Отправив Лиаму электронное письмо из трех предложений – «Прилетела. И ты оказался прав насчет интрижки Майкла. Он влюблен в некую Терезу», – Эмили вышла из номера в синей юбке и белой блузке.

Она поела в ресторане балканской кухни на Краун-стрит и выпила вина в баре. Когда Эмили смотрела на лица незнакомцев в Сиднее – а то же самое часто случалось и в других зарубежных городах, – она вспоминала людей в Лондоне, улавливая некоторое сходство. Она повсюду видела австралийских двойников бывших коллег и старых друзей, словно разум помогал смягчить разлуку с таким далеким сейчас домом. Всякий раз, как Эмили замечала кого-то, похожего на Майкла, внутри все сжималось, перекручивалось.

По дороге в гостиницу из бара она остановилась на пешеходной дорожке, одинокая и завороженная зрелищем – над башней, словно в горячке, кружили десятки огромных летучих мышей.

Через несколько дней в камере, куда тюремщики приносили им еду и воду практически без единого слова, у Лаки и Грегора закончились темы для обсуждения. Чтобы нарушить тишину, Лаки насвистывал или напевал мелодии Бенни Гудмена, которые намеревался исполнить, например, Why Don’t You Do Right? или Don’t Be That Way. Сквозь вентиляционные отверстия высоко в стене сочился солнечный свет. В воздухе, словно осязаемые комки жира, висел запах немытых тел.

– Да мать твою, – дрожащим голосом произнес Грегор в последнее утро их заключения, а Лаки услышал, словно кто-то издалека крикнул: «Загремел в тюрьму!»

– Возьми себя в руки, – одернул его Лаки.

– Что они с нами делают? Это же пытка!

Прошло, наверное, еще два или три часа, прежде чем дверь наконец открылась. Военный полицейский позвал «Бенни», и вскоре Лаки очутился в достаточно освещенной комнате в задней части здания.

На столе стояла тарелка с бараниной и тыквой. А еще лежало письмо с мольбой, которое Лаки написал несколько ночей назад.

– Поговорим, пока ты ешь, – заявил военный полицейский, которого Лаки и Грегор между собой называли Гарри.

– Спасибо.

– Мы знаем, что тебя зовут Василис Маллиос. Ужасное имечко. Я бы возненавидел родителей…

– Зовите меня Лаки. А вас как?

– Не советую с нами шутки шутить.

– Как давно ты в этой стране, Лаки? – поинтересовался второй, Фрэнк.

– Восемь месяцев.

– Ты призывник, Лаки?

– Нет.

– Большинство призывников – ушлепки, думал, ты из них.

– Никакие концерты давать ты не будешь, – сказал Фрэнк.

– Кроме одного, завтра днем в отеле «Коллинз», – продолжил Гарри. – Город закрывается рано, значит начало тоже рано. Ты выступаешь как Бенни, мы берем плату. Твой дружок собирает денежки на входе и отдает их нам. Владелец хочет пятнадцать процентов. Вы получите ноль.

– Нам нужно подумать, – произнес Лаки.

– Тогда подумай сейчас. Вот, чтобы ничего не отвлекало. – Гарри убрал со стола тарелку с недоеденной трапезой.

– А после концерта мы свободны?

– Посмотрим.

– Если вы заставите меня играть, мне нужны мои сумки и кларнет, я должен практиковаться. Но не здесь, в камере слишком темно.

– Ладно.

Лаки перевел взгляд с Фрэнка на Гарри.

– И нам нужно помыться.

– Это приемлемо.

– И бутылку крепкого. И сигарет.

– Просто смотрю на тебя, и уже бесишь, – бросил Гарри. – Бенни Гудмен – великий музыкант. А ты – кретин.

Он грубо помог Лаки подняться со стула, хотя помощь вообще-то не требовалась, и они пошли обратно в камеру. Самозванец попросил тюремщиков оставить дверь, пожалуйста, открытой.

В тот день, пока Лаки дремал, а Грегор сидел в темноте на краю койки, ерзал и курил, на поезд до Центрального вокзала села женщина по имени Валия Аспройеракас. Заняв место у окна, спиной вперед, она вдруг заметила в стекле свое отражение. Больше всего бросалась в глаза обнаженная рука, оливковая кожа на фоне голубого длинного платья. Вдоль предплечья виднелись маленькие шрамы от глубокой печи в кафе.

