— Хорошо мы поработали в этом году. Помнишь, так же лет пять назад в Якутии сработали, когда в первый сезон встретились? Я твои пункты наблюдал. Да. И вот нам награда. Знаешь, как самой лучшей экспедиции-победительнице, нам дают объекты за рубежом. Вот так. Но не все туда поедут. Не все достойны. Слышал, Кузьмич рабочего ударил?

— Слыхал, будь оно неладно. Только, если уж точно — бывшего нашего рабочего, который пьяный бить его пришел, — сразу уточнил Солдатов.

— Вот. Вообще, знаешь, он себя нехорошо, плохо повел здесь. — Не обращая внимания на слова Солдатова, продолжал главный. — Вызывающе. Докатился. Связался с этим алкашом. Нет, тот тоже хорош. Но Кузьмич-то, Кузьмич? Не умно. Совсем не умно. Так уронить себя. Да это бы ладно. Он же переотчитывался, знаешь? Ну, да бог с ним. Это потом. Но я тебя не пойму. Столько лет работал честно и вот — брак допустил.

— Нет. Не допустил, — твердо сказал Солдатов.

— Не надо. Не надо, знаешь, этого. Ты мужик, и если уж было — имей мужество, — сморщился, как от горького, главный.

— Имею мужество. Но брака не было. Тут что-то не так. Может, Виктор не нашел просто? — спокойно сказал Солдатов.

— Он прислал радиограмму. Официальную. Она в деле. Но это мелочь. Это я могу понять. Один раз любой конь и о четырех ногах спотыкается. Столько лет честно работал — один случай ничего не зачеркивает. Ладно, иди. Да… Вот что. Напиши объяснительную, как Кузьмич переотчитался твоими пунктами весной. Все, все… Иди, — увидев, как вздрогнул и напрягся Солдатов, бросил ему торопливо главный и кистью правой руки махнул на дверь.

— Нет, постой. Не все. Ты что же это? За кого меня принимаешь? Моими руками вымарать Кузьмича хочешь? Да он себя не жалел. Благодаря его опыту и организации перебросок мы и сработали так хорошо. Ты лучше притворись, как будто не говорил этих слов, а то — ты же меня знаешь еще по якутскому предприятию, — все накаляясь и накаляясь, внушал ему Солдатов.

Расстались бурно. Даже не простились.

А уже в городе, куда Солдатов прилетел сдавать материалы, подошел к нему как-то Виктор.

Начал Виктор издалека: говорил, что виноват, что душа у него не на месте, что никто теперь с ним знаться не хочет — ни мужчины, ни женщины, ни в праздники, ни в будни.

— Осознал я. Понимаешь. Полностью. Ну, скажи, ведь это главное? Да? Понимаешь? Давай так, — обнадежившись молчанием Солдатова, продолжал он. — С тебя удержали треть оклада. Так. Должностной оклад у тебя сто двадцать. Сорок рублей я тебе отдам, понимаешь. И пойдем в ресторан, поужинаем. Коньячку выпьем символически — мировую. Скрепим, понимаешь. Забудем давай. Главное…

— Нет, Виктор. Не пойдем мы с тобой в ресторан и за один стол не сядем. Тем более — мировую пить, — спокойно и жалостливо глядя на Виктора, ответил Солдатов.

— Не понимаешь ты меня. Ну почему, почему не можем? Мы же свои люди, работяги таежные, — искренне развел руками Виктор.

— Мне убеждения предков не позволяют. А ты, если, конечно, действительно осознал, напиши рапорт, только честно, как все было. Это для того, чтобы приказ отменили и с меня выговор за брак сняли. А деньги я и сам заработал — тридцать раз по сорок. И еще столько.

— Да пойми. Дело-то забыто. А меня, если напишу сейчас — съедят. У меня грехов накопилось… Помнишь, я весной на вертолет опоздал. Ну, любовь была, понимаешь. Потом еще… С начальником, с вашим Кузьмичом немного повздорил, со своим не все гладко. Только и держусь, что с главным у меня отношения ничего еще. Тебе-то почти все равно, — махнул рукой Виктор, но увидев, как на него взглянул Солдатов, спохватился. — Ну не все равно, не все равно, понимаешь. Просто неумно так. Если я напишу — мне совсем конец. Если не напишу — для тебя ничего почти не изменится. Ты для них временный, понимаешь. Вон, материалы сдал да улетел. И все, понимаешь.

