– Почему родители заставили меня выйти за этого человека? – спросила она медсестру.

– Не знаю, – ответила та. – Договорные браки здесь не в обычае.

Когда их постигла тяжелая утрата, обе дочери Элефтерии, Валия и Пенелопа, были еще детьми. Банальное представление о том, что каждый скорбит по-своему, оказалось верно и для семьи Аспройеракас, но у всех осталась дилемма: никто не мог сказать, что знал жену Ахилла по-настоящему.

Тридцать девятый год. Валия и Пенни, двенадцати и десяти лет от роду, забрались на железную крышу кафе «Ахиллион» в самый разгар жары. Измерительный прибор на летней площадке показывал тридцать восемь градусов по Цельсию. Ахилл был внутри, за плитой, наблюдал, как поджаривается бекон. В кафе сидели посетители, и потому девочки старались шагать как можно осторожнее. Они встали посреди скатной крыши, которая напоминала Валии древние корабли с картинок. На гофрированное железо посыпались камни – наверное, дело рук англо-кельтских мальчишек пригорода.

Сестры сняли обувь и встали друг напротив друга, разместив босые ноги по обе стороны гребня крыши. Валия и Пенни хотели проверить, кто сможет дольше простоять на раскаленном железе. Та, что дольше вытерпит жжение, и победит в игре, в испытании болевого порога.

– Что с нами будет без матери? – вслух спросила Валия.

– Не знаю! Ногам уже больно! – отозвалась Пенелопа.

А потом случилось то, что всегда и происходит: победила Валия. Пенни первая уселась на крышу, издавая звуки «ай-ай-ай», и сунула ноги в туфли.

– Не шуми так, – одернула ее старшая сестра, – там внутри гости.

Валия наслаждалась видом растущих вдалеке жакаранд: она узнала, каково это – укрощать собственное своенравие.

В тот год, когда разразилась война, Ахилл рассказал дочерям, что отстоял очередь, как другие мужчины – как другие отцы, он хотел исполнить долг, – но в армии не нашлось форменной рубашки на его широкую грудь, и глупые вояки отказались его вербовать.

– Вот и все, – заключил Ахилл. – Я не создан для войны.

Ночью сестры собрались в комнате Валии, чтобы обсудить отца. Старшая полагала, что он плохо продумал историю про вербовочный пункт. Она сказала Пенелопе, что вдовцам не разрешают служить, и даже если бы их мать была жива, отец не оставил бы бизнес. Ахилл не бросил бы дочерей, потому что считал их своим достоянием. Он верил, что женщины принадлежат мужчинам, что семья – собственность, которая приобретается посредством сделки. Их любимая мать принесла приданое.

Пенелопа не согласилась: она подозревала, что отец говорил правду и действительно пытался завербоваться. Возможно, ему хотелось сражаться, причинять людям боль.

Для Ахилла не имело значения, поверили ему дочери или нет. Он солгал, чтобы сохранить лицо, и этого было достаточно.

Ахилл выступал против популярного мнения, что все принадлежащие грекам кафе Австралии сделаны под копирку: одинаковый архитектурный дизайн, одни и те же блюда в меню по сходным ценам, подача на огромных овальных тарелках. Однако он так и не убедил себя в том, что его собственное заведение оригинально. Бывали времена, когда Ахилл смотрел на большую вывеску над кухонной дверью —

и вспоминал, что идентичный девиз висел в нескольких кафе семьи Экономос в Сиднее и семьи Коутсакис (которая была в долгу перед Ахиллом) в Мельбурне. Они повторяли друг друга, зарождая новую традицию. Но все же Ахилл кое-чем отличался: например, так хорошо, как он, не готовил никто. И он планировал огромную сеть кафе – франшизу, где все точки будут называться «Ахиллион». Во-первых, накопление прибыли от кафе в Бардвелле. Во-вторых, кредит для дочернего бизнеса. И, наконец, большой успех и множество точек по всей стране.

