Когда зашел разговор про туннель и кладбище, Виктору нестерпимо захотелось взять в руки кисточку. Ему вдруг вспомнилось, что в детском доме воспитатели каждый год устраивали выставки его рисунков. Хотя в квартирке на пятом этаже, в которую он двенадцать дет назад заселился с одним чемоданчиком, так и не появилось ни малейшего намека на живопись. Если к Незнамову и приходило вдохновение, то он тут же бежал в местный магазинчик в отдел канцтоваров. Однажды Виктору приспичило изобразить собаку. Дело было так. Мужчина, оставив на крыльце ликеро-водочного магазинчика сенбернара, вышел через подсобку. Огромная псина, чувствуя, что хозяин скрылся, не скулила, не бежала за ним, она сидела там, где ее оставили. Глаза собаки наполнялись слезами. Виктор писал ее и страдал вместе с ней. В итоге рисунок, краски и кисточка были брошены автором в урну. Отголоски прошлого, беспощадно преследуя, мешали Виктору чувствовать себя творческой личностью. Он словно стеснялся своего таланта, казалось, кто-то невидимый, управляя его рукой, изображает людей, животных, природу.

– Незнамов Витя! Ты лучше всех в классе рисуешь! – строго сказала одноклассница, рослая девочка с пузатым портфелем в руках.

– Давай помогу! – предложил мальчик, протягивая руку к ее неподъемной ноше.

– Я сама, еще рухнешь под тяжестью! Ну, Незнамов, понял? Тебя выбрали твои товарищи, теперь ты в редколлегии и будешь стенд разрисовывать к 8 Марта! – с усмешкой говорила серьезная девочка в синем школьном сарафане, на голову выше его.

– Я не умею рисовать! А если и рисую, то иногда, когда ко мне приходит вдохновение!

– Чего? Вдохновение? Да ты поэт! – враждебно засмеялись мальчишки.

Подслушав их разговор, они тут же начали придумывать для него обидные прозвища.

В класс зашел Старцев Максим – злые дети разом притихли.

– Черт, почему тут интернет не ловит? – заканючила Лиля и тем самым вывела Виктора из оцепенения. – Можно спеть в караоке! – лилейно предложила она.

Но ее уже никто не слышал. Между парнями началась баталия.

– Семь англичан создали тайное братство, они придумали новую моду малевать так, что в жилах кровь стынет. Ничего кровожадного в их сюжетах не было – так, ерунда: ну, голова отрубленная валяется или утопленница в воде стынет, – говорил Виктор.

– Одна из натурщиц, позируя в ледяной воде, заболела и родила мертвого ребенка, – вторил ему Макс. – В чем секрет живописи прерафаэлитов? Цветы на их полотнах как кладбищенские венки. Если бы я был психиатром, то делал бы тесты с помощью художественных произведений разных направлений. Ну, например: импрессия, экспрессия, а еще футуристы и этот сумасшедший абстракционист со своим квадратом, но главное – это прерафаэлиты! Психи любят все конкретное. Они абстрактно мыслить не умеют! Живопись помогала бы узнавать, кто как ощущает мир. Балдеешь от Малевича – значит, ты здоров, просто делаешь вид, что философ. Восхищаешься импрессионистами, то ты добрый малый! Тебя обидит даже ангел. Любуешься экспрессионистами – да ты злой гений! Но все же здоров! Так, ерунда, можешь убийцей стать! Но это не болезнь, это свойство характера!

Макс мудрствовал приятным, убаюкивающим тоном степенно, с расстановкой. Но в определенный момент, вкачав в себя, как в огромный надувной шар, еще одну порцию воздуха, выдал убийственный вердикт:

– А вот если нравится созерцать прерафаэлитов, то тут вам пора на отдых в дурдом!

– Где ты этому научился, сам в дурке лежал? – неумело пошутила Мила.

– Он решил, что все художники – сдвинутые психопаты, – поддержала ее Лиля.

– Параноики и алкоголики! И потом, цветовое тестирование давно придумал твой тезка, Макс Люшер, – влезла в разговор Рита. Но парни в азарте зацепились – никого вокруг себя не видели и не слышали.

– У прерафаэлитов была своя философия! Дружище, вы утверждали, что Мунк – псих, а он был экспрессионистом, а по вашей теории это вполне здоровые личности, не считая того, что могут стать потенциальными убийцами! Будьте последовательны, сударь! – сказал гордо Виктор.