Валия вернулась к чтению «Джуда Незаметного». В Уэссексе Томаса Харди она видела свою реальность: пристанище раздавленных мужчин и блестящих женщин с, увы, подрезанными крыльями, предопределенных жизней, ворочающихся в постелях детей. Когда с персонажами Харди случалось плохое, на глаза Валии буквально наворачивались слезы.

Валия взяла маленький отпуск от бизнеса своего отца и дома, который он выстроил за кафе. Ахилл Аспройеракас решил, что его старшая дочь должна провести незамужние годы за обслуживанием клиентов в семейном кафе, пока он сам работал на кухне, с восьми утра до девяти вечера; каждый день их жизни снова и снова проходил за прилавком и плитой. Раньше Валия старалась быть с посетителями теплой, очаровательной, хотела показать им, как сильно любит жизнь. И ей действительно нравилось работать, у нее хорошо получалось. Но к 1945-му переработки испортили ей удовольствие от труда, и в последнее время Валия просто улыбалась и показывала людям меню. Ее младшая сестра Пенелопа еще училась в школе и в кафе была бесполезна, и потому была избавлена от обязанностей в семейном бизнесе, по крайней мере пока.

Их мать умерла в тридцать один год. Обе их бабушки тоже умерли молодыми. Валия видела закономерность и считала, что отпуска способны спасти ее рассудок и, возможно, жизнь (Ахилл выступал против регулярных выходных). Воскресные вечера – вот предел ее свободного времени. Валия еще не знала, как противостоять отцу, но им можно было управлять и манипулировать.

Она планировала остановиться в гостинице, побыть одной, свободной, другой Валией – двойником, аватаром, Валией с другой фамилией. Чтобы сбежать на целые выходные, она сказала отцу, что ее призвали на обязательные учения выходного дня от АЖВС – Австралийской женской военной службы. Эго Ахилла уступило перед войной. Он предполагал, что у дочери нет выбора, что она юридически вынуждена посещать это учебное мероприятие от АЖВС или какие там еще буквы она ему выдавала.

– И как часто это будет? – вопросил Ахилл. – Ты нужна мне в кафе.

– Я передам твои возражения.

– Объясни, что твоя мать умерла, что остались только ты да я. Не упоминай Пенелопу, а то ее заберут следующей!

– Я уже написала о нашей ситуации.

– Что за страна призывает женщин?

– Нам не дают оружие.

– Это мешает нашему бизнесу!

– Это всего лишь одни выходные.

– Месяц может выдаться напряженным. Объясни им.

– Я скажу, что мне нужно работать, и на этом, наверное, все и закончится.

– Но не дерзи и не высказывайся в их адрес.

– Ни в коем случае.

– Где ты остановишься?

– В общежитии для женщин.

– Тогда иди! А мы потерпим.

Поезд вполз на платформу Центрального вокзала. Валия выпрыгнула из него пораньше и побрела рядом с медленно движущимся вагоном. Небо прояснялось после недавнего дождя. Сперва она найдет кофе и сигарету. Потом – отель «Коллинз». С каждым крошечным решением будущее менялось.

В отеле, что возвышался на углу улицы, с открытыми окнами в стиле де Кирико, заранее собирались люди. Состав публики был полностью гражданским. Грегор сидел у входа с сумкой для денег, собирая плату и разворачивая военнослужащих, согласно правилам входа. Только для гражданских лиц. Никто не поднимал шум.

«Бенни» ждал в крошечном служебном помещении, весь в поту. Мандраж перед выступлением все нарастал из-за гула людей, ожидающих встречи с ним, и приближавшегося шквала голосов. Периодически у Лаки возникало сильное желание бросить своего приятеля Грегора и сигануть из окна первого этажа, а потом – если прыжок пройдет гладко – рвануть когти. Мерзавцы Гарри и Фрэнк то и дело заходили проверить своего человечка. Их забавлял вид Лаки, теребившего кларнет, и особенно повеселило, когда управляющий клуба, участник их мошеннической схемы, прислонился к дверному косяку, засунув руки в карманы, и сообщил «Бенни», что в заведение каким-то образом втиснулось аж четыреста шесть человек. А вообще-то его вместимость примерно триста пятьдесят, и управляющий раньше никогда не имел возможности просчитать предельный максимум.