— Чем вы занимаетесь? — спрашиваю я.

— Процент…

— Лихвой?

— Лихвой!.. Так себе…

— Хорошо это? Мало еще нареканий?..

— Знаете что, — отвечает он, — нате вам весь мой хлам: векселя, исполнительные листы, — все за двести пятьдесят рублей. Только выплатите мне чистоганом. Я тогда брошу не только лихву, но даже шинок! Дал бы Бог! Я бы уехал тогда в Иерусалим и — конец! Лишь бы наличные деньги. Хотите, я сейчас распишусь. Вы думаете, это мы держимся за лихву?.. Она нас держит… Люди не платят — растет долг; чем больше долг растет, тем меньше он стоит; чем меньше стоит, тем большим бедняком становлюсь я… Честное слово!

Перед уходом я был свидетелем еще следующей сцены. Пока я собирал свои орудия производства — бумагу, карандаш, папиросы, реб Борух приготовил для детей в хедер по два куска хлеба с маслом с прибавкою по одному луковичному перу для каждого.

— Теперь марш! — Он не хочет, чтоб дети вертелись в шинке. Но младший сиротка недоволен. Он подергивает плечиками и готов заплакать. Его несколько стесняет мое присутствие, он ждет, чтоб я ушел. Он не может однако дождаться и начинает плакать.

— Я хочу еще одно перо. Мама давала мне два!

Сестра подбегает к шкафчику, вынимает луковичное перо и подает ему.

— Иди! — говорит она, но гораздо мягче, чем отец. В ее словах слышится тон матери.

Много ли нужно еврейке?

ы идем из дома в дом, начиная с № 1. Я сам узнаю, где живет еврей и где не-еврей: достаточно посмотреть на окна. Позеленевшие стекла, — а тем более выбитые, заткнутые подушками и мешками, — признак представителя «избранного народа»… Зато цветы в горшках и занавески — самые точные указатели того, что здесь живет человек, не имеющий монополии на бедность…

Встречаются и исключения… Вот живет не-еврей, но завзятый, отчаянный пьяница… И наоборот: вот цветы и занавески, но тут читают «Гацефиру».^[51]

Самое скверное впечатление производит на меня большой, деревянный, странного вида дом. Он больше, чернее и грязнее всех домов в местечке. Фасад сильно накренился набок и печально глядит на свою подругу — такую же старую, черную развалину — на старую, исхудалую, согнувшуюся еврейку, которая пререкается со своей покупательницей — растрепанной, рыжеволосой служанкой, требующей, чтоб фунт соли был с походцем.

Мой спутник, синагогальный служка, указывает мне на старуху: она и есть «домовладелица». Странно: эта еврейка что-то слишком бедна, чтобы иметь подобный дом.

— Дом этот, — объясняет служка, — собственно говоря, не ее. Она вдова, и ей принадлежит в пожизненное владение лишь одна шестая часть. Но наследники, ее дети, живут не здесь, поэтому хозяйкой считается она.

— Сколько доходу приносит дом?

— Ничего.

— А стоит?

— Полторы тысячи рублей.

— И ни копейки дохода?

— Пустует.

Мне приходят на мысль домовые, — там, вероятно, летят кирпичи, картофель…

— Нет, — говорит, улыбаясь, служка. — У нас есть и таких два дома, которые действительно придется снести. Но здесь совсем другое: в этом доме жил, видите ли, некогда доктор; он умер, так с тех пор дом и стоит пустой.

— А что? От заразной болезни умер?

— Упаси Бог!

— Так что же?

— Просто, некому жить в нем. Кто наймет его?

— Что значит — кто?

— Ну да, кто? У нас почти всякий имеет наследственную недвижимость. А тот, кто нанимает квартиру, не займет отдельного дома, чтобы не тратиться на отопление. У нас принято, что квартирант платит несколько рублей в год За отопление какого-нибудь угла. Кому нужен такой большой дом?

— Зачем же построили подобный дом?

— Ба!.. Когда-то! Теперь не нужно…

— Бедняжка!