Два подвыпивших товарища изображали из себя искусствоведов.

Незнамов читал литературные произведения без особого энтузиазма, но собирал марки и черпал из них много разной информации, в том числе и о художниках. Старцева же приобщила к искусству его бабуля. Музейный работник напичкала внука знаниями, которые он сейчас с удовольствием изрыгал:

– А еще я могу сказать, все же это было тайное братство, и все пейзажи – со скрытым смыслом! Ну, например… Ангел приносит веточку девушке, а та пугается этого чудовища с крыльями… Или голуби, всякие там орлы, совы, мыши, крысы…

– Слоны и крокодилы, – добавила Рита, понимая, что над ее женихом потешаются.

Виктор на минуту замешкался: всплыл эпизод… Он, ребенок, смотрит в темную даль… Деревья, смыкаясь, закрывают солнце, не пропускают воздух. Он панически ищет выход, зовет на помощь, но родители спорят и не слышат его.

– Что, Витюша, крыть нечем? – злобствовали зрители на диване.

– Паралогическое мышление, – надменно сказала Рита, уставившись в глубь залы.

Лиля, наблюдая за хозяйкой, прошептала Миле:

– Не зевай и делай умный вид.

Виктор дернулся, словно вернулся. И, упиваясь своей просвещенностью, начал снова распинаться:

– Даже пресловутые цветочки прерафаэлиты малевали не просто так. Маки – это смерть, ненависть! Фиалками украшали девственниц. Любые цветы желтого цвета – символ безумия! А еще я знаю, что жена художника-прерафаэлита, натурщица, придушила своего ребенка…

– Глупостей не говори. И откуда такие познания в ботанике? – съязвил Максим. В его глазах веселые чертики давно выплясывали победный танец. – Тайное братство предполагало зашифрованную переписку. Может, они готовили переворот в стране или банк хотели ограбить? – икая и выпуская пары алкоголя с запахом не переваренной желудком пищи, он уставился на Милу, которая послушной ученицей тянула руку.

– Мак – наркотик, – заговорила она с его милостивого согласия, – и объясните, почему тайное братство? Им что, рисовать не давали?

– Молодец! Твои знания выше всех похвал, вот только на твою могилку фиалки не принесут, но герань, символ глупости, получишь! – зло пошутила Рита.

– Скука смертная! Обещали, что будет весело, – заныла Лиля, громко глотая из высокого фужера розовое вино. – Я со своим женатым любовником знаками общаюсь! Тайные знаки в телефоне: тортик, обезьянка и тарелка – это значит, что твоя киска хочет в ресторан!

– Все яды имеют розоватый оттенок, хотя розовый цвет – это цвет безмятежности, – сказала Рита тоскливо. Она открыла новую пачку «Sobranie» и раздумывала, какого цвета выбрать сигаретку. И платье на ней было новое – прозрачная накидка.

– Друзья мои! Все тянутся к шизофреникам! Они подарили миру джаз! Всем хочется безумия! Только в нем истинная радость! Мы же пьем, чтобы стать немножко, хоть на миг сумасшедшими! – прокричал Макс, шумно открывая бутылку шампанского.

Пена под громкое женское ликование вырвалась наружу и, стекая белой струей по его ручищам, залила все вокруг. Максим, торжествуя, кричал:

– Ну, чем вам не сюжет для абстракции, смотрите – как в «Глубине» Поллока!

Поддавшись его настроению, Виктор с восторгом разглядывал белоснежные островки алкогольного напитка. Хлопья пены на темном полу создавали впечатление, что там, в середине, между белыми и густыми пузырьками разлитого шампанского, – бесконечность.

Сонная Лиля, утомленная интеллектуальной перебранкой, иногда все же встревала в их дискуссию и вставляла свои глупенькие фразы. Но тут осипшим баском девушка вынесла решение:

– Идиоты могут рисовать картины и даже играть музыку, лишь писатели должны четко следовать правилам, а поэты – рифмам!

– Дай я тебя расцелую, умница! Ты гениально права! Самая точная наука – это орфография и пунктуация! Попробуйте сделайте джаз из романа, а из поэмы – абстракцию! Не успеете и глазом моргнуть, как в психушку попадете, – обрадовался Макс и страстно, в губы, облобызал ее.