— Понимаю, — сказал Солдатов, слегка накаляясь, — чего здесь не понимать. Я-то понимаю. Ты не понимаешь… Еще, пока. И вообще, пошел ты… Живи как знаешь. Но я должен доказать, что не было у меня брака. Не было. Чтобы ребятам в глаза смотреть, а не мимо. Без этого я не улечу. Это ты понимаешь?

Но недооценил он тогда Виктора. Солдатов сам написал рапорт, однако приказ отменять не торопились. И он, посоветовавшись с ребятами, поставив в известность Виктора, подал заявление в суд.

Инспектор ОТК дал справку, что брака не было. А на суде Виктор рассказал все. По правде. Только после этого Солдатов «чистым» вернулся в свою родную экспедицию.

Ребята благополучно отбыли на работу за рубеж и, говорят, вот-вот должны вернуться — с автомобилями. Как это ни странно казалось Солдатову, взяли на эту работу и Виктора.

А Солдатов теперь после якутских экспедиций отдыхал и лечился в санатории. Сейчас сидел он на скамейке в парковой аллее, вспоминал и был счастлив. Вспомнить ему было что…

Как-то незаметно Солдатов перестал чувствовать боли, и несколько дней прошли тягуче-скучно. Он спохватился, что без дела может закиснуть, и, проходя мимо санаторной библиотеки, заглянул туда. Начал читать, и все наполнилось новым смыслом, потому что он добросовестно и наивно примерял прочитанное к своей жизни. Но через неделю, изрядно устав от почти круглосуточного чтения, стал припоминать то, что прочел, и к ужасу своему почти ничего не вспомнил. И решил на время бросить это занятие до более подходящего случая.

В Якутске, наверное, еще подмораживало и задували веселые пронзительные апрельские метели, а здесь, на юге, набухали и лопались почки, в ветвях еще голых деревьев возились черные с зеленоватыми искрами на нарядных шеях скворцы, земля просыхала после растаявшего снега.

И как бледная слабая трава еще прячется под сухими прошлогодними листьями, но уже тянется к солнцу, так и люди особенно тянутся и раскрываются друг другу весной. Извечна на земле весна, извечна весной сила влечения живого к живому; и хотя с годами все меньше места остается в человеке для страсти, а болезнь убавляет желание любить еще быстрее и безнадежнее, но так уж устроен человек — настоящего чувства он ждет всегда.

В один из таких дней в читальне Солдатов обратил внимание на молодую женщину, Вернее, что-то толкнуло его извне: он поднял голову и посмотрел. У нее были странные глаза: то совершенно темные, то пронзительно голубые. С первого взгляда нельзя было назвать их красивыми, но в них билась мысль, внимание, настороженность, и это влекло. Скорее всего просто из любопытства Солдатов стал чаще поглядывать в ее сторону.

Вдруг начал встречать ее везде: в корпусе, у источника, в столовой.

Глаза ее всегда были настороже, и нельзя было заглянуть в глубину, понять, о чем она думает. Не пускали. Ему стало казаться, что они всегда такие непрозрачные, даже когда женщина вскользь взглядывала на него. Но однажды… Она, как обычно, смотрела вокруг, а он на нее и не успел отвести взгляд в сторону. Ее глаза вдруг распахнулись: не было цвета, настороженности, даже мысли размылись, растаяли — была синяя глубина, бездна, душа человека.

Солдатов ничего не узнал про нее, никогда больше не видел, потому что на другой день женщина исчезла — уехала. Но долго казалось, будто близкий, знакомый до конца человек, случайно встреченный после долгой разлуки, прошел мимо и безвозвратно.

А через день без сожаления покинул санаторий и он.

В Москву Солдатов приехал в самом начале мая, и как было договорено — писал и звонил из санатория — поселился временно в квартире сестры, которая перебралась с мужем, пока он не устроится, к свекрови.

С поисков жилища Солдатов и начал новую жизнь. Крайней необходимости в этом не было, квартира сестры была наполовину и его, мог бы и жить, конечно, но не хотел мешать ни ей, ни себе. Наверное, поэтому и не торопился, а бродил по городу днями и вечерами почти бесцельно. Не то чтобы надеялся на чудо, просто не мог привыкнуть к мысли, что пробудет здесь долго. Однако время текло, необратимо отдаляя от прежней жизни.