— Какая она бедняжка? Торгует солью, зарабатывает несколько рублей в неделю, из этого платит в год двадцать восемь рублей налогов… А что остается, идет на жизнь… Много ли нужно еврейке? Чего недостает ей? Саван у нее уже заготовлен.

Я еще раз взглянул на старушку, и мне уже казалось, что ей действительно ничего недостает. Сморщенная кожа ее лица мне даже улыбнулась: «Много ли нужно еврейке?»

№ 42

о списком в руке я шел из дома в дом, по порядку номеров.

Из № 41 служка повел меня в № 43.

— А № 42?

— Вот! — показывает он мне на груду мусору в узком промежутке между № 41 и № 43.

— Обвалился?

— Снесли, — отвечает служка.

— Почему?

— Из-за брандмауэра.

Не понимаю.

Мы оба были утомлены от ходьбы и уселись на скамейку под навесом крыши. Служка стал рассказывать:

«Понимаете ли, по их закону, если один деревянный дом недостаточно отдален от другого, они должны быть отделены друг от друга брандмауэром. Какое должно быть расстояние между домами, я не знаю, — кто их там разберет, — кажется, больше четырех локтей. Брандмауэр считается у них средством против пожаров… Но этот домишко строил большой бедняк, меламед Иерухим из Ивановки, у которого не хватило средств для постройки брандмауэра.

Вся его затея была, правда, построена на песке. Потом, как вы услышите, у него был процесс, и на суде жена его Малке, мир праху ее, рассказала, как все на самом деле произошло. А история была такая:

Малке не разговаривала со своим мужем Менделем лет пятнадцать. Она от природы была женщина не из кротких, не в обиду будь ей сказано: высокая, худая, черномазая, с острым, крючковатым носом. Редко можно было от нее слово услышать, хотя она и была базарной торговкой. Да и не нужно было слов! От одного взгляда ее жутко становилось. Все торговки ее пуще смерти боялись — такой уж глаз у нее был! Само собою понятно, что ее молчание было ему лишь на руку: он ей тоже не говорил ни слова. И при таком взаимном молчании Бог благословим их двумя мальчиками и тремя девочками.

Однако соблазн стать домовладельцем сделал их обоих разговорчивыми. Разговор произошел между ними такой:

— Малке!

Она молчит.

— Малке!

Молчит. Он продолжает звать: „Малке! Малке!“

А она ни звука.

Тогда Иерухим поднимается и выпаливает: Малке! Я хочу построить дом!

Тут уж Малке не удержалась и открыла рот. „Я подумала, — рассказывала она, — что он с ума сошел!“

И это действительно было сумасшествие. По наследству от прадедушки ему достался небольшой участок земли, тот, узенький, который вы видели. Денег у него не было ни гроша. Пара жениных сережек, которые впоследствии были проданы за пятьдесят четыре злотых, лежали в закладе круглый год, и лишь на субботу и праздники Иерухим брал их под расписку.

Но когда соблазн берет себе на помощь фантазию, кто устоит? Стоит Иерухиму мол, выстроить дом, — и он обеспечен всем. Он приобретет кредит, купит на выплату козу, и будет иметь свое пропитание сидя дома. Одну комнату он сдаст внаймы под шинок, а, если Бог, благословенно имя Его, поможет, она сама станет шинкаркой. А самое главное — дети обеспечены. Мальчиков он все равно пошлет в иешибот, дочерям он выдаст крепостные записи, каждой на ее часть в доме, и — конец! На что, однако, строить?! Но тут у нею такой расчет был:

— Я, — говорит он, — меламед, а ты — торговка, значит, у нас два дела: с одного мы будем жить, с другого — строить.

— Что ты говоришь, сумасшедший? — отвечает Малке. — Обоими заработками мы еле-еле перебиваемся.

— Как себя поставишь, — говорит он, — так Бог, благословенно имя Его, помогает. А в доказательство — смотри: у Ноаха-меламеда, соседа нашего, больная жена, которая не зарабатывает ни полушки, и шестеро детей, — да будут они здоровы и крепки, — а живет он исключительно одним своим заработком.

— Что за сравнение! Он известный меламед, у него самые богатые ученики…