Петь он страшно любил. Ему постоянно хотелось петь, петь, как птичка, что носится в воздухе и не имеет над собой господина. И за это его звали Мошка-птичка! Его звали Моше.

И портной дальше рассказывает ей, что он знал наизусть все канторские напевы, даже чужих канторов, которые приезжали на субботу. Пускали по билетам, но он в окошко, бывало, влезет и слушает…

Приезжал шарманщик, он выбирался из дому и ходил следом за ним, из дома в дом, из улицы в улицу, пока не запомнит всех мелодий!.. По целым часам он, бывало, простаивал под окнами дома, где происходила свадьба, если только там играли иногородние музыканты. А наутро он уже все напевал, даже новый напев подвенечный.

И был вечер — и было утро, а — портной рассказывает, а богачка переспрашивает; и порою, когда она молчит, он потихоньку напевает, и она прислушивается к его пению.

На следующий день портной рассказал, что его веселье, постоянно хорошее расположение, сослужило ему службу.

Немного отдавало это чудом.

Мастер, хозяин его, внезапно заболел; он чувствовал, что недолго ему остается жить, доктора поручили его воле Божьей…

Главное его мучило, что умирает он без сына, который бы после его смерти читал заупокойную молитву, оставляет лишь жену и дочь-сиротку; не было у него сына, который мог бы и дело перенять…

И вот родные, соседи и друзья посоветовали ему выдать как можно скорее замуж дочь свою, — Эстер ее звали — за подмастерья, чтобы зять кормил вдову и дочь и заупокойную молитву читал вместо сына.

Он согласился.

Но Эстер заявляет, что она хочет за меня, за Мошку-птичку.

Ей говорят, что мне едва восемнадцать лет.

Она на это отвечает, что ей всего семнадцать, и брак, значит, равный.

На это ей замечают, что я ремесла не знаю и куска хлеба не смогу зарабатывать.

Но она возражаете, что я выучусь, что если я ничего не знаю, то не моя в том вина, что Моше-птичка не лентяй и очень способен к работе, но его не учили.

Отец умоляет ее, мать хочет бить ее.

Но она единственная дочка, тверда и непоколебима: или Мошка-птичка, или никто.

— Ну, а ты хотел на ней жениться? — спрашивает богачка с самодовольной улыбкой.

— Что за вопрос? — улыбается портной. — Моя Эстер красива, как царица Эсфирь, и добра, как царица Эсфирь.

И что они могли поделать? Больной при смерти и ни за что не хочет расстаться с этим миром, не имея зятя. Мучился он, мучился, пока не пришлось ему согласиться!

Повенчались.

И на следующий день я проснулся мастером и получил власть над теми, что так безжалостно терзали меня…

И на вопрос богачки, не отплачивает ли он теперь им с лихвой, он отвечает:

— Боже сохрани!

По его мнению, человек жесток бывает, когда у него скверно на душе!

«Они страдали, и всю злобу на мне вымещали… я ведь был самым слабым… А я — слава Господу Богу; на душе у меня не дурно… Бывает неприятность иногда, так поешь…»

Богачка спрашивает, поет ли его Эстер тоже?

— Моя царица Эстер поет, только не голосом.

Богачка заявляет, что она не понимает. Портной говорит, что он тоже ничего не понимает!

Но это так. Было время, когда он напевал песенки музыкантов, канторов, а теперь он поет на мотив песен своей жены…

Только в данную минуту пришло ему в голову, что это так.

Когда я смотрю ей в глаза, мне поется! Значит, там заключена песня.

Богачка снова пожимает плечами, и он заявляет, что тоже ничего не понимает, но что это так.

— Так оно! — говорит он — и встает.

Он кончил работу; богачка ему заплатила, и он ушел…

И богачка снова одна осталась… Она снова не знала, куда ей деваться. Ее уже не занимали ни платья, ни драгоценности… После примерки, она еще ни разу не надела дорогого мужнина подарка!

Вдруг она вспомнила, что у нее есть платья для переделки… Посылает за Мошкой-птичкой.

И снова завязывается разговор.

Богачке хочется знать, как он живет со своей «царицей Эстер», и портной рассказывает.

— Слава Богу, дай Бог много лет так прожить, только бы не сглазили нас, — говорит он…

Мы, как голубки, живем…

Не всегда мы в молоке купаемся, и не всегда в масле катаемся… В будни нередко к столу и кусочка мяса нет, но что из этого?.. Не в этом счастье… Главное, когда человек доволен, вернее, когда душа довольна.

Богачка начинает допытываться, что они делают? — спрашивает она…

— Что нам делать? — я работаю… шью, а она — хозяйствует в доме: метет, готовит, стирает; есть работа. Я работаю, и она работает. Я пою, а она издали прислушивается, из своего уголка. Есть у меня свободная минутка, она заходит ко мне и садится за стол…

У нее маленькая, милая головка, она и подопрет ее рукой…

Глаза у нее большие, она смотрит на меня…

Я ей нарочно начинаю смотреть в глаза, она краснеет, и мне делается весело, так что подмывает петь… Поется! Живем ничего себе. В особенности теперь…

Почему «теперь»?

О, это «теперь» — хорошее дело, — отвечает портной, — новая пташка скоро появится на свет Божий… Пташка Мошки-птички появится, пташка царицы Эстер…

Мошка-птичка еще не закончил работы у богачки, а Эстер уже собирается рожать…

Мошка оставляет повитуху в доме, а сам отправляется на работу; обещает скоро вернуться домой…

Но он не так скоро приходит.

У Эстер тем временем появились боли, а Мошка-птичка все еще сидит за работой и рассказывает, как Эстер хороша, как она красива, как он привязан к ней…

Богачка не отпускает его; ей необходимо платье…

Он продолжает работать.

Богачка уплачивает ему за работу очень щедро! На деньги можно много хорошего получить, а Эстер ведь понадобится много хорошего… Маленькой пташке тоже нужно будет.

И торжество обрезания тоже будет на славу…

Он работает быстро, поет и рассказывает…

И когда боли усилились, Эстер послала соседку за мужем. Соседка пришла и сказала, что Мошки она не видала, что вышла к ней сама богачка… Та обещала прислать его.

И когда боли еще больше усилились, за ним пошла другая соседка, более пожилая, которой было поручено взять Моше за вихор и притащить домой. Но у нее тоже не хватило духу перед богачкой, и она тоже вернулась с известием, что он скоро придет…

— Она меня даже на порог не пустила, — оправдывалась та.

И когда повитуха объявила, что родильница в опасности, и что, если Господь Бог не сжалится, она не знает, чем может кончиться…

Тогда родильница закричала от огорчения:

— Господи Боже мой, если мне суждено свыше умереть в молодых годах, умереть и не увидеть моего ребенка, дай мне хоть один раз еще взглянуть на моего Моше!

И третья соседка побежала и вернулась со словами, что он уже идет, он кончает уже платье! — так сказала богачка.

А богачка в самом деле не знала, что там идет борьба между жизнью и смертью, она не давала даже высказаться.

— Что они там делают? — кричала родильница из последних сил.

И соседка призналась, что она стояла под дверьми и прислушивалась, как Мошка рассказывает что-то, и всякий раз повторяет: Эстер, моя Эстер, а она, богачка-то смеется…

И Эстер воскликнула:

— Господи, чтоб ей до самой смерти смеяться, в могиле пусть она хохочет…

И она скончалась…

То было проклятие умирающего.

И оно сбылось, это проклятие.

Богачка не переставала смеяться.

Самодовольная улыбка как бы прилипла к ее лицу, и как только она открывает рот, так сейчас смеется.

Смеется она при величайших несчастьях, при величайших страданиях; сердце разбивается, а она смеется.

Смеется, когда молит о смерти; смеется, словно ангел смерти для нее — ангел избавитель.

Входит слуга, останавливается поодаль и показывает, что у него есть письмо, наверное от мужа.

Он стоит и ждет, пока она знаком повелит подать письмо; и вдруг видит он, что она сегодня что-то ласковее обыкновенного, что она улыбается!..

Он не верит своим глазам, но она открывает рот и смеется.

Она хочет ему сказать, чтоб он подал письмо, и… смеется…