— Обойдусь. Валите в кабак. Вас там заждались…

— Ага! — осклабился Патрик. — Прям так и вижу: все сидят и без нас не начинают…

— Ну, мы пойдем, что ли? — неуверенно спросил Себастьян.

— Готлибу от меня поклон…

Хмель выветрился из головы где-то через полчаса, и Феликс понял, что переоценил свои силы. Заодно он понял, что ему уже не двадцать лет, как этим двум жеребчикам, обеспокоенным природой Зла, и не тридцать, как было ему, когда он месяц блуждал в ледяных торосах Белого моря, выслеживая сбежавшую креатуру швейцарского мага, и даже не сорок, как во время памятного перехода через Высокий Вельд — а намного больше: ровно настолько, чтобы возвращение домой превратилось из приятной прогулки в изматывающее испытание воли, нервов и пяток. Да-да, именно пяток! Парадные сапоги, будь они трижды неладны, на деле доказали свою непригодность для дальних пеших походов: они не только натирали пятки, но еще и лишали подвижности стопу, стискивая ногу до колена, и скоро каждый шаг стал отзываться мучительной болью в пятках, щиколотках и икроножных мышцах… Оставалось только стискивать зубы и вспоминать свои легкие, удобные, прочные, разношенные и в то же время — сносу не знающие башмаки, в которых он истоптал половину дорог Ойкумены, и которые Ильза еще в прошлом году выкинула на помойку. Башмаков было жалко до сих пор. Ведь обувь для героя, если вдуматься, поважнее меча будет…

«Была, — поправил себя Феликс. — А теперь для меня важнее всего поймать пролетку. Только куда они все подевались?»

Невероятно, но факт: Столица Метрополии к ночи будто вымерла.

Та самая Столица, построенная на драконьей крови, овеянная легендами и воспетая в песнях, прославленная не только и не столько тем, что на протяжении веков именно она была сосредоточием всей культурной жизни Ойкумены и всего богатства ее, способного затмить сокровищницу Фафнира, а скорее тем, что здесь еще совсем недавно каждый праздник становился поводом для диких и необузданных всенощных кутежей, где вино лилось рекой, цехины швырялись горстями, а жандармы, призванные оберегать ночной покой, встречали рассвет в обнимку с гуляками, будучи пьянее вина…

Как захудалый провинциальный городишко еще до полуночи погружается в глубокий сон, так и Столица этой ночью полностью обезлюдела. Еще гудели за ставнями таверн пьяные голоса, и болезненно желтели подернутые тюлевой пеленой окна вторых этажей, где угасали застолья лавочников, но на улицах было темно, пусто и даже жутковато. Газовые фонари, рассерженно шипя, пытались побороть тьму, но все, что им удавалось — так это бросить на тротуары круглые, размытые островки света, чем-то похожие на Огюстенову проплешину; а между этими островками клубился промозглый ночной туман. Он забирался под плащ, холодил поясницу, царапал горло и заставлял поеживаться и мечтать о чашке горячего глинтвейна…

Лишь однажды до слуха Феликса донесся отдаленный грохот колес по булыжной мостовой и щелканье кнута, сопровождаемое гортанным покрикиванием кучера. Чуть позже он услышал женский взвизг из подворотни и собрался было вмешаться, но женщина заливисто расхохоталась, а вторил ей испитый мужской баритон, и Феликс передумал. Потом он сам едва не стал объектом нападения со стороны ночных хищников: стайка юнцов вынырнула из темноты, неприятно гогоча и готовясь покуражиться всласть над беззащитным прохожим. Разглядев меч у бедра намечаемой жертвы, юнцы сочли за лучшее нырнуть обратно, и поступили весьма благоразумно: продрогший и обозленный на собственную немочь Феликс церемониться бы с ними не стал, надолго отправив каждого в клинику для малоимущих. Он даже пожалел, что инцидент не состоялся. А в остальном его прогулка протекала без происшествий, если не считать таковым появившуюся хромоту и острые уколы боли в правом колене.

Поначалу боль была достаточно незначительной, чтобы ее можно было игнорировать, но когда Феликс добрался до Троллиного моста, проклятое колено начало причинять ему беспокойство. Позади была только половина дороги, а впереди его ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и Феликс решил устроить передышку.

На мосту туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на них влаги были осклизлыми на ощупь, а над рекой, густой и черной, как смола, курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои тяжелые от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их о каменные быки моста. От быков пахло плесенью.

Опершись на перила, Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет утомил его сильнее, чем он ожидал, а беседа с Патриком и Себастьяном разбередила ненужные воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать давно перегоревшими. И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком шумным для старого усталого героя; и самое обидное, что этот день еще не кончился. Дома его ждали полтора десятка гостей Йозефа — не друзей, а «нужных людей», для которых Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке — диковинка, достопримечательность, реликвия ушедших времен; редкий зверь, случайно перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего… Возвращаться не хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт, рассказывать о подвигах… Не хотелось, и все тут.

Лучше стоять на мосту и смотреть на воду, ожидая, когда утихнет боль в ногах, и дыхание перестанет вырываться из груди с простуженным сипом, чтобы превратиться в облачко пара, и пройдет покалывание под ребрами, и сердце вернется к нормальному ритму… И это все — из-за одной мили пешком! Уму непостижимо…

«Ничего-ничего, — успокаивал себя Феликс. — Это даже полезно. В терапевтических целях. Дабы не отрываться от реальности. Одна прогулка пешком, и тяга к совершению подвигов сменяется желанием погреть кости у камина… Чертов Огюстен! Все, больше никакой ностальгии по прошлому. Отныне и впредь я буду возвращаться только домой — к повседневной скуке, ценить которую дано только героям. Осталось только доковылять до этого самого дома и вынести полтора десятка потных рукопожатий, фамильярных похлопываний по плечу и пьяных слюнявых поцелуев… Тоже ведь подвиг, в каком-то смысле!»

Однако было еще кое-что, что препятствовало возвращению в скучную и размеренную жизнь. Маленькая заноза в памяти, засевшая там после разговора с Сигизмундом. Отодвинутая на задний план миротворческими заботами Феликса на банкете, сейчас она напомнила о себе, пробудив смутное предчувствие где-то в области груди.

Феликс извлек портмоне и достал из потайного кармашка полученный от Сигизмунда ключ к фолианту. Точный дубликат этого ключа сейчас лежал под развалинами замка Каринхале… Стало быть, ключ не только открывает книгу. «Я мог бы и сам догадаться, — подумал он. — „Сувенир из Нюрнберга“… Старый ты перестраховщик, Сигизмунд. Ну на кой оно мне?»

Он покачал ключ на ладони, и ему вдруг очень сильно захотелось швырнуть его в реку. Феликс даже представил себе тихий всплеск, с которым маленький серебряный ключик упадет в воду, унося с собой все то, чему полагалось оставаться в прошлом. А следом за ключом можно отправить и саму книгу… Он грустно усмехнулся, понимая, что никогда этого не сделает, и спрятал ключ в портмоне.

«К Хтону все предчувствия! — решил он. — Самое большее, что мне может угрожать — это проснуться завтра от ломоты в суставах и гложущей боли в костях, потому что нельзя так долго стоять на сырости и холоде. Надо возвращаться!»

Как он преодолел оставшуюся часть пути, ему даже не хотелось вспоминать. Восхождение на Брокенберг стоило ему меньших усилий — правда, и совершил он его, будучи вдвое моложе, но сейчас каждый шаг стал для него пыткой. Одно было хорошо — боль в стертых до крови пятках сделала эфемерными все попытки разыгравшейся интуиции напомнить о себе. Интуиция — штука хитрая, для героя она как палка о двух концах: если ей следовать, то героем лучше вовсе не становиться, а если пренебрегать, то недолго им пробудешь… Но в настоящий момент, когда Феликсу ничего не угрожало и угрожать не могло, интуиция явно работала вхолостую, и Феликс решил не обращать на нее внимания. Истрепанное годами интенсивного использования шестое чувство могло как притупиться, так и обостриться сверх меры; вполне возможно, что причиной дурных предчувствий было отвращение Феликса к поджидающим его «нужным людям».