Разбойничье время, — Церква, что брюшная хворь! От самых печенок заходится темя В разящую падью корь. Непогодь мутная. Зорь на полгорсти. Божье ли то ремесло? Что не верста – голь да погостье, И в всяком Кресту – дупло. Чую. Ох, чую неладное всуе, — Тревожен мужицкий сон. Даром Николе кадит в Верхотурье Праведный Симеон? Кстися, котомная! В пляске греховной И Скинья твоя, и Дух! Видится, будто из хмари дубровной Подымет овец пастух. Вязко распутие. Роздыху бедам Не сыщешь во всем пути. Тебе ли возмездия ужас не ведом? Господи, просвети… «Всю ночь шлепал дождь…» Всю ночь шлепал дождь, И окна, и дверь зевали. Бог с колокольни ослабил вожжи, С дьяконом фестивалил. Звонница, – в жопе шило, — Казалось, в огонь сорвется Вспомнить, как в сердце пожары тушила, Черпая из колодца. Я для себя незнамо Кто и зачем, и прочее… Только в телегу, что прется упрямо, Теперь уж забрался прочно. Еду, трясет, качает, Жизнь не простая штука, Но все равно в ней души не чаю, В двери вхожу без стука. Пусть остается вечно, Как на болоте пятна, Ветер в лицо, будто обухом, встречно То, что в душе невнятно. Дождь беспробудно лил, Линию, верно, гнул. Бог с протодьяконом взяли вилы, Двинули… На войну? «Шел на грозу корабль…»
Шел на грозу корабль, волны корму седлали, стальные из стали сабли воздух по палубе стлали; горло полное соли жадно глотало шторм, кормчий с кормою спорил в какую закладывать сторону; беглый из рабства парус молнии сек, как плеть; чтоб никогда не состариться, чтобы не умереть. Ждала за грозою крепость, скалила скалы-пасть, выла, как выпь, свирепо, страх загоняла в страсть; крепко держала цепи над языком моста, ветра тряпичный трепет алкали ее уста; тело хотело сдаться, всю устремляя прыть; только бы не расстаться, только б не разлюбить. «Не вздохнуть: наконечники огненных стрел…» Не вздохнуть: наконечники огненных стрел — И булат из руки! И бегущее войско! И царица, За коей украдкой глядел, Над испариной насмерть поверженных тел, И топочущий грохот конский. И, – все кончено! Царство, затмившее мир, Пади вслед вершине, что грезилась только, В подножье Ее непреступных Памир, Пред взором доспехов, клинков и мортир, И сердца, гудящего бойко! «А вчераси белый ангел…» А вчераси белый ангел На крыльцо ее слетел, Звал куда-то спозаранку Да в глаза глядел. Росенилась земляника, Сокрывала лик в траву. Как же звать-то, погоди-ка! Также и зовут… Улетел Господень ангел, Да пролил грозой Слезы девицы-селянки С русою косой. Враз березовы сережки Грусть ударили об земь. Не горит избы окошко В опорожню темь. |