На главной улице кафе «Ахиллион» соседствовало со слабо освещенной аптекой – сплошные ящики и шкафы, ни одной открытой полки, – которой владела католическая семья, питавшая неприятие к средствам контрацепции. Подобные вещицы можно было легко и тайно приобрести у Ахилла в кафе, если только обратиться напрямую к нему, а не к его старшей дочери. Особые посетители заглядывали и забирали большие бумажные пакеты с презервативами «Данлоп», и Ахилла приводило в смятение, что многие из этих мужчин были явно странными. Даже сумасшедшие ублюдки много занимались сексом.

Участок с другой стороны кафе пустовал, становясь прибежищем ползучих насекомых и бурых сорняков, которые, в свою очередь, так и манили улетевшие газеты, брошенные окурки и собак на выгуле. Такой предпринимательский вакуум потрясал Ахилла до глубины души, но он редко выходил на улицу и мог неделями не вспоминать про это бельмо. Вход в кафе «Ахиллион» очерчивал границей то, что можно назвать миром Ахилла, за пределами которого он чувствовал себя уязвимым, чуждым.

Чтобы попасть в кафе, нужно было пройти высокие барные двери на пороге из тераццо. По обе стороны от них над окнами, как брови, нависали маленькие козырьки. Обе витрины были устланы цветной папиросной бумагой: левую отвели под фрукты и овощи (во времена продовольственных пайков – одни бобовые), правую – под табачные изделия и мелочи для ухода за собой, в основном крема и щетки. В кафе, как Ахилл хвастался посетителям, самый большой выбор расчесок в пригородах Сиднея, вне конкуренции. За витринами следила Валия, и Ахилл ценил это по достоинству. Пол кафе, выложенный кремовой плиткой по коричневому раствору безумной мозаикой, подавался как кубистический дизайн, очень модный в Европе. Во всем южном полушарии было не найти даже отдаленно похожего узора. Но к такому полу привыкаешь.

Вдоль одной стены стояли семь столов с диванчиками, рассчитанные на пятерых взрослых за каждым, а вдоль другой тянулась длинная стойка, за которой властвовала Валия.

За кухней был центральный коридор без окон, что заканчивался гостиной с выходом на веранду. Остальные двери коридора вели в три спальни: Пенни, Валии, Ахилла, но он уже много лет там не ночевал. С тех пор, как умерла Элефтерия, Ахилл предпочитал отдыхать на задней веранде, которую завесил жалюзи и парусиновыми занавесками. А в бывшей спальне хранились хлеб и сигареты – то, что портится или может быть украдено, если их держать снаружи или за прилавком. Во дворе был сарай для бакалеи, разросшаяся олива, огород с редиской и зеленью, заросли виноградной лозы, лимонные деревья, и посреди всего этого торчал пень банксии (местное дерево Ахиллу казалось уродливым и мешало, а вот пень он счел эстетически привлекательным; а еще ему нравилось наблюдать физические доказательства собственной власти). Во время ливней из-под сухого обрубка в дом и кафе перебирались пауки-охотники. Свободные минуты Ахилл боролся с вредителями, опасаясь, что кафе наводнят насекомые и с его семьей случится нечто ужасное.

В первый день Эмили в Сиднее Лаки не рассказал ей ни про аферу с Бенни Гудменом, ни про кафе «Ахиллион», ни про то, где взял средства на запуск франшизы, ни о том, как найдет их на открытие нового ресторана. Интервью было очень коротким. Лаки пообещал побеседовать более подробно в следующий раз. Он проводил Эмили до ее арендованного автомобиля, и та намеренно давала всякой паузе повиснуть в надежде, что Лаки почувствует себя обязанным что-нибудь произнести, поделиться информацией. Так и произошло; повысив голос, чтобы перекричать гул самолета над головой, Лаки посоветовал обратиться к детективу Питеру Попеску, который присутствовал на месте происшествия в кафе Третьего апреля. Попеску был из тех копов, которые любят высказывать свое мнение, хоть уже и оставил службу в полиции. Теперь он работал в компании по продаже медицинских принадлежностей клиникам и больницам. Несколько месяцев назад бывший детектив ни с того ни с сего позвонил Лаки и выжившей в бойне Софии Кутс, чтобы узнать, как у них дела спустя столько лет.