Феликс поерзал, поудобнее устраиваясь на диванчике. Движение кареты внутри почти не ощущалось. «Да, это вам не кэб…» — подумал он и благодушно изрек:

— Будет тебе сокрушаться! Ничего ведь уже не изменишь.

— И то правда. А ну-ка, привстань! — Бальтазар приподнял седушку, пошарил в дорожном сундуке и вытащил оттуда толстого стекла штоф и два лафитных стаканчика. — Держи.

— Не сочти за грубость, — сказал Феликс, поглаживая лафитничек пальцем, — но все-таки, ответь мне на один вопрос.

— Спрашивай! — Пробка выскочила из горлышка штофа со звонким «пум!», и воздух наполнился дразнящим ароматом дорогого коньяка.

— Тебя не пугает судьба Бертольда? — спросил Феликс, имея в виду их общего учителя, когда-то — героя, а ныне — окончательно спившегося завсегдатая кабачка «У Готлиба» и автора песни о Дне Святого Никогда.

— Не пугает, — очень серьезно ответил Бальтазар. — У Бертольда были свои причины спиваться. Не суди о том, чего не знаешь… К тому же, я не пью, а выпиваю, — продолжил он в своей обычной манере.

— И очень часто…

— Ты кто, моя мать? — возмутился Бальтазар. — Может, я для храбрости хочу выпить!

Такое признание от бесстрашного драконоубийцы повергло Феликса в шок.

— Прости, не понял? — на всякий случай переспросил он.

— Я же не был никогда на этой проклятой церемонии — откуда мне знать, смогу ли я переносить пафосные речи на трезвую голову!

Насчет пафоса Бальтазар, конечно же, преувеличил. Церемония приема новых студентов, проводимая ежегодно в День Героя на протяжении тридцати с лишним лет, даже не обзавелась достойным и громким названием, продолжая именоваться скромно и просто: «церемония». Кроме студентов — будущих и настоящих, а также Сигизмунда — главного и бессменного (никто другой и не претендовал на эту должность) устроителя и распорядителя церемонии, на ней, как правило, присутствовали немногочисленные герои и почетные гости, и если среди последних считалось высокой честью получить приглашение в Школу на торжественный прием, то господа герои отлынивали от подобных мероприятий как только могли.

Сегодня все было не так. Миновав угрюмых алебардистов у парадного крыльца, Феликс и Бальтазар очутились в вестибюле, где вновь поднятая к потолку люстра сияла тысячью огней, а надраенного паркета попросту не было видно под переминающейся с ноги на ногу толпой. В глазах рябило от плащей, шляп, перевязей, эфесов, пряжек, перстней и расшитых позументами кафтанов; пламя свечей колыхалось от гула разговоров, раскатов хохота и громко выкрикиваемых приветствий давно не виденным друзьям.

Оторопевший Бальтазар помянул Хтона, пробормотал себе под нос пару слов по-испански, продолжил на мелодичном итальянском, плавно перешел на греческий, ввернул несколько емких русских выражений и завершил длинную тираду энергичным немецким оборотом. Смысл сказанного, за вычетом эмоционально окрашенных идиом, сводился к следующему:

— Не стоило мне сюда приходить…

Феликс, в первое мгновение растерявшийся, осознал, что толпа, заполонившая вестибюль Школы, состоит преимущественно из тех самых господ героев, что так старательно игнорировали просьбы Сигизмунда «прийти приличия ради», а сейчас заявились в полном составе и при полном параде. «Здесь, пожалуй, собрались все, — прикинул Феликс. — Все, кто живет в Столице, и почти все представители командорий из других городов… Интересно, как он их заманил? Ай да Сигизмунд…»

— Смелее, — сказал он и увлек Бальтазара за собой по направлению к гардеробу, на ходу раскланиваясь со старыми знакомцами, отвечая на рукопожатия и дружеские похлопывания по плечу и удерживая вспыльчивого испанца от соблазна вступить в перепалку с теми, кто посмел подтрунивать над его перевязью из кожи амфисбены.

Совершенно замученный небывалым наплывом клиентов Алонсо принял у них плащи и головные уборы, лихо развернул свое кресло и укатил в сторону лабиринта вешалок, чтобы через секунду вернуться и вручить им два номерка. Задержавшись у зеркала и приведя в порядок свой внешний вид, Феликс и Бальтазар начали подниматься по широкой лестнице, преодолев которую им предстояло пробиться сквозь узкий и темный коридор, освещаемый, согласно традиции, коптящими факелами на стенах, а оттуда, еще раз пройдя под острыми лезвиями алебард, попасть в амфитеатр — где, собственно, и имела место быть ежегодная церемония.

Амфитеатр, построенный, как это и следовало из названия, в форме чаши, был заполнен уже на три четверти — и это при том, что большая часть героев еще толклась в вестибюле. Спускающиеся уступами скамейки, замкнутые кольцом вокруг посыпанной песком арены, обычно делили на четыре равных сектора: в одном находились желающие поступить в Школу, в другом — те, чье желание уже сбылось, в третьем — почетные гости, а в четвертом, наименее многолюдном, полагалось пребывать героям. Сегодня пропорции были нарушены. Студенты и абитуриенты ютились на пространстве едва ли превышающем одну восьмую часть возможного. Почетные гости, представленные бургомистром со свитой, главами всех Цехов, несколькими особо щедрыми меценатами и даже группой карикатурно-напыщенных фабрикантов, державшихся особняком, занимали первые два ряда, будучи рассеяны по всей окружности и терпя от этого определенные неудобства. Все оставшиеся скамьи были отданы в безраздельное владение героям — а они, звеня шпорами и громогласно выражая свою неприязнь ко всякого рода церемониям и ритуалам, неторопливо занимали удобные места и жаловались на отсутствие мягких кресел.

— Вон они, — мотнул головой Бальтазар. — Балбесы чертовы…

— Ага, вижу… — сказал Феликс, отыскав взглядом Себастьяна и Патрика. Он даже не сразу их узнал: юноши, одетые в одинаковые суконные кафтаны, были против обыкновения строги и серьезны. — Да не сиди ты с такой постной физиономией! — Феликс толкнул друга локтем. — Иди лучше с Абнером поздоровайся. У него там, кажется, внук сидит…

— Это который? — заинтересовался Бальтазар. — Вон тот, щуплый?

— Откуда мне знать? Я его внука последний раз в колыбели видел… У Абнера и спроси.

— Это идея… Ты мое место придержи пока, ладно? А то публика здесь собралась… нехорошая. Сплошные герои.

— Иди-иди… — Феликс отстегнул ножны с мечом и положил рядом с собой на скамейку. — Абнеру привет!

Воздух под куполом амфитеатра становился гуще, влажнее и жарче с каждой минутой. Герои все прибывали. Феликс вспотел; жесткий воротник начал натирать шею; желание скинуть к чертовой матери неудобные сапоги становилось непреодолимым. «И это только начало», — философски подумал он.

— Какое жалкое зрелище, не правда ли? — прозвучал у него над ухом знакомый голос, и Феликс с трудом подавил стон.

«А вот и продолжение», — подумал он, оборачиваясь с тайной надеждой обознаться. Увы. За спиной маячил Огюстен собственной персоной. Его одутловатое лицо, усеянное мельчайшими оспинами, выражало крайнюю степень довольства. Глазенки весело поблескивали, губы маслились, а нос жил своей, независимой жизнью, вынюхивая аромат грядущего скандала. Огюстен предвкушал.

— Весьма любезно с твоей стороны занять для меня место, — сказал он и протянул Феликсу эсток. — Откровенно говоря, я очень рад тебя здесь видеть. Единственное дружелюбное лицо среди всего этого зверинца. Леденец хочешь?

— Нет, спасибо. И это место…

— Не хочешь — как хочешь. Сам съем. — Огюстен засунул конфету в рот и принялся отряхивать рукава своей сиреневой блузы и поправлять бант на груди. — И вше-тахи шлавно, што ты шдешь. — Он вытащил леденец и продолжил: — Хоть будет с кем поговорить!

«А я-то, дурак, думал: чего мне не хватает для полного счастья? Вот его, родимого… Ох, лишь бы он Бальтазара не начал задирать», — обеспокоился Феликс, высматривая драконоубийцу в постоянно растущей толпе. Идальго оживленно беседовал с Абнером — скрюченным, одноглазым стариком с жуткими шрамами во всю правую половину лица. Как раз сейчас Абнер рассерженно указывал протезом куда-то в сторону студентов, а Бальтазар ему сочувственно поддакивал, ожидая своей очереди посетовать на нерадивых отпрысков.