Ребе Хия, оставшись один, стал читать вечернюю молитву. Потом решил выйти в сад и под открытым небом помолиться за Хананию. Вышедши из беседки, ребе Хия заметил в нескольких шагах от себя двух змей, обвившихся вокруг двух соседних олеандровых деревьев. Змеи наклонились друг к другу головами, чуть ли, не касаются ядовитыми жалами и о чем-то шипят.
Ребе Хия знал всю живую тварь в своем саду: как тех, что летают высоко под небом, так и тех, что лежат среди ветвей на деревьях; как тех, что ползают по листьям низкорослых растений и по грядам, так и тех, что плодятся в густой траве. Ребе Хия сейчас же узнал, что одна змея — местная, другая же — пришлая, ему незнакомая, из рода гадюк.
Захотел ребе Хия узнать, зачем явилась сюда гадюка, стал в тени беседки и прислушивается. Слышит, как о том же спрашивает гадюку местная змея. И гадюка шипит ей в ответ.
— Я пришла ужалить человека…
Местная змея улыбнулась:
— Напрасны попытки твои. Я уж давно здесь обретаюсь; явилась сюда злою-презлою и стала кусать учеников. Но перестала, ибо глава семинарии ребе Хия, разъезжая купцом по далеким странам, узнал от старых шейхов, встречавшихся в пути, науку лечебную… Он из отдаленных островов привез всяких трав против змеиного укуса… Мы жалим, а он исцеляет… Убедившись, что мой труд бесполезен, я перестала жалить…
— Пустое! — ответила пришлая змея. — Травы помогают, лишь когда змея жалит по своей воле, от ненависти, начало которой в проклятии Господнем за грех, совершенный Адамом в раю… В Божьей природе заранее предуготовить лечение всякой посылаемой казни. А потому Владыка Небесный, раньше чем создать ядовитое жало змеиное, велел земле отдаленных островов, где змеи по преимуществу плодятся и множатся, произвести всякие целебные травы… Я однако этого не боюсь: я пришла не по своей воле, не по злости своей я укушу; я пришла исполнить приказ ангела смерти, пославшего меня казнить приговоренного к смерти…
— Здесь находится осужденный на смерть? Здесь, в обители ученых, праведников Божьих?! — удивилась местная змея.
— Юноша Ханания, который уединяется в ближней беседке, приговорен вышним судом к смерти.
— За что?
— Он оскорбил ученого, ученика пророка Илии… оскорбил публично… в день его свадьбы!.. Ханания отчасти уже получил наказание свое: иерусалимский рош-иешиво проклял его и во искупление греха, велел ему блуждать по пустыне, одетым во вретище, с веревкой вместо пояса, с палкой лесною в руке, сказав, что лишь тогда он вспомнит науку свою, когда расцветет та палка сухая…
— Значит: никогда! — заметила местная змея.
— Это еще неизвестно! — ответила пришлая. — Но в небе с этим приговором не согласились! Говорили, что наказание слишком мягкое; что его следует лишить царствия небесного. Но ангел Премудрости воспротивился этому предложению. Сошлись на следующем: во искупление своего греха юноша Ханания должен жениться на дочери благочестивых людей, а на восьмой день после венца скончаться… Половину греха снимет венчание и семь благословений, произносимых при этом, другую половину — смоет смерть… Но так как дщерь Израиля невинно пострадает при этом, с юных лет останется вдовою, то в утешение благословить ее чрево младенцем, который вырастет великим ученым, светилом на весь Израиль…
Змея устала от разговора; она, пожалуй, отродясь не держала такой длинной речи. Стала она просить подружку проводить ее к воде. Змеи соскользнули с дерева и, извиваясь, поползли к воде… Ужас объял ребе Хию…
Великое испытание ему предстояло. Если он не поведет Хананию под венец, он преступит против решения небесного суда, и юноша никогда не вспомнит науки… Женив, он своими руками предаст его казни! Да и как он смеет принести в жертву еврейскую дочь? Сделать ее вдовой на восьмой день после венца?..
Ребе Хия ждет ответа в небе — небо молчит. Но сердце ребе Хии начинает сильнее стучать и трепетать. Кто-то говорит ему в сердце:
— Хия, пожертвуй дочерью своею; единственной дочерью, Мирьям… Праотец Авраам над этим бы не задумался…
Но нелегко пожертвовать счастьем единственной дочери… Вспомнилось ему, что покойница-супруга обещала явиться во сне и вывести из сомнений. Поднял ребе Хия глаза свои к небу и стал об этом молиться…
Во время его молитвы исчезли тучи с неба, сразу показались миллионы звездочек, замигали ему ласково, милостиво, знаменуя добро…
Молитва ребе Хии была услышана. Однажды, сидя вечером после дня поста в своей комнате, ребе Хия задремал от усталости. И сейчас же показалась ему покойная супруга, праведная Сарра, выглядевшая как в день кончины. Взглянув на него лаской и любовью сияющими по-прежнему очами, положила правую руку ему на плечо и сказала:
— Не печалься, Хия! Счастье нашей дочери солнышком светится. Положись на нее…
Ребе Хия хотел ее расспросить, но она сейчас же исчезла. И чувствует он, как кто-то будит его… Раскрыл он глаза и увидел свою дочь, Мирьям. Та стоит перед ним, доложив правую руку на его плечо, и говорит:
— Батюшка, извини меня, что я, разбудила тебя… Солнце давно зашло, луна уже выплыла на небо и звездочки разгорелись. Пора тебе покушать, батюшка…
Увидел ребе Хия в этом как бы продолжение своего сна. Ласково взял ее за руку и, прижав к своей груди, он сказал:
— Дочь, я не прикоснусь к пище, пока не расспрошу тебя и не узнаю от тебя всей правды.
Видит ребе Хия, что она покраснела, и продолжает:
— Доченька, на свете водится, что о некоторых предметах девушка раскрывает свою душу лишь перед матерью… Но ты ведь, дочь моя, сирота; я заменяю тебе — как я и матери твоей, мир ее праху, обещал — и отца и мать… Должна ты мне поэтому всю правду сказать, ничего не утаив в душе…
Спрятала Мирьям лицо на груди его и тихо промолвила:
— Спрашивай, батюшка!
И он ей сказал:
— Подумай, дочь. Годы проходят, я уж не молод. Моя борода бела, как снег на горе Хермон. Что же будет, дитя, когда призовут меня к всевышнему суду, к матери твоей — на чье попечение я оставлю тебя?
— Батюшка, не говори мне об этом… Я всегда твою волю исполню…
— Мирьям, ты желаешь быть праведнее праматери Ревекки?
Мирьям улыбнулась: нет.
— Когда Элеазар, раб Авраама, пришел взять Ревекку в жены праотцу Исааку, сказано в Писании, то спросили девицу Ревекку, желает ли она отправиться с Элеазаром. Следовательно, она не постыдилась, просто сказала: да, я пойду!
— Спрашивай, батюшка, если знаешь о чем. Я отвечу.
И он спросил ее:
— Скажи мне правду, Мирьям, кого из учеников моих ты бы хотела иметь своим мужем?
— Хананию! — тихо ответила Мирьям, так тихо, что лишь отцовское ухо могло уловить это слово.
Удивился ребе Хия и спросил:
— Чем он понравился тебе, дочь? Разве ты с ним говорила?
— Боже упаси! — ответила она. — Притом, разве он ответил бы женщине?
Ребе Хия, улыбнувшись, спросил:
— Чем же дитя? Расскажи.
Но видя, что она не решается, он сказал:
— Я, как отец, приказываю тебе!
Она стала рассказывать, что с первой же минуты Ханания ей понравился. Во-первых — голосом: маслом ароматным он вливается в душу! Во-вторых — своей силой…
— Силой? — удивился ребе Хия.
— Конечно, сила нужна! Чтобы ходить в полотняном вретище среди стольких товарищей, не стыдясь и не боясь пересудов, громадная сила нужна.
— И только? — спрашивает ребе Хия.
— И добротой, что глядит из очей у него, и печалью своей… За душу хватает…
— Дитя, он кающийся. Тяжелый грех лежит на душе его…
— Господь должен простить его! — вырвалось у девушки. — Шла я раз мимо беседки, где он уединяется, и услыхала его молитвы! Батюшка, разве возможно, чтоб такие чистосердечные молитвы не были услышаны?
— Господь милосерден, дочь!
— Я не знаю, чем он согрешил… Но искупление его велико! На его лице написано столько раскаянья, столько горя, а иногда даже отчаяние! Его должно пожалеть!..
— И ты чувствуешь лишь жалость к нему, дочь?
— Так было сначала, отец… Будь я на твоем месте, отец, — подумала я раз, — я бы денно и нощно молилась за него… Потом я так стала думать: Будь я сестрою его, я бы за него свою душу отдала… И вдруг, отец, — ты же велишь мне всю правду сказать, — струя горячей крови прилила к моему сердцу… И мне показалось, что истинно пожертвовать собою может лишь любящая жена!.. Ты приказал, вот я и рассказываю!